Татьяна Веденская - Кот, который гуляет со мной

– Ничего я не буду решать. Я не пущу его в дом, – твердо сказала Лиза. – Фая, я хочу, чтобы ты поменяла замки в моей квартире. Я хочу, чтобы ты забрала все вещи, которые он может потом захотеть забрать. Я поменяю телефон.

– Он может подкараулить вас около дома или около работы, – недовольно вздохнул Игорь. – Это не выход, ведь он – отец ваших детей.

– Какой он, к черту, отец?! – возмутилась Лиза. Ее рука снова потянулась к сухарям. – Как Файка правильно говорит, она им отец.

– Вы же психолог, – увещевал мою сестру Игорь.

– Ой, только не надо мне про Хеленгера говорить и про исключение из рода, – совсем уж взъелась на Игоря Лиза.

– Дело не в Хеленгере и не в психологии даже, – сказала я. – Ты можешь сколько угодно раз разочаровываться в Сереже, но Вовка никогда не разделит этого чувства с тобой. Выгонишь Сережу – и твой сын рано или поздно обвинит тебя в этом.

– Фая права, – кивнул Игорь, бросив на меня взгляд, в котором было что-то, чего я так и не смогла понять. Снова он смотрел на меня так, словно пытался отгадать пароль. А какой ко мне пароль, я вас умоляю. Как во «Властелине колец», в гоблинском переводе. Пароль – «Дер Пароль».

– Фая всегда права, – усмехнулась я. – Даже если она еще не знает, в чем именно. Лиза, скажи, ты все-таки как себя чувствуешь? Твое бегство из больницы – это, знаешь ли, не самая правильная вещь на свете, которую можно сделать, будучи беременной. Беременным психологом особенно.

– Фая, скажи, что мне делать? – спросила Лиза, и я немедленно скатилась в панику, потому что терпеть не могла принимать решения, особенно те, которые меня не касались и за выполнением которых я никак не могла проследить.

– Я думаю, что все же решений сегодня принимать не нужно. Сегодня вам нужно успокоиться и просто побыть с нами. Просто отдохнуть. Хотите – можем поиграть во что-то.

– Поиграть? – спросила Лиза, и я в унисон с ней.

– Вы умеете показывать пантомиму?

– Какая, к черту, пантомима?

– Простая, нормальная пантомима. Вот смотри. – И Малдер принялся размахивать руками и строить мне рожи. Я смотрела на это действо с изумлением и наслаждением. Мне и в голову не приходило, что за этими странными жестами и конвульсиями может скрываться какой-то смысл, но он там был.

– Акула? – хмыкнула Лизавета, и Игорь радостно захлопал в ладоши. – Теперь я?

– А тебе не вредно? – Я с трудом пыталась сдержать смех, а Лизка подумала-подумала и тоже принялась размахивать руками и скалиться.

– Акула? – предположила я, на мой взгляд, резонно, ибо ее оскал мало чем отличался от того, что минуту назад показывал Игорь.

– Нет, ну какая акула? Уже было! – возмутилась Лиза.

– Это взрыв? – предположил Игорь, и Лиза бурно закивала, но руками размахивать не перестала. – Ядерный взрыв? Нет? Водородный? Какой еще взрыв бывает?

– Смеха? – предположила я. – Петарды? – и тут Лиза закивала так, что я испугалась, что у нее отвалится голова. – Что, петарда? Нет? И да, и нет?

– Салют? Фейерверк? – крикнул Игорь, и Лиза откинулась назад, улыбаясь. Мы угадали. Через несколько минут в комнату были возвернуты Вовочка и мама, и все мы принялись корчить рожи в попытке угадать или показать бессмысленные понятия в еще менее осмысленной игре. Все-таки забавно, сколько счастья можно получить, занимаясь чем-то категорически ненужным. Мы смеялись, дразнили друг друга, грызли оставшиеся сухари под девизом «спасем от них Лизавету», пили чай, спорили о правилах игры, притащили бумажки и начали записывать на них то, что мы загадали – чтобы исключить возможные жульничества, которых определенно больше всего ожидали от меня. В принципе, это было логично, потому что в пантомиму я играть не умела и что показывать, не знала. Так что, когда пришла моя очередь корчить рожи, я не стала ничего загадывать, а просто принялась делать пассы руками на манер Алана Чумака, телевизионного целителя из девяностых. К моему удивлению, производимые мною пассы оказались похожими на движения пловца (допускаю), на самолет (не понимаю, почему?), «нападение» – это вообще из ряда вон, на старика, на инвалида (тут опять появился смысл), на игрушку-бульдога с качающейся головой, на ниндзя…. В общем, когда я вдоволь насладилась этой бессмыслицей, я согласилась на первый же попавшийся вариант – на ниндзя. В другой раз Лиза «разгадала» загаданного мною песочного человека. На третий раз у подозрительного Малдера появились устойчивые сомнения в моей честности, и он потребовал, чтобы я записала загаданное слово на бумаге.

– Ну я так не играю, – огорчилась я.

– Ага! – воскликнул он. – Фаина, это возмутительно! Я так и знал, что ты ничего не загадывала.

– А зачем, когда вы так прекрасно все разгадываете и без этого? – воспротивилась было я, но Лиза, глядя на меня взглядом «я всегда подозревала в тебе эти жульнические наклонности», вручила мне листочек и ручку.

Вечер пролетел быстро, как это всегда бывает, когда людям приятно быть вместе. Хорошие моменты ускоряют нашу жизнь, тяжелые замедляют, и многие согласятся, что было бы лучше, если бы было наоборот. Мы не поцеловались в тот вечер больше ни разу, «не дошли руки». Мы играли, мама испекла свой фирменный пирог – на этот раз с грушами. У мамы каждый пирог – фирменный. В какой-то момент я с невероятной ясностью, как это бывает, когда смотришь фильм в замедленном режиме, разглядела его – Игоря в нашем доме. Он сидел в кресле, где часто сидел мой отец, он положил ногу на ногу и болтал одной ногой так, что с нее постоянно слетала теплая войлочная тапка, тоже папина. Игорь смеялся, он сбросил свитер, и тот болтался на спинке стула, он закатал рукава рубашки, открыв предплечья. Его руки были сильными и какими-то притягательными – мужская красота, берущая начало не в изяществе, а в силе и пропорции. Темных волос на его руках было немного, но и они словно кричали о том, что перед вами настоящий, как говорится, аутентичный мужчина. Игорь шутил и пил чай – понемногу и не хлюпая, как и положено воспитанному человеку, чего нельзя было сказать о Вовке. Тот наливал чай в блюдечко и всасывал его с невообразимым шумом. Я пила чай большими глотками, словно пытаясь выпить всю чашку сразу. Мама часто шутила, что я – тот медвежонок из сказки, у которого выпили из его чашки, съели все из его миски и поспали на его постельке. И теперь я, получается, жила с посттравматическим синдромом: старалась выпить чаек в один глоток.

– Господи, да как же у вас хорошо! – почти простонал Игорь, и это был тот момент, когда я поняла, что вечер закончен. Было довольно поздно, Вовка засыпал на ходу, Лиза тоже устала – беременным женщинам нужно отдыхать больше, чем нам, простым смертным. Лиза не хотела возвращаться домой, хотя изначально они с Вовкой просто приехали на обед к маме. Мама постелила Вовке у себя в комнате, Лизу устроили на диване. Не в первый и не в последний раз. Я подумала, что эту субботу мы провели очень похоже на прошлую, в смысле – все пошло совсем не так, как хотелось и намечалось. Так и не выбрались на свидание, занимались черт-те чем. Так и не добрались до квартиры Игоря и не прыгали голыми на его кровати, а сидели и дурачились, снова погрузившись в мою жизнь и мои проблемы. Что будет дальше? Он снова не станет мне звонить? От одной этой мысли мне стало холодно, словно кто-то забыл закрыть окно в моей комнате. Я посмотрела на Лизу, дремавшую напротив включенного телевизора, прикрыла дверь и вышла в коридор.

– Давай я тебя провожу, – пробормотала я, стараясь не встретиться с моим рыцарем взглядом. Уверена, я в тот момент смотрела бы глазами потерянного котенка, и любой суд бы осудил меня за давление на подозреваемого в любви. Я не хотела и не могла умолять.

– Давай, давай, – хитро улыбнулся Игорь, взял меня за подбородок, заставил приподнять голову и заглянул мне прямо в самое уязвимое, самое слабое, женское. Я шмыгнула носом, стараясь сдержать дурацкие, без повода и смысла слезы. Кажется, мне это удалось.

– Может быть, тебе пирога с собой отрезать?

– Что? – рассмеялся он. – Пирога на сладенькое?

– Игорь, я…

– Ш-ш-ш. Лучше скажи, почему ты не хочешь поехать со мной? Или ты думаешь, твоя мама будет против, если ты проведешь ночь у меня? Или мое предложение – за гранью приличий, и я сейчас получу по физиономии?.. Эй, иноплатянка, ты чего это делаешь?

– Одеваюсь. – Я застенчиво улыбалась, быстро и энергично натягивая на себя пуховик и угги.

– Значит, я могу надеяться… на сладенькое? – Его губы растянулись в улыбке.

– Ты о грушевом пироге? Я сейчас прихвачу его.

– Как сказал бы сейчас Эпименид, лукавишь, критянин! – хмыкнул Игорь, выволакивая меня на лестничную клетку. – Ты прекрасно знаешь, о каком десерте я говорю…

Понедельник – день тяжелый, но только не для нас и только не этот. Такие понедельники – один раз в пять лет. Такие – когда солнечные лучи пляшут по одеялу, под которым нежатся два теплых сонных тела, влюбленных друг в друга, в запахи, формы, в округлость бедер и в разницу в росте, в черты лица, в улыбки и смех. Мы почти не спали, потратив все время, оставленное нам от любви, на поиски этих неизвестных нам еще пока особенностей, которыми запасались на потом, чтобы было о чем думать, когда придется расстаться и заняться работой.

У моего рыцаря было семь родинок, две на лице, четыре на спине и одна сбоку, в области правого подреберья. Я сказала – это след от манипуляций по изъятию ребра для ваяния женщины. Он ответил, что мне виднее, из чего я там сделана. Мы вспоминали мультики, которыми нас потчевали в детстве. Между нами было шесть лет разницы, рыцарю исполнилось тридцать три, возраст Христа, и мы пытались определить на глазок, к одному ли поколению мы с ним относимся. Выяснилось, что мы выросли в разных галактиках. Я обожала диснеевскую «Русалочку» и «Али-бабу» и «Симпсонов», он пожимал плечами и припоминал какие-то олимпиады и футбольные матчи.

– Ты любишь футбол? – изумилась я.

– Ты смотришь «Симпсонов»? – изумился в ответ он.

– Ты еще добавь, как моя мама, что-нибудь про «эту гадость и жуткую пошлятину». И нацепи очки на нос.

– Это жестоко, моя дорогая, – улыбнулся Игорь, снова стащив одеяло так, чтобы хоть чуть-чуть, да оголить меня. – Я, между прочим, работаюто в очках. И потом, кажется, я говорил тебе, что болею за «Динамо».

– Да, говорил, но я забыла. У меня ведь память девичья. Да и когда ты мне это говорил, я не могла исключать вариант, что ты шутишь. У меня же нет никакого способа определить, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

– Серьезно? – хмыкнул он. – А как насчет такой шкалы: если то, что я говорю, вызывает у тебя смех, то это значит, что я шучу. А если нет – значит, я серьезен.

– Эта методология имеет существенные минусы, мой дорогой. Потому что тогда я должна брать за аксиому, что все твои шутки будут обязательно смешными. И что, будучи серьезным, ты никогда не скажешь ничего, что могло бы меня рассмешить. В то время как твои слова, что ты любишь футбол, вызывают у меня смех.

– Не могу сказать, чтобы прямо обожал спорт, но я же мужчина.

– То есть все мужчины любят спорт? А вот мой папа не любил спорт. Вообще никакой. Что ж он, не мужчина был?

– Господи, Фая, я сейчас пойду на кухню и принесу тебе хлеба с солью. Целую солонку заставлю съесть!

– Зачем? – испуганно спросила я.

– Чтобы побыстрее съесть этот проклятый пуд соли. Говорят, что только тогда можно узнать человека по-настоящему. Значит, так. Я люблю футбол, баранину на гриле и тебя.

– А я-то думала, что все психотерапевты увлекаются икебаной и рисованием по батику. Постой, что ты сказал? – спохватилась я. – Ты меня… что?

– Опять наезды на психотерапию?

– Нет-нет. Вот после баранины… Повтори!

– Ни за что! – И Игорь расхохотался, снова стаскивая с меня одеяло. Через некоторое время – не так чтобы сразу после этих слов, но и не через два часа – я лежала, усталая, но абсолютно довольная и искала слова, которые все как-то порастерялись, поразбежались по дальним углам. Тело чувствовалось каким-то легким и звенящим, каким оно бывало только после целого дня купания и солнечных ванн летом или хорошей, горячей сауны с паром зимой. Игорь лежал рядом, на боку, повернувшись ко мне лицом, и смотрел на меня, изучал меня, и, кажется, ему нравилось то, что он видел. Странный парень.

– Нет, я ни в коем случае не против твоей психиатрии. Наоборот, – пробормотала я, тоже разворачиваясь к нему. Наши лица были близко, на расстоянии дыхания, и мы тихо тлели, как раскаленные угли, оставшиеся там, где еще недавно полыхало пламя. Подуй на нас, и мы покраснеем от жара. О нас можно греть ладони.

– Не против? Я рад.

– Что ты! Я же рассчитываю на нее. Я, можно сказать, надеюсь на нее. В особенности когда речь идет о Лизке. Думаешь, она говорила серьезно?