Симона Вилар - Коронатор

– Ты молода и красива, – говорила ей Анна. – Ты состоишь при одном из богатейших дворов Европы. Было бы просто противоестественно, если бы ты хранила верность умершему супругу, который к тому же был законченным негодяем.

Дебора Шенли скоро смирилась с тем, что принцесса с отвращением отзывается о бароне Шенли. Но вместе с тем она долго не могла решиться снять траур. Мнение большинства всегда сильнее, чем влияние подруги, даже если она принцесса Уэльская. Единственное, что удалось добиться Анне, это убедить Дебору отказаться от плотно облегающего ее голову траурного чепца и непроницаемо черной вуали. Их сменили кокетливые кружевные накидки и муслиновые вуали. Однако Анна не без оснований подозревала, что это скорее заслуга молодого Кристофера Стэси, нежели ее…

И вот теперь леди Дебора стояла перед ней, ломая руки и едва сдерживая готовые хлынуть слезы.

– В чем дело, дорогая? – Анна протянула руки к баронессе.

В тот же миг Дебора бросилась к ногам принцессы и разрыдалась.

– Спасите меня, ваше высочество! Вы умны и благородны, и мне не на кого больше уповать!

– Помилуй Бог, Дебора, что тебя так испугало?

И баронесса поведала, что вчера вечером Генрих Тюдор спрятался в ее опочивальне и, когда она переодевалась ко сну, набросился на нее и хотел силой овладеть. Он и раньше подстерегал леди Дебору в темных углах или в нишах старинных окон, тискал, осыпал поцелуями, но ей всегда удавалось выскользнуть из его объятий.

– Я не понимаю, что на меня нашло, но меня вдруг захлестнула ярость. Я била его по голове и лицу, пока не заметила, что рассекла его бровь и по лбу Тюдора струится кровь.

Анна присвистнула:

– Ого! Представляю, что испытал этот обожающий собственную персону мальчишка!

Дебора обреченно кивнула.

– Да, он был очень зол и сказал, что не забудет до гроба эту ночь.

– А дальше?

– Он ушел, а затем все рассказал матери.

Анна передернула плечами.

– Уж эти мне маменькины сынки! И что же графиня?

– Сегодня с утра она была очень суха со мной, хотя и любезна. Затем отослала прочь всех дам и сказала мне почти с нежностью, что ее сын уже в том возрасте, когда его надлежит просветить в вопросах любви, и она была бы весьма признательна, если бы я, раз уж Генрих так благоволит ко мне, посвятила себя этому делу.

– Какова просьба! – возмутилась Анна.

– Ах, это вовсе не просьба, это приказ. Слышали бы вы, каким тоном все это было сказано! Я ведь близка к леди Бофор и знаю, на что графиня способна, невзирая на всю ее набожность и показное милосердие.

– И тогда ты бросилась ко мне? – с улыбкой спросила Анна.

Баронесса глядела ей в лицо своими большими серыми, как осенний туман, глазами.

– Куда же мне было идти?

Анна встала и прошлась по комнате. Легкие длинные рукава ее платья развевались.

– Клянусь всеблагим Небом, вы меня просто изумляете, баронесса Шенли. Разве вам не известно, что в знатных семьях время от времени ставят такие условия прислуге? Заметьте – только прислуге или кому-нибудь из захудалой родни, то есть тому, кто всецело зависит от своих покровителей. Но вы свободная женщина, а по чистоте и благородству происхождения не уступаете Бофорам или Тюдорам. Вы ничего не должны ни графине Ричмонд, ни ее отпрыску.

– О, моя патронесса так не считает. Она только и твердит о том, как много сделала для меня, в каком я перед нею долгу и что ее сын, в жилах которого течет королевская кровь, должен приобрести любовный опыт только в объятиях высокородной дамы.

– Что ж, тогда ступай и служи им! – выходя из себя, воскликнула Анна.

Дебора начала тихо всхлипывать, и Анна не выдержала:

– Послушай меня! Ты знатная дама, ты богата. Чего тебе опасаться? Пусть твой смуглый красавчик Кристофер поскорее объявит тебя своей невестой и таким образом возьмет под свою защиту.

– О, мы с ним даже ни разу не говорили об этом!

– Но ведь альбы и лэ[31] он тебе уже пел! О, эти мужчины! Сколько в них малодушия и вялости! Хорошо, отчего бы тогда тебе не отказаться от службы и не вернуться в Фарнем? Или ты опасаешься жить под одним кровом с полоумным Джозефом Шенли?

У баронессы от ужаса расширились глаза.

– Помилуй Бог, миледи! Откуда вам известно о брате моего мужа? Это семейная тайна, и несчастный Джозеф вот уже год обитает в одной из башен Фарнема.

Анна пожала плечами.

– По-моему, раньше барон не делал из этого тайны. Однако вы не ответили на мой вопрос. Если не страх перед Джозефом Шенли, то что, в конце концов, мешает вам оставить двор и вернуться в свои владения? Или вы опасаетесь снова стать яблоком раздора в Нортгемптоншире?

Дебора застенчиво улыбнулась:

– Нет. Просто мне очень не хочется покидать Лондон.

Анна догадалась:

– Ах, да! Я едва не позабыла о нашем шталмейстере.

– Ваше высочество!

Щеки Деборы вспыхнули, но глаза ее сияли.

– Леди Анна, а не могли бы вы замолвить за меня словцо вашей сестре, герцогине Кларенс? Ведь тогда и я, и Кристофер служили бы одному дому, чаще виделись, и, быть может…

Дальше она не могла говорить и спрятала лицо в ладони. Видимо, ей стоило немалых усилий побороть застенчивость.

Анна вздохнула

– Пожалуй, я так и сделаю А теперь, – протянула она леди Деборе черепаховый гребень, – не причешешь ли ты меня?

Правду сказать, она хотела видеть Дебору подле себя, хотя это и могло обострить их отношения с обидчивой леди Бофор. Однако Анна в который уже раз убедилась, что ее дружба не в силах противостоять влечению молодой женщины к красавцу-шталмейстеру. От этого ей стало грустно. С уходом подруги в особняк Савой она останется при дворе без последнего близкого существа. Отец вот уже вторую неделю инспектирует гарнизоны, а может статься, что отправленное ею во Францию письмо возымеет действие и заставит приехать сюда Эдуарда Уэльского. Тогда ей и вовсе не с кем будет поговорить по душам.

Анна подняла глаза и увидела в зеркале позади себя баронессу. При их первой встрече в Фарнеме леди Шенли была крайне измождена от голода и жестокого обращения. Теперь же она просто расцвела. Ее формы обрели приятную округлость, кожа стала атласно-розовой. Нос хоть и был несколько длинноват, но правильной формы и тонок, каштановые брови мягко оттеняли глаза баронессы, кроткие и добрые, как у ангелов. Однако ее маленький яркий рот и твердый подбородок говорили о силе духа. У леди Шенли были светлые, почти белые волосы, но сейчас их полностью скрывал замысловатый головной убор из дорогих фламандских кружев, который плотно охватывал лицо, подчеркивая правильность его овала. Красивые руки баронессы, изящные и округлые одновременно, с ловкостью и грацией управлялись с волосами принцессы. Разделив их на две густые волны, Дебора уложила их полукружьями вокруг ушей Анны и покрыла сеткой, искусно сплетенной из серебряных нитей и жемчуга. Сверху прическу удерживал тонкий чеканный обруч, с него на середину лба свисала удивительной красоты каплевидная жемчужина.

– На вашем месте, принцесса, я наложила бы еще серые тени на веки в тон платью. Это придает бархатистость глазам, а если в уголках сделать тени гуще, глаза будут казаться еще более приподнятыми к вискам.

Когда Дебора закончила, Анна не узнала себя. В ее внешности появилось нечто таинственное, а прическа подчеркивала горделивую посадку головы.

– Ты волшебница, Дебора! Неудивительно, что Маргарита Бофор кажется совершенством, выходя из твоих рук.

Баронесса только вздохнула. Анна поднялась, и Дебора накинула ей на плечи плащ из синего бархата с большим капюшоном, подбитый дымчато-серым каракулем.

– Я все решила, – сказала Анна, поворачиваясь к подруге. – Сейчас мы отправимся слушать мессу, а затем заедем в Савой. Как известно, моя сестра в положении и не посещает людных мест. Но если я навещу ее и попрошу за тебя, думаю, Изабелла мне не откажет.

Служба в соборе подходила к концу. Закончилось пение псалмов, отзвучали размеренно произносимые слова Евангелия. Епископ Невиль опустился в кресло под балдахином у главного алтаря, трижды благословил собравшихся, и священник кончиками пальцев поднял вверх облатку. Слышалось тихое потрескивание горящих свечей и рокот молящейся толпы. Над головами голубыми облаками плыл ладан.

Рядом с Анной горячо молился король. Он стоял на коленях, раскинув руки и подняв очи горе. Голос его звучал приглушенно, слова он проговаривал быстро, но с надрывом, что сбивало Анну, не давая углубиться в молитву. Оставалось лишь размышлять. Она развлекалась тем, что вспоминала недовольное и обескураженное выражение лица Маргариты Бофор, когда Дебора заявила, что оставляет службу у нее, растерянный взгляд Генриха Тюдора, когда баронесса гордо прошествовала мимо него и встала возле принцессы Уэльской. И еще Анна припомнила, как изумленно поглядела на нее герцогиня Йоркская, когда Анна неожиданно тепло приветствовала ее. Ведь до сих пор принцесса Уэльская едва удостаивала взглядом Сесилию Йоркскую. Но после пояснений отца Анна совсем иначе отнеслась к герцогине, спасшей сына. И ныне, когда принцесса вошла в храм, у нее невольно сжалось сердце при взгляде на эту немолодую, но все еще прямую как меч леди, одиноко стоящую в боковом приделе. Герцогиня стала изгоем при дворе: ей оказывали положенные по рангу почести, но в остальном избегали. Неудивительно, что многие, как и сама герцогиня, опешили, когда юная принцесса Уэльская склонилась перед ней в глубоком реверансе.

Анна припомнила странный разговор, который состоялся перед службой между ней и маркизом Монтегю. С тех пор как он сделал ее на время узницей Уорвик-Кастла*, она невзлюбила его, хотя и понимала, что в сложной политической ситуации вынуждена смириться с пленившим ее маркизом. Как-никак он был ее родным дядей, да и Уорвик нуждался в нем. И вот впервые с тех пор, как она в Англии, он преклонил перед ней колено и поцеловал руку, которую Анна поспешно отняла.

– Я провел эту неделю с вашим отцом, принцесса, и поразился, насколько он деятелен и бодр. Он сообщил мне, что именно вы убедили его отказаться от столь пагубного пристрастия.

– Мне кажется, отец излишне доверяет вам, дядюшка.

– Я заслужил это доверие, примкнув к нему первым.

– На вашем месте я не решилась бы с такой уверенностью это утверждать.

– Я оскорблен вашим недоверием, племянница. После того как я вновь признал власть Ланкастеров, мне остается только кровью доказать свою преданность Алой Розе.

– Такой предприимчивый человек, как вы, всегда найдет способ добиться своего. И я не настолько забывчива, чтобы вы могли убедить меня в обратном.

– Что ж, если вам так угодно считать, – устало заметил Монтегю, и на его скуле нервно дрогнул желвак. – Человеку свойственно ошибаться. Один Господь непогрешим.

Он поднялся.

– Тотчас после службы я отправляюсь в Ноттингем, к графу Уорвику. Нет ли надежды передать ему что-либо?

«Я не верю тебе ни на грош», – подумала девушка, глядя в его светло-зеленые, по-рысьи прищуренные глаза, но вслух неожиданно сказала:

– Мы не смогли повидаться с отцом, когда он уезжал. Поэтому передайте, что наш с ним уговор остается в силе, и свое обещание я исполнила.

Вспоминая все это, Анна задумчиво глядела вперед, на склоненного у главного алтаря собора священнослужителя. За ним, сквозь дымку ладана, тускло сверкали золоченые ковчеги с мощами святых. Рядом с ней король Генрих без устали твердил:

– Господи, Господи всемогущий! Целую раны твои!.. Раны кровоточащие… Помилуй, Господи, и оборони раба твоего, грешного и убогого!.. Скверна наша…

Голос его переходил в крик. Молящиеся позади стали перешептываться, и Анна подумала, что королю, пожалуй, пореже следует бывать в людных местах, хотя, возможно, именно это религиозное рвение и окружает его ореолом святости. Она вздохнула с облегчением, когда после звона колокольчика священника мощно и торжественно зазвучал орган и его величественные звуки умерили пыл короля.

Голос органа троился, множился и гремел, будто возносясь к самому небу. Арки собора подхватывали эхо, осыпая его грандиозными каскадами. Анна закрыла глаза. Ее всегда потрясали эти звуки. Казалось, люди не создали ничего, что более соответствовало бы ее представлению о Боге. Теперь и она молилась. О любви между людьми, о том, чтобы научиться быть терпеливой, не ожесточиться и суметь с достоинством принять все, что суждено Провидением. Еще она молилась о своих близких: об отце, муже, о покойной матери, о несчастном короле Генрихе, который так добр к ней, но столь немощен разумом, и конечно – о Филипе…

Орган умолк. Анна открыла глаза и почувствовала, что щеки у нее мокрые.

– Дитя мое, ты плачешь?

Король Генрих подал ей руку, помогая подняться с колен. Он уже почти успокоился и вопросительно смотрел на нее своим светлым кротким взглядом, Анну всегда смущало его бесконечное благоволение к ней, хотя, с другой стороны, она побаивалась его. Принцесса ничего не могла с собой поделать – но безумные и юродивые всегда вызывали у нее страх.