— Что с тобой? — подбежала к ней Кадига. — Тебе плохо, Сарита? Почему ты не обратишься к врачу калифа? Он очень хороший лекарь.

Некоторое время Сарита была не в состоянии Ответить, и Кадига обняла ее, и почувствовала дрожь, бьющую хрупкое тело. Она знала, что за этими судорогами должен последовать приступ тошноты, после которого Сарита будет чувствовать себя как обычно, хотя и очень усталой.

— Пойдем назад в башню, — сказала Кадига, — разреши мне послать за господином Абулом.

— Не надо, — Сарита покачала головой, — все уже проходит. Со мной не случилось ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться. Я немного отдохну, когда пройдет тошнота, и все. — Она потерла пальцами брови:

— Наверно, я съела что-нибудь неподходящее для моего желудка.

Внезапно Кадига страшно побледнела. В голову ей пришла ужасная мысль.

Не может быть… Но где-то в глубине души Кадига понимала, что это не только невозможно, но и весьма вероятно. Если она обдумает картину медленного ухудшения здоровья Сариты, если внимательно оценит все симптомы…

Свои медицинские познания Кадига получила от матери, которая была известным аптекарем. Но Кадиге, занимающей в Альгамбре сравнительно низкое положение, редко приходилось проявлять и использовать свои знания, вследствие чего они постепенно ею забывались. Однако забылись не настолько, чтобы не приметить, как ей теперь казалось, очевидное. Но что она могла сделать со своим подозрением? Поделиться с кем-нибудь она не могла, а промолчать — это могло стоить Сарите жизни.

— Кадига, ты побелела как бумага! — воскликнула Зулема, поддерживающая Сариту за другую руку. — Ты тоже заболела?

Кадига медленно покачала головой.

— Нет… нет, я в порядке. Я вот о чем подумала-..

Идем, давай вернемся в башню, там Сарита сможет прилечь.

Сарита чувствовала себя уже лучше и не хотела ложиться на диван в прохладной, продуваемой ветром, спальной галерее своей башни. Но вдруг ее накрыла глубокая сонливость, и она согласилась полежать, решив, что это поможет ей в борьбе с ее непонятным, недугом. — Я останусь с тобой, — сказала Кадига, — и если тебе понадоблюсь, то ты найдешь меня внизу, во дворике. — И она спустилась по лестнице, сопровождаемая озадаченной Зулемой.

— Что с тобой, Кадига? Тебя что-то беспокоит?

— прямо спросила она.

Кадига нахмурилась.

— Лучше тебе об этом не знать, Зулема.

Кадига тяжело вздохнула.

— Да, но лучше тебе об этом не знать. Пойди во дворец и приготовь для Сариты отвар из жасмина, ты же знаешь, как он ее освежает.

Зулема сначала, казалось, собиралась заупрямиться, но потом к ней вернулась ее прежняя сговорчивость. Если Кадига не хочет делиться с ней своими проблемами, то это просто невежливо — настаивать. И она отправилась выполнять данное ей поручение.

Кадига ходила по живописному дворику вокруг фонтана и до боли сжимала пальцы рук. Если то, о чем она подозревала, было правдой, то она и сама была замешана в этом. Ведь это она смешивала и выдавала Сарите ядовитое средство. Медленно и, как бы против воли, открыла она маленький инкрустированный ящичек, стоящий на кедровом сундуке у стены. В углу ящичка невинно стоял сосуд. Кадига уставилась на него так, словно сквозь кожу могла определись его ингредиенты. Что в нем было? И почему она была так уверена в том, что злое начало заключено именно в нем?

Но Сарита не ела и не пила ничего, чего бы не ели и не пили другие люди, ничего, за исключением этого средства. Она часто в отсутствие господина Абула ела с другими женщинами в серале. Когда же она обедала одна, то Кадига и Зулема ели вместе с ней. Конечно, кроме того, она ела еще и фрукты и сладости, но слишком нерегулярно, чтобы при их помощи можно было аккуратно дозировать какое-то смертельное снадобье.

Но если смесь в сосуде содержала яд, то его мог туда положить ни кто иной, как госпожа Айка. И в этом была причина страха Кадиги. Она сразу же поверила в то, что жена калифа могла придумать и привести в исполнение подобный план. О мстительности Айки знали в Альгамбре все. Но доказательств тому не было. Если же она пойдет к калифу и расскажет ему эту историю, то ему сразу станет ясно, что она считает виновной его жену. А так как она не сможет привести доказательств ее вины, то та сможет обвинить ее в лжесвидетельстве. И потребует, чтобы Кадиге во имя справедливости отрезали язык, и суд поддержит вынесение подобного приговора.

Кадига вздрогнула — перед ее глазами встала картина приведения в исполнение подобного приговора, которое она видела еще маленькой девочкой на базаре в Гранаде. Человек обвинил своего соседа в краже овцы, но она была найдена в овраге.

Оказалось, что она просто запуталась в колючем кустарнике. Жена этого человека воззвала к суду, сосед смягчился, но закон был неумолим. Даже калиф ничего не мог сделать в данных обстоятельствах, и приговор привели в исполнение.

Кадига пошла наверх и остановилась возле спящей женщины. Лицо ее было восковым, а дыхание — затрудненным. Судорожные движения горловых мышц во сне сопровождались испуганными подергиваниями бровей. : Кадига могла бы начать составлять собственное средство для Сариты, но интуиция, основанная на том, что она знала о действии этого яда, подсказала ей, что его действие зашло уж слишком далеко, чтобы его можно было обратить просто прекращением его приема. Если кто-нибудь и сможет что-нибудь сделать, то только Мухаммед Алахма, врач калифа. Но как сказать ему правду, не рискуя…

Сарита зашевелилась во сне, схватившись руками за горло и застонала. Неужели она будет вот так стоять и наблюдать за тем, как она умирает?

Кадига повернулась и почти бегом побежала по лестнице. Совесть продолжала бороться в ней со страхом.

Абул вернулся в башню в середине дня. Он оставил гостя в гостиной с Айкой. Там она сняла с лица покрывало, поскольку находилась в компании мужчины из своей семьи. Ее сопровождала женщина, которая молча стояла на некотором расстоянии от них, пока они разговаривали, сидя на диванах, стоящих посредине комнаты.

Абул попытался восстановить внешне дружественные отношения с гостем. Калед, казалось, хотел того же, оба слишком сильно были затянуты паутиной общественных отношений, чтобы позволить себе проявить обоюдную неприязнь. Но Абул понимал, что гость обижен и возмущен, и что это возмущение и обиду он передаст тестю, вместе со всеми подробностями этой истории, расскажет ему и о христианской наложнице неподобающего вида, и о его влюбленности, приводящей к потворству и послаблению по отношению к ней. Абул не знал, что может сделать для того, чтобы предупредить последствия этого. Он не мог изменить Сариту и сделать ее похожей на женщин Альгамбры. Однажды он попытался и чуть было не потерял ее. Вот и в это утро он ничего не мог сделать, ничего, кроме как защитить ее, хотя и не знал к чему это приведет.

Мог ли он попросить ее быть более осторожной? Но она могла воспринять такую просьбу как оскорбление. Он любил ее такой, какая она есть, так какое право имел он просить ее притворяться, чтобы избавлять его от неловкости на публике? Возможно, он не является никем другим, кроме как глупцом, одурманенным любовью, каким его, безусловно, попытается выставить Калед. Но он совсем не был уверен в том, что его волнует, что подумают о нем люди.

Глава 16

— Вот ответ на записку моего отца.

Айка аккуратно свернула пергамент в трубочку и отдала его ожидавшей Нафиссе.

— Смотри, чтобы тебя никто не видел.

Как будто она сама об этом не беспокоится, — подумала Нафисса насмешливо, кланяясь и принимая от своей госпожи пергамент. Уж наверное, госпожа Айка совершенно уверена, что она постарается сделать так, чтобы об этом поручении никто не узнал. Если кто-нибудь в стенах Альгамбры проведает о том, что она способствует тайной переписке предательского характера, ее тут же приговорят к смерти, несмотря даже на то, что она не более чем слуга и не может ослушаться приказа.

Айка подошла к окну, из которого могла видеть ускользнувшую Нафиссу.

На небе висела полная луна, освещавшая пространство хрупким, серебряным светом, столь непохожим на летний — золотой и обильный.

Ночь, казалось, становилась прохладнее от лунного света, а заснеженные горные вершины подступали еще ближе, тем самым как бы еще сильнее остужая воздух.

Во дворце царила полная тишина, стояла глубокая ночь, и только часовые на башне хранили бдительность. Ее дядя с друзьями, вероятнее всего, отдыхают, если только не находятся сейчас в объятиях альгамбрских гурий. Подобные увеселения были всегда доступны для гостей.

А Абул? Он тоже сейчас в объятиях гурии? Теперь уж недолго ему там находиться, — подумала Айка с удовлетворением. Бобдил рассказал ей о ссоре, которая произошла сегодня утром из-за этой женщины, и дядя намекнул ей о том, что сердится на Абула, хотя и сделал это невероятно тонко, так что ее молчаливые слуги ни о чем не догадались. Но Айка поняла, что зерно обиды упало на удобренную почву и должно было скоро пустить корни вражды.

А ее отец прислушается к Каледу.

Она отошла от окна, слишком возбужденная и полная триумфа, чтобы спать. Пока еще рано было считать цыплят, но яйца были уже теплыми.

В башне Абул лежал возле Сарита. Он думал, что теперь она заснула, но до этого она очень долго бодрствовала. Он положил руку ей на бедро. Не последовало никакого ответа с ее стороны, никакого, даже непроизвольного подергивания кожи, которое всегда следовало за его прикосновением.

Его переполняла глубокая депрессия, тело его изнывало от нужды, как будто не сумело удовлетвориться прошедшими часами любви. Но эта нужда была гораздо более сложной, нежели просто телесная неудовлетворенность. Она происходила от отсутствия духовного контакта. О, Сарита пыталась убедить его в том', что находится душой с ним, но притворство ее было очевидным для того, кто знал ее также хорошо, как себя самого. Она делала все то же самое, что и обычно, и издавала те же звуки, что и всегда, но все же не сумела его обмануть. По какой-то причине он все же позволил ей продолжать притворство и теперь чувствовал к себе презрение. Ему следовало прекратить это, сказать ей, что, если она не в настроении, то ей совсем не нужно симулировать возбуждение, что подобное притворство является самым большим оскорблением, которое женщина может нанести мужчине.

Но раньше Сарита бывала не в настроении для любви?

Он позволил этому продолжаться, потому что боялся остановиться, боялся признать свое поражение. А потом она нежно прикасалась к нему, и целовала, но не так, как делала это обычно — как бы в благодарность за доставленное удовольствие, а по-другому — с грустью, которая сначала поразила его, а потом наполнила гневом на нее за то, что она не доверила ему правды. Он скрыл свой гнев так же, как она пыталась скрыть свое физическое безразличие к его ласкам, и, в конце концов, она уснула. Как это могло случиться к тому, что фундамент их любви оказался столь зыбким, в то время как он считал его прочным как сталь. Стараясь не потревожить спящую, он соскользнул с дивана и оделся. Потом, в первый раз после истинного начала их любви, вернулся в свои собственные апартаменты, где в одиночестве встретил рассвет.

Сарита проснулась рано. Рука ее автоматически потянулась к тому, кто обычно лежал с ней рядом, но уткнулась в пустое пространство. Удивившись, она позвала его, но ответом ей была тишина, и она поняла, что совершенно одна. Почему он ушел, не сказав ей ни слова?

Она откинулась на подушки, вспомнив тот ужасный обман.. Она не смогла провести Абула, и все же они продолжали телодвижения, но избегали смотреть друг на друга так, как делали это в моменты полного слияния; тогда, когда их души соединялись, так же как и тела в той кульминации, которая была временами подобна взрыву или мягкому падению, а временами быстрому прыжку вниз головой, от которого захватывало дух и который заставлял ее экзальтированно хохотать.

Зачем она притворялась? Ведь так просто было сказать, что она устала. Он бы ничуть не обиделся и не воспринял это как отказ. Но какой-то глубоко сидящий в ней страх не позволил ей сказать правду. Как могло случиться, что она устала, для того чтобы заниматься любовью? Может быть, внутри нее сидит рак, пожирающий ее изнутри? Если она признается себе в этих симптомах, значит признает и то, что с ней происходит что-то серьезное. До сих пор она боролась, заставляя вести себя, как обычно, не обращая внимания на свою немощь, но больше она не может этого делать. Сарита постаралась вздохнуть, но в горле ее как будто застрял комок, не дававший доступ воздуху. Она конвульсивно глотнула и на какой-то миг у нее возникло такое чувство, будто она тонет. На глазах ее появились слезы отчаяния. Она не слышала, как открылась дверь и осознала, что к ней пришла Кадига только тогда, когда та встала возле ее кровати.

— Ты напугала меня, — Сарита поспешила вытереть слезы.