Нэн Райан - Костер на снегу

— Ваши владения?! Ваши владения?! Да ведь это Бирюзовое озеро, а оно…

Натали осеклась. Они находились сейчас выше верхней границы лесов, и под ногами у нее была та часть склона Промонтори-Пойнт, которая больше ей не принадлежала.

— Да, ваша честь, это так. Я рад, что до вас наконец дошло. Вы стоите на моей земле, на берегу моего озера.

В висках у Натали заломило от неожиданной боли, в ложбинке на груди, неприятно щекоча, скользнула струйка пота. Как она ненавидела этого южанина! Казалось, еще сильнее, чем вчерашним утром, хотя вряд ли это было возможно.

— Как я уже сказал, я великодушен, — продолжал Кейн. — Вы можете приезжать сюда когда захотите и пользоваться этим озером по своему усмотрению. — Он окинул Натали откровенно оценивающим взглядом. — Я вижу, вам жарко. Раздевайтесь и плаваете вволю, а потом… потом мы можем заняться любовью.

Он попытался подойти к ней ближе. Натали выхватила револьвер и прицелилась ему в голову.

— Даже не думай!

— Или что? — осведомился Кейн.

— Или я всажу пулю в твой наглый язык!

Разумеется, он все-таки сделал шаг и оказался почти вплотную к Натали. Глаза его горели, и Натали уловила движение под расстегнутыми брюками.

Кейн подумал о том, что ледяная красота этой женщины волнует еще больше, когда она разгневана, особенно если вспомнить, какие жаркие бездны таятся под этой обманчивой бесстрастной внешностью. Она не блефовала. Ее рука была удивительно тверда тогда, в “Испанской вдове”, когда они отбивались от банды Викторио.

Натали опустила дуло так, что теперь оно смотрело ему в пах. А если она возьмет да и выстрелит?

— Я не шучу, Ковингтон! Отойди, иначе я стреляю!

Однако Кейн не подчинился — даже тогда, когда она щелчком сняла револьвер с предохранителя. Натали смотрела на него, закусив губу, грудь ее часто вздымалась под простой мужской рубахой. Со своей растрепанной ветром рыжей гривой она напоминала загнанную в угол львицу.

Наглый южанин стоял так близко к ней, что дуло почти касалось его тела. Несколько мгновений продолжался поединок взглядов, потом Кейн посмотрел на губы Натали. Рука с револьвером задрожала, и с откровенно торжествующей улыбкой Кейн прикоснулся к ней, щекотно провел кончиками пальцев до самого запястья, а Натали… Натали могла лишь молча наблюдать за происходящим. Совершенно ослабев, ее рука начала опускаться.

— Ваша честь, разрешаю вам целовать меня сколько вздумается.

— Целовать тебя?! — Натали задохнулась от возмущения. — Скажи спасибо, что еще жив!

— Быть может, все дело в бороде? Вы предпочитаете обросших мужчин, не так ли? Помнится, в “Испанской вдове”…

— Не смей напоминать мне об этом! Я вычеркнула ту ночь из своей памяти, и напрасно ты думаешь…

— У вас слишком хорошая память, чтобы что-нибудь из нее вычеркнуть. Вы можете притворяться на людях, и я охотно подыграю вам, но сейчас мы одни и в притворстве нет необходимости.

— Я не притворяюсь, наглец! — крикнула Натали прямо в смуглое лицо с глазами как летнее небо. — Я не притворяюсь! Заруби на своем длинном южном носу, что ты мне не нужен!

— Ай-ай-ай, ваша честь, — с укором заметил Кейн. — Сначала нарушение границ частных владений, а теперь еще лжесвидетельство. Вы усугубляете свой проступок. Признайтесь, что я вам нужен, и совесть ваша будет чиста.

— Много чести! — надменно ответила Натали. Тогда, без малейшего предупреждения, Кейн рванул вверх ее тщательно заправленную в брюки рубаху, задрав до самых подмышек. Он и не взглянул на обнажившиеся груди. Удерживая взгляд Натали, он прижал ее к себе так крепко, что не было никакой возможности высвободиться. Впрочем, она и не пыталась, слишком ошеломленная, чтобы что-то предпринять.

— Ну, что ты скажешь теперь? — вполголоса осведомился Кейн, глядя ей как будто прямо в душу невозможно голубыми глазами на смуглом лице, обрамленном угольно-черными волосами. — Ведь ты хочешь меня не меньше, чем я тебя. Признай это!

— Нет… нет!!!

Когда губы прижались к губам, Натали наконец шевельнулась, сама не понимая зачем — чтобы отшатнуться или, напротив, приникнуть еще ближе. Губы ее однако остались плотно сомкнутыми. В ней росло что-то огромное, пугающее, чему она не имела права поддаться.

— Дай же себе волю… — звучал в ушах голос искусителя. — Давай повторим при ярком свете дня все то, что делали в темноте. Никто не увидит… никто никогда не узнает…

— Ты мокрый… моя рубашка уже влажная… — глупо пробормотала Натали.

— Ты тоже будешь влажная, уж я об этом позабочусь…

Она слишком хорошо знала, что он имеет в виду. Груди быстро и болезненно налились, внизу живота возникла томительная тяжесть, словно плоть безмолвно требовала облегчения.

Как она может? Как может стоять вот так, полуобнаженной, в объятиях человека, который явился и украл сначала ее достоинство, а потом и землю!

— Ты… ты грязный и бесстыжий! — прошептала Натали, изнемогая от возбуждения.

— Позволь и себе стать грязной и бесстыжей. Увидишь, тебе понравится! — Кейн приподнял ее лицо за подбородок и, дразня, коснулся губами губ. — Как насчет поцелуя, детка?

Все было не так, и в словах угадывался ложный оттенок, но Натали уже утратила контроль над собой. Когда горячий требовательный рот завладел ее губами, она открылась для поцелуя, отвечая с той же страстью, как и в “Испанской вдове”. Горячее солнце Колорадо изливало жар на разморенную землю, его ослепительный свет проникал повсюду, но мысленно Натали находилась в бархатных объятиях темноты, когда все позволено и все к месту. Она льнула к мужскому телу, готовая обвиться вокруг него и отдаться исступленно, как в ту ночь.

— Скажи, что ты хочешь меня, детка… — прошептал Кейн, отстраняясь. — Ну скажи!

— Нет! — крикнула она не столько ему, сколько себе самой. — Я не хочу… я не могу, потому что…

Новый поцелуй заглушил ее протесты.

— Мы не делаем ничего плохого, и ты это знаешь!

Кейн упивался сладостью ее дыхания, нежностью ее губ, возможностью прижать к себе это тело, чтобы ощутить жар женской плоти. Обнаженные груди терлись о завитки волос у него на груди, и все было чудесно… Все, кроме неуступчивого предмета, который ощутимо впился ему в живот. Отодвинувшись, Кейн усмехнулся в ответ на напряженный взгляд Натали.

— Твой револьвер! Я совсем забыл про него. — Заметив, что дуло направлено прямо на его возбужденную плоть, он иронично усмехнулся: — Лучше убери его подальше. Разве не жаль будет лишиться того, с чем можно так славно позабавиться?

Фамильярность этого замечания была словно холодный душ, мгновенно погасивший страсть. Натали вырвалась с яростью, столь же сильной, как и ее недавнее исступление. Она была смертельно оскорблена.

— Негодяй! — прошипела она, лихорадочно заправляя мятую рубаху в брюки. — Подходящая минута для пошлостей, ничего не скажешь! Вот, значит, как ты к этому относишься! Ты мне противен!

— Мне очень жаль, детка…

Кейн запнулся, осознав наконец, до чего фальшив взятый им тон. В паху ныло от прилива крови, и это мешало сосредоточиться.

— Жаль? Чего? Что не получилось еще раз мною попользоваться? Для этого в первую очередь нужно было выказать хоть немного уважения! И вообще, мистер Ковингтон, впредь советую помнить, что я не податливая девчонка, а наивысший юридический чиновник округа Кастлтон!

— И что из этого следует? — осведомился Кепи, тоже начиная закипать.

Еще минуту назад эта красотка таяла в его объятиях, а теперь пытается поставить его на место, как хозяйка — зарвавшегося слугу! Хочешь быть леди — так и веди себя как леди, а уж если не зазорно отдаться первому встречному обросшему лиходею, так не суди других за слабости! Это чисто по-женски: позволить себе лишнее, а потом свалить все на мужчину!

Распалив себя такими мыслями, Кейн подступил к Натали, схватил ее за пояс и грубо дернул к себе.

— Вы забываете, ваша честь, что оставили судейскую мантию в кабинете, а без нее вам не к лицу проповедовать высокую мораль, потому что я уже был у вас под юбкой и едва не побывал под брюками! — Он дал возможность Натали несколько секунд яростно отбиваться, а потом добавил; — Но я там еще побываю!

Солнце уже клонилось к закату, а Натали все еще никак не могла прийти в себя, и ее совершенно не увлекала игра в крокет на ухоженном газоне Эшлина.

— Ты не понимаешь! — Она ударила тяжелым деревянным молотком по ярко-красному шару и не попала им в воротца. — Этот человек представил документ, который дает ему право поселиться на территории Клауд-Уэста. И он намерен так поступить!

— Дорогая моя девочка, — примирительно начал лорд Блэкмор, — зачем все так драматизировать? Ну поселится он — и пусть себе! — Он тщательно прицелился и аккуратным толчком послал шар в самую середину воротец. — Твоя очередь.

— Сегодня мне не до крокета, — буркнула Натали. — о…. А тебе не до моих проблем! Признайся, ты ни слова не слышал из моих объяснений. Какой-то южанин отбирает часть моих земель!

— Если не хочешь играть, пойдем отсюда. — Граф бросил молоток, подождал, пока Натали сделает то же, обнял ее за талию и повел через просторную лужайку к дому. — Дорогая, мне совершенно непонятна твоя горячность. Земли, которых ты лишилась, не представляют собой никакой ценности, — Он сделал изящный отметающий жест, показывая, что предлагает поставить точку в разговоре.

— Никакой ценности? Да у него в руках вся верхушка горы, где…

— Где что? — терпеливо осведомился Эшлин. — Водится редкая порода горных козлов? Но ведь там вообще ничего не водится! Я понимаю, эти голые скалы дороги тебе сами по себе — как часть собственности, но помимо этого — чем они хороши? Разве что ты вздумаешь разводить мхи и лишайники! — Он открыл для Натали дверь, пропустил ее вперед и сразу же снова обнял. — Хотелось бы знать, сколько этот южанин там продержится. — Он заглушил сорвавшийся смешок, прижавшись губами к волосам Натали. — Представляю, как он продрогнет в первый же снегопад! Держу пари, он на всех парах отбудет в теплые края, откуда и явился.

Натали очень хотелось в это поверить. Почему бы и нет? Ведь Кейну Ковингтону ничего не известно о золоте. У тех скалистых откосов совершенно бесполезный вид, и когда он там осмотрится, то, быть может, вообще передумает селиться. А может даже, ему придет в голову вернуть ей эти земли — разумеется, за некоторую плату. Что ж, она готова заплатить. Надо будет намекнуть об этом Кейну при очередной встрече…

Натали вздрогнула. Нет уж, лучше обойтись без дальнейших встреч, особенно наедине!

— Что с тобой, дорогая? — встревожился Эшлин, уловив ее состояние. — Неужели ты настолько огорчена?

— Нет, я просто… поцелуй меня!

Натали подставила губы, оттесняя память о других, более пылких и сладких поцелуях. Эшлин охотно исполнил ее просьбу. Они так и стояли в вестибюле. За стенами дома сгущались сумерки, но внутри, бросая золотистый отсвет на белокурую голову графа, сияла хрустальная люстра.

Эшлин, мужчина сдержанный, но и страстный, а к тому же влюбленный, сполна отдался моменту, и Натали изо всех сил пыталась подстроиться под его настроение. Закрыв глаза, она отвечала на поцелуи со старательным пылом, который приятно удивил графа и распалил настолько, что он позволил себе ласкать округлости груди в глубоком вырезе вечернего платья, ни минуты не сомневаясь, что Натали это столь же приятно, сколь и ему.

Внезапно она высвободилась так резко, что это граничило с грубостью.

— А когда будет ужин?

Такой переход совершенно сбил графа с толку. Раскрасневшийся, возбужденный, он уставился на Натали, не находя слов для ответа. Ей стало стыдно. Этот человек, сердечный и покладистый, не заслуживал подобного обращения.

— Дорогой! — Она заставила себя разжать кулаки и взглянуть прямо в глаза жениху. — Ты прав, я огорчена, и притом настолько, что не владею собой. Прости мне эту ребяческую выходку! Дело Ковингтона совершенно выбило меня из колеи.

Эшлин Блэкмор ослабил тесный узел галстука и неуверенно улыбнулся. В глазах его засветилось сочувствие. Он привлек к себе Натали за плечи уже без страсти, но с нежностью, и прочувствованным тоном сказал:

— Дорогая, ты знаешь, что я прощу тебе все, что угодно. В извинениях нет необходимости, но постарайся на этот вечер отбросить все тревоги. В честь моего возвращения кухарка превзошла самое себя.

Натали улыбнулась в ответ. Она приняла предложенную руку, подхватила подол вечернего платья; и они двинулись в столовую. Дорогой она дала себе клятву никогда больше не играть чувствами человека, которому в недалеком будущем предстояло стать ее супругом.

Столовая уютно освещалась парой причудливых канделябров. Свет играл на белоснежной скатерти, на дорогом и тяжелом столовом серебре, на позолоте бокалов и на классических чертах белокурого мужчины напротив. Натали внимательно проследила взглядом за своим визави и в который уже раз сказала себе, что Эшлин Блэкмор, безусловно, самый красивый мужчина из тех, кого ей доводилось встречать. Она напомнила себе о его обаянии, уме и доброте и признала, что ей невероятно повезло. Это помогло Натали улыбнуться жениху с неподдельным теплом.