– Государь, для меня великая честь, что вы прибыли навестить меня здесь.

– Да здесь…

Эдуард оглядел закопченный очаг, тростниковую крышу.

– Мне непонятно было поначалу, почему один из моих приближенных предпочел эту хижину, хотя мог разместиться в любом из моих замков. Но твой оруженосец сказал, что ты в тяжелом состоянии и тебя нельзя перевозить, так как рана требует покоя. Тогда я велел послать к тебе итальянского лекаря. Говорят, он мертвых из могилы поднимает, но этот однорукий оруженосец снова меня отговорил да еще и сразил наповал, сообщив, что за тобой ухаживает жена и тебе стало гораздо лучше. Что же это значит, милорд? Ты мой вассал, а я ничего не ведаю о столь значительном событии, как твоя женитьба. Где же леди Майсгрейв, я хочу ее видеть!

Он огляделся, но, кроме хлопочущей у огня старухи, никого не заметил. У этой старухи были колдовские прозрачные глаза, и король на мгновение замер, глядя на нее. Потом, словно очнувшись, полез в кошелек и бросил ей шиллинг.

– Так где же новая баронесса Майсгрейв? – снова обратился он к Филипу.

Тот за это время успел собраться с мыслями.

– Она вряд ли сможет выйти к вам, государь. Увы, спеша ко мне, она захватила с собой всего одно платье.

Эдуард захохотал, хлопая себя по бедрам.

– О, если она отказывается от беседы с королем только из-за того, что на ней неподходящее платье, – это настоящая женщина. Что ж, я буду рад, когда ты представишь леди Майсгрейв ко двору, а Элизабет назначит ее своей придворной дамой.

Филип ничего не ответил. Каждое слово короля разило его наповал. Леди Майсгрейв!.. Король уже оставил свои подозрения в отношении Элизабет Вудвиль. Он был теперь в нем уверен. Да и сама королева после рождения сына и полугодичного затворничества в Вестминстерском аббатстве так счастлива возвращением супруга!

Король принялся расспрашивать барона о его ранах. Майсгрейв попробовал отшутиться: слава Богу, ничего серьезного – разбита голова, сломана лодыжка и стрелой задето легкое. Эдуард поддержал шутку: разумеется, рядом с мучениями святого Себастьяна все это сущие пустяки, и барон отнюдь не заслуживает канонизации.

Эдуард выглядел беззаботным, но Майсгрейву бросились в глаза тени под глазами, усталое лицо короля, покрасневшие, словно от бессонницы, веки. Король мало походил на гордящегося своей победой полководца. Тогда Филип спросил напрямик, что занимает мысли победившего монарха?

– Я вижу, ты еще ни о чем не знаешь, – печально проговорил Эдуард. – Ланкастеры наконец пересекли Ла-Манш. Маргарита Анжуйская с сыном в Англии. Они высадились на южном побережье, где население хранит верность Алой Розе. Маргарита – хитрая баба, тотчас распространила воззвания в Девоншире и Сомерсетшире. Сейчас у них уже более семнадцати тысяч воинов. Это больше, чем было у Уорвика под Барнетом. К ней примкнули Сомерсет и Оксфорд с остатками своих сил, и теперь она движется в Уэльс, где с отрядами Алой Розы ее поджидает граф Пемброк.

– Вы должны немедленно выступить ей наперерез, государь. Простите, что осмеливаюсь советовать…

– Все верно. Именно это я и намеревался сделать. Наш брат Глостер еще вчера с войском двинулся в этом направлении. Я выступаю завтра, едва будет предано земле тело Ричарда Невиля. Однако тех войск, которые есть у меня сегодня, явно недостаточно. Я собрал всех, кого смог, но у меня недостает людей, чтобы отправить их в Кент, где, по слухам, началось восстание в поддержку Алой Розы.

– Ваше величество, Кент подождет. Главное сейчас – принц Уэльский и Маргарита Анжуйская. Прискорбно, что я в столь жалком состоянии, что не в силах предложить вам свой меч. Но у меня наготове отряд, мои люди из Нейуорта. Примите их под свое начало, государь, и они будут биться с ланкастерцами не хуже, чем с шотландцами в Пограничье.

Эдуард оживился. Стал благодарить, заметив, что сегодня каждый добрый клинок на счету. Но для барона было очевидно, что не только из благих побуждений прискакал король из Лондона в это захолустье – он и впрямь рассчитывал на помощь отборных отрядов Бурого Орла. Но что делать – носящие венец превыше всего обязаны ставить интересы державы. Многое изменилось. Когда Эдуард Йорк вознамерился жениться на красавице Элизабет Грэй, он не был таким. Таким он стал лишь после того, как Уорвик взял над ним верх и Эдуард узнал, как легко лишиться трона и превратиться в изгоя.

Филип спросил, как приняли в Лондоне известие о победе под Барнетом. Лицо короля осветилось, и он поведал о пышных торжествах в городе. Однако оживление его быстро угасло, и он заговорил об Уорвике.

– Его тело четыре дня лежало в Соборе Святого Павла, и видели бы вы, какие толпы стекались туда. Люди не хотели верить, что Делателя Королей больше не существует. Даже когда погиб мой отец, начавший эту войну, не было такой скорби. Теперь же люди сразу забыли свое недовольство коронатором, и Уорвик стал почти легендой. Горожане, йомены, рыцари, духовенство – все пришли к его гробу. Многие рыдали. Солдаты вспоминали, что именно он приказал щадить их во время войны Алой и Белой Розы, что он был добр к ним и знал об их нуждах; горожане – что граф закупал хлеб за морем в голодные годы, берег их свободы и привилегии, чтил их праздники. Рыцари говорили о нем, как о последнем мужчине из рода Невилей, потомке королей Англии. Воздух был наполнен сдерживаемыми рыданиями. Я объявил торжества по случаю победы, но люди облачились в траур. Я много передумал, когда стоял над гробом мертвого Медведя в соборе Святого Павла. Потерять старого врага порой не менее тяжело, чем лишиться друга. А ведь было время, когда я считал его своим другом и наставником… И мне будет недоставать Ричарда Невиля… Что греха таить: всем, чем я владею сейчас, я обязан Уорвику – да будет милостив к его многострадальной душе Господь!

Король осенил себя крестным знамением.

– Я заказал сто молебнов за упокой его души. И столько же за его брата Монтегю и Анну Невиль.

– Что?! За леди Анну?..

Филип рывком приподнялся и едва не задохнулся от боли. Эдуард с удивлением поглядел на него.

– Вы не знали? Принцесса Уэльская была в Барнете, куда ее привез наш брат Ричард. Однако ее нрав вам известен лучше других, барон. Когда вы были спутниками, она нарядилась мальчишкой, затем в Лондоне ее видели в платье служанки. Все это весьма странно, и мне трудно верить, когда о ней говорят, что она была весьма сообразительна и унаследовала государственный ум своего отца. В ночь после битвы, когда мы оставили ее бодрствовать у тела Уорвика в часовне аббатства, она бежала, заколов часового у ворот, и исчезла. Мы сделали все, чтобы ее разыскать, но обнаружили только одно – ее траурную вуаль у края трясины. Опасаясь худшего, я велел обшарить болото и, увы, солдаты наткнулись на ее обезображенный, распухший труп. Она пролежала под водой несколько дней, лицо вздулось и потемнело. Но на ней были лохмотья траурного платья, и ее опознали баронесса Шенли и герцог Кларенс. Упокой, Господи, и мятежную душу Анны Невиль… Я почти не знал ее, но она одно время была моей невестой, одной из родовитейших и знатнейших леди Англии. Я велел предать тело земле со всеми почестями, хотя так и осталось не выясненным, утонула ли она, забредя ночью в трясину, или в отчаянии покончила с собой, что суть грех. Мне говорили, что Эд Ланкастер страстно любил Анну и торопил мать с высадкой в Англии, чтобы скорее соединиться с юной супругой. Маргарита же медлила, ведя свою политическую игру. Но вот что еще странно: мой брат Ричард Глостер весьма сомневается в гибели Анны Невиль. Он смеется и говорит, что она, как и ее отец, сделана не из того теста, чтобы так скоро сказать «Аминь». Но, по-моему, мой добрый Ричард был просто неравнодушен к младшей из Невилей, хотя и сам не отдает в том отчета.

Филип был ошеломлен. Вот он, их с Анной шанс! Ее «смерть» открывала для них горизонты новой жизни. Теперь ее не станут искать, рассылая во все крепости и монастыри королевства шпионов, оглашая на всех рыночных площадях ее приметы, назначать награду тому, кто укажет, где она скрывается. Теперь он сможет увезти ее в Нейуорт, в Пограничный край, где никому нет дела до королевских указов и важных чиновников, – в край, столь удаленный от остальной Англии, что никто ее не найдет, ибо для южан Пограничье – варварская страна, что-то вроде описанных Геродотом полуночных земель, где обитают люди с песьими головами.

Филип едва дождался, когда король уедет, и тотчас послал Оливера за Анной.

После отъезда вслед за королем отряда Майсгрейва крохотную хижину в лесу объяла тишина.

Была весна. В нежно-зеленых зарослях папоротника доцветали ландыши, поднялись и готовы были распуститься лесные колокольчики, поляны пестрели маргаритками. Кусты дрока словно покрылись огненными язычками. Ветер раскачивал звездочки нарциссов и диких лилий. В зарослях цветущего боярышника сновали кролики. В воздухе витал острый запах трав, дикой мяты, влажного мха. Порой из лесу долетал трубный зов оленя, и вблизи хижины, как порыв ветра, проносились пятнистые лани. У подножий дубов бороздили мягкую землю вепри и барсуки, раздавался лай лисиц, натужно гудели пчелы, и из чащи долетал грудной голос кукушки. По утрам роса на кустах сверкала, как бриллианты, мир казался первозданным Эдемским садом, и не верилось, что где-то идет война, что люди с упрямой жестокостью истребляют друг друга.

Когда Филип засыпал, Анна уходила в лес, садилась на ствол поваленного дерева и долго оставалась так, впитывая окружающую ее гармонию природы, дивясь тому, как долго она была лишена всего этого.

Для всех, кто знал Анну, она умерла. Это было странное чувство, ощущение начала новой жизни – довольно необычное и тревожное. Анна догадывалась, как вышло, что ее признали в неизвестной утопленнице. Эд Ланкастер лишился супруги, Кларенс тотчас превратился в самого состоятельного и влиятельного вельможу в Англии – наследника Невилей, Монтегю и Бьючемов[97]. Он готов был бы душу дьяволу заложить, лишь бы уверить всех, что труп в болоте – младшая сестра его супруги. А Дебора… Анна подозревала, что подруга попыталась таким образом отвести подозрения от Анны и позволить ей скрыться.

Когда Филип Майсгрейв поведал Анне о ее «смерти», она поняла, что все преграды разрушились. Оставался лишь Эдуард Ланкастер. Анна была его венчанной женой, а значит, принадлежала ему по закону, и Филип не мог, не преступив закона, соединиться с ней. У нее были все основания желать Эду смерти, но – таково уж было свойство ее натуры – она испытывала к нему только щемящую жалость. Поборов нерешительность, он все-таки явился в Англию и сделал это, догадывалась она, вопреки воле матери. Только сейчас она поняла, что всегда знала, что Эд Ланкастер любит ее, что он несчастен, и все, что он сделал с ней – результат отчаяния и неразделенного чувства… Что ж, теперь Ланкастеры здесь, и Филип говорит, что их силы достаточно велики, чтобы расквитаться с йоркистами. Но Анну все это уже не волновало. Ее отца нет в живых, и победят ли Ланкастеры, вынуждены ли будут уступить – ей нет до них дела. Она стремилась только к одному – уехать так далеко, как только возможно, туда, где они будут вдвоем с Филипом и где родится их ребенок.

Впервые Анна получила возможность сосредоточиться на своем состоянии. День ото дня она все полнее ощущала удивительную тихую радость. Она вслушивалась в то, что происходило с ней. Налилась и пополнела грудь, по утрам ее донимали головокружения, она чувствовала сонливость. Теперь ей уже не хотелось все время есть, как раньше. Наоборот, ее слегка мутило от запаха пищи. Старая Мэдж очень скоро заметила это и стала давать Анне отвар из лимонной мяты. Порой они болтали о том о сем, а когда Филип спал, Анна садилась рядом с женщиной, наблюдая, как та ощипывает курицу, латает сынишке штаны или доит корову. Анна уже знала, что окрестные жители считают жену угольщика колдуньей и сторонятся ее жилища. Однако иногда она замечала, как из-за кустов появляются закутанные до глаз фигуры, подзывают Мэдж и подолгу о чем-то шепчутся с ней.

– Они всегда щедры и уступчивы, когда им нужна моя помощь. Но их детям не велят играть с Лукасом. Клянусь благостным небом, они уже давно выдали бы меня настоятелю монастыря как ведьму, да, видно, страшатся, что некому станет им помогать в их бедах.

Старая Мэдж умела многое: она заговаривала кровь, сводила опухоли и нарывы, снимала боль наложением рук, умела заглянуть в будущее, знала приворотные зелья, снимала порчу и сглаз. Ее звали, когда роды шли тяжело, бежали к ней, когда заболевал ребенок. Но она была права – те, кому она помогала, давали ей денег, но, когда она появлялась в селении, мужчины гнали ее прочь, грозя спустить собак.

Как-то раз, когда Мэдж сбивала масло, а Анна с рассеянным видом следила за ее движениями, женщина вдруг остановилась и, вытерев руки о передник, сказала:

– Хочешь, я узнаю твою судьбу? Дай-ка руку.

Анна было встрепенулась, но затем отпрянула.