Вместо этого Майка вдруг шагнула вперед, я оказалась у нее за спиной. Майка открыла рот и заверещала так, что едва не оглушила. И пока катилось эхо в каменной трубе, все стояли, парализованные зудом в ушах.

А потом Майка заговорила. Голос ее дребезжал, неестественно вибрировал, но поэтому, возможно, не оставлял сомнений: эта припадочная говорит правду.

— Только троньте нас! Мало не покажется. Мой папа-прокурор обязательно вас отыщет, посадит в камеры, где вас до гланд оприходуют. И ваши мамы-папы-братья-сестры в стороне не останутся. Хотите им жизнь испортить? Получите по полной программе!

Нас отпустили. Мы тихо, мелко перебирая ногами, выскользнули из кольца бандитов, затем на большой скорости бежали до дома.

Когда влетели в квартиру, захлопнули дверь, провернули ключ, засовы задвинули, едва отдышавшись, я выпалила:

— Майка! Ты боец.

— Нет, — покачала головой подруга. — Если бы тебя не было, я бы заранее, до изнасилования, от страха умерла.

— Но ты сыпала фразочками! «До гланд оприходуют», «по полной программе».

— Я иногда слышала, как папа по телефону говорит. Лида, у тебя рано не стало отца.

— Ну и что? Твой батя, кстати, вовсе не прокурор.

— И все-таки отец — это защита, которую постоянно чувствуешь.

Подобные чувства мне действительно были неведомы. Мама никогда не делала из скоропостижного почившего папы идола.


Максим знал о случае в переходе. Поэтому, как и я, догадался, что Майка находится в крайне редком героическом состоянии. Ее, не привычную к декларации угроз и ультиматумов, застывшую в страхе собственной смелости, было отчаянно жалко.

— Майка! — воскликнула я так, словно подруга следующий шаг сделает в пропасть.

— Майечка! — позвал Максим. — Смотри на меня. Волноваться не надо. Мы же с Лидой не идиоты?

— Вы самые лучшие… кроме Саши.

— Молодец. Майечка, в чем проблема?

— Вы разводитесь, я подслушала.

— Нет, милая. Проблема в том, что мы с Лидой не успеем до Нового года помириться. Как сказал твой Саша, тащить в новый год старые проблемы не следует.

— Саша умный.

— Кто бы спорил, — кивнул Максим. — Утка горит, — потянул носом.

— Гусь, — поправила Майка.

— Хоть кабан! — сорвавшись, заорал Максим. — Выключай плиту и убирайся отсюда к чертовой матери!

Майя повернула вентиль и пробормотала:

— Кстати о матери. Твоя мама, Лида, сидит за столом, ничего не ест, изо всех сил делает вид, будто все нормально. На самом деле, жутко нервничает. Моя мама давно бы всех по стенке выстроила, допросила и ясность навела.

— Что ж ты со своей мамы пример не берешь? — ехидно спросила я.

— Мамы у всех разные, — теряя терпение, сказал Максим, — каждому персональная, безгрешная, милее которой не существует. Девочки, не обсудить ли вам своих мам в другой раз?

В приоткрытую дверь показался Саша:

— Конечно, извиняюсь. Но до Нового года пятнадцать минут.

— Нам в этом доме дадут спокойно поговорить?! — рыкнул Макс.


Я была уверена, что семью мою опасность миновала, что Максим меня не бросил. Поэтому чувствовала себя хозяйкой положения. И предмет нашего разговора был настолько серьезен, что комкать его обсуждение было глупо. Но для всех нас бой новогодних курантов — сакральный момент, пропустить который недопустимо. Хотя однажды мы с Максом отравились, и встреча Нового года прошла в туалете на унитазе, на котором по очереди восседали.

Очевидно, муж тоже вспомнил тот случай, потому что сказал, когда мы остались одни:

— Теперь понос не в кишечнике, а в головах. Молчи! Смотри! Слушай.

Забрал у меня фото, стал по одному выкладывать на стол, называя женщин:

— Зам. префекта, глава департамента Минфина, коллега из консалтинговой фирмы, а этих трех ты прекрасно знаешь, видела на корпоративных вечеринках в моей фирме. Узнаешь? Марина, Ольга, Светлана.

— И со всеми ты целуешься.

— А к тебе мужики не прикладываются, здороваясь и прощаясь? Думаешь, мне приятно видеть, как они лезут к тебе? Но раз пошла такая мода, ничего не поделаешь.

— Таня Петрова!

— Что Таня Петрова? — удивился Максим.

— Твоя пылкая любовь. Когда она тебя бросила, ты надрался, валялся на улице, я тебя подобрала.

— Верно. Не понадобилось и десяти лет, чтобы ты задалась вопросом, что вынудило меня наклюкаться до бесчувствия. Хорошо, хоть на смертном одре не спросила.

— Типун тебе на язык! До сих пор ее любишь?

— И думать забыл.

— А я все ФСБ на ноги подняла, чтобы выяснить, что эта Таня живет в Дурсель… Друсель…

— Дюссельдорфе? Да-а-? — улыбался Максим.

— Нечего скалиться! Все равно твоя улыбка в подметки не годится улыбке Гаврилова.

— Кто такой Гаврилов? — мгновенно нахмурился Максим.

— Частный детектив, спивавшийся, но одумавшийся.

— Что тебя с ним связывает?

— Твои похождения. Ладно, не каменей. У Гаврилова, похоже, с соседкой закручивается. Тетя Даша выходит за Виктора Петровича, Майка — за Сашу. Все кругом женятся. Одна я — брошенка?

— Сильное преувеличение.

— Ты мне говорил, что уходишь к другой?

— Говорил.

— А сам не уходил?

— Нет.

— Тогда почему врал?

— Первый разумный вопрос. Тебя волновало, к кому я ушел, вместо того, чтобы задуматься: почему ушел.

— А почему?

— Потому что ты влюбилась! Ты! Ходила с блаженным лицом, юлила вокруг меня, ласковой-ласковой стала… тьфу! — передернулся Максим. — Гошку ни в какую не хотела отпускать в Испанию на два с лишним месяца. «Как я без своего мальчика!» — передразнил Максим. — На смерть стояла. А потом — бац! С ночи на утро — пусть едет. Конечно, ребенок мешает шуры-муры крутить. А я? Перебьюсь? Мне рога к лицу? Спасибо, дорогая жена! Если я слово дал, то можно со мной как с тряпкой половой? Ноги вытерла и пошла дальше? Кукиш!

И он действительно показал мне кукиш. Ткнул в нос дулю, как называют на нашей с Майкой родине кукиш. В детстве мы спрашивали того, кто зарывался: «А дулю не хочешь?»

Я хотела Максима. Пусть каждый день в нос мне кукиш-дулю тычет, только не переживает так, как в данную минуту.

Желая выплеснуть свои чувства, я почему-то утратила способность артикулировать слова и только проблеяла:

— Э-э-э…

— Заткнись! — велел Максим. — Молчи, пока муж недоговорил. Ведь я все перепробовал: от постельных доблестей до блеска остроумия, от попытки вернуть тебя с помощью тревоги о сыне до изображения холодного безразличия. Плевала ты на мою холодность! Ты на все плевала, кроме этого…

Максим не мог подобрать приличного слова. Но потом нашел такие выражения, что хуже матерных.

— Он юбочник! Венерический слизняк! Грудью дорогу себе проложил. Грудью баб, которых пользовал. Разве это мужик? Член ходячий, хрен собачий… У-у-у! — задохнулся от накопленной ненависти Максим.

Потряс кулаками в воздухе и продолжил, изо всех сил стараясь держать себя в руках:

— Проще простого было накостылять твоему воздыхателю. С удовольствием! С большой радостью! Сломать ему хребет, ноги-руки, оторвать член и отдать на съедение бродячим псам. Но! Нельзя. Во жизнь! Нельзя, потому что ты первая бросилась бы соболезновать покалеченному, травмированному бедняжке. Бульончики бы ему в больницу носила, да? Носила бы, я знаю. Что это за семья, в которой муж шпионит за женой, а она нанимает частных детективов? Отвечай, я тебя спрашиваю.

— Хо-о-орошая семья, — у меня, наконец, восстановилась способность соединять звуки в слова, — на-наша.

На кухню вошла мама:

— Сейчас президент будет поздравлять.

Мы ее не услышали.

— Ты знал про Назара, — пробормотала я как ни странно — с облегчением.

Словно у меня какое-то время тому назад вырос хвост, я скрывала отвратительный изъян, а муж знал, но молчал, берег мою тайну.

— Естественно, знал. Скажи спасибо, что у вас до койки не дошло.

— Не дошло, Максимчик!

— Ага, теперь ты лебезишь, — муж мгновенно учуял перемены в моих интонациях.

Подтянулись Майка и Саша, который держал поднос с фужерами с шампанским.

Мне так хотелось подчеркнуть свою непорочность, что едва все не испортила.

— У нас ничего-ничего не было! — твердила я. — Клянусь! Ты мне веришь? И на Новый год я подарила ему триста штук презервативов…

Выпалила, испугалась.

Звук пропал — все застыли на секунду, которая показалась мне длиннее суток.

Саша закашлялся, фужеры стукались.

— О, господи! — пробормотала мама.

— Так у тебя все-таки любовник? — воскликнула бестолковая Майка.

Максим ничего не говорил, просто смотрел на меня. Так, наверное, смотрит мужественный человек на дуло пистолета, который через секунду выстрелит.

— Идиотка! — рявкнула я на Майку. — Говорю же — ничего, кроме борщей и солянки, между мной и Назаром не было! Я честная женщина. Мамочка, клянусь твоим и Гошкиным здоровьем! Честная!

— Максим, я верю, — подала голос Майка и дернула моего застывшего мужа за руку.

— Что там французский двор, — сказал Саша. Передал Майе поднос, протиснулся к маленькому телевизору на подоконнике, включил. — Дюма отдыхает.

— Подарок издевательский, — оправдывалась я. — Ну, прости меня! Мне хотелось отомстить, иррационально хотелось, за свои же собственные заблуждения. Мама, ты говорила, что месть — признак слабости, а не силы духа. Максим, ты считаешь ненависть признаком низкой духовной организации. Вы все такие совершенные! Одна я недоразвитая!

— И я тоже, — пробормотала Майка.

— В конце концов! — обрела я силу духа. — Ты мне врал!

— Но и ты меня обманывала, — парировал Макс.

— Да, но я — первая!

Постичь мое заявление было непросто, все замерли, соображая.

Первым откликнулся Макс:

— Сбои в логике случаются даже у самой потрясающей и удивительной женщины всех времен и народов.

— Это у кого? — вскинулась я.

— У тебя.

— Спасибо! — тихо сказала мама.

Майка издала не то стон, не то всхлип.

— Твои комплексы неполноценности, — повернулся к ней Макс, — порождены неосознанием превосходства над основной частью населения.

— А то! — гордо подтвердил Саша.

— Не поняла, — улыбнулась Майка, — но: спасибо, Максимчик!

— И все его благодарили, — ревниво вставила я.

— Помолчи! — велела мама.


Зажегся экран телевизора. Президент Путин на фоне сказочно красивой зимней Кремлевской стены, заснеженных елей обращался к нам:

— Сегодня мне хочется сказать вам особые слова и, провожая уходящий год, сердечно поблагодарить за все, что мы вместе сделали…

— Что вы сделали? — перебила я Президента. — Вы играли со мной в кошки-мышки! Вы меня дрессировали! Максим скрывался у Майки…

— Ой, как трудно было не проговориться, — призналась подруга. — Если бы не Саша, давно бы разболтала.

Президент продолжал:

— Мы видим, как год от года набирает силу и укрепляется Россия…

— Я укрепляюсь в мысли… — снова перебила я Президента, но не успела договорить.

— «Мысли» — ключевое слово, — нетерпеливо сказал Максим. — Твои мысли…

— Требуют санитарной обработки, — в свою очередь, перебила мама, которой было совершенно не свойственно вклиниваться в чужую речь.

— Что тогда говорить обо мне? — как всегда пришла на помощь Майка.

— Тебе о тебе буду говорить я! — сказал Саша и принялся раздавать фужеры.

— Славно, — одобрила мама, рассматривая поверх бокала меня и Майку.

— Мелодраматический сериал, в который Лида, не без моей помощи, превратила нашу жизнь, закончился, — принимая фужер, сказал Максим.

— А я женюсь, — улыбнулся Саша, протягивая шампанское мне и Майке.

Мама проговорила тихо-тихо, как молилась, только я услышала, потому что рядом стояла:

— Будьте счастливы, дети!

— Давайте дослушаем, — попросила Майка. — Президент все-таки.


Путин, конечно, подозревать не мог, что в маленькой московской квартире слушают его с особым чувством: с осознанием ошибок и надеждой на их неповторение, с верой в грядущую жизнь, которая обязательно подбросит новые испытания, и пройти их надо, не уронив достоинства.

Новый год — это редкий момент истины, когда пафос уместен.

— Пожелаем друг другу новых успехов, — говорил Президент, — и, конечно, поднимем бокалы за здоровье и счастье наших родных и близких, за тех, кого ценим и бережем больше всего на свете, кому отдаем наше тепло и с кем хотим быть рядом. Пусть самые заветные мечты сбудутся. Счастья вам, дорогие друзья! С Новым годом!