– Ну что, пошли? – Я взяла за руку Вовку, похожего на маленькую смешную капусту, подвязанную шарфом. Зеленую зимнюю курточку выбирала мама. Леший, мама-то тоже черт-те где, на своей этой йоге для тех, «кому за…». И что мне делать? У меня свидание, меня около Крупской ждут! Я в кои-то веки в платье влезла. Но выбора не было, и времени совсем не оставалось.

– А куда мы идем? – всполошился Вовка, когда я выволокла его на улицу.

– Мы? Пойдем памятник смотреть, – бросила я.

– Не люблю я памятников, – заявил мой племянник. Надо же, четырех лет еще нет, а уже мнение. Я фыркнула и подумала, что насчет памятников не знаю, а вот как мой Игорь Вячеславович относится к сюрпризам, мы сейчас выясним.

Он стоял там. В темном пальто, без шапки, держал в руках, защищенных кожаными перчатками, букет. «Уже второй букет за месяц», подумала я и быстро поправилась. Прошлый букет я получила, технически, в марте.


– А я этого дядю знаю. А чего он тут? – задумчиво пробормотал племянник, разглядывая оторопевшего, явно застигнутого врасплох Игоря. Он старался скрыть от меня легкую тучку, наплывшую на его красивое, раскрасневшееся на холоде лицо. Высокий лоб, спокойный взгляд, уверенная походка. Я же дергалась, как червяк на крючке. Почему я всегда все порчу? Романтическое свидание захотела? А чего он тут? Такой же вопрос был написан на лице моего рыцаря в твидовом пальто. Надо сказать, не так уж много мужчин на наших улицах носят пальто, все мы завернулись в пуховики, как в одинаковые скорлупки, без которых нам неуютно. Я подумала: если бы я умела носить платья так же легко и непринужденно, как мой рыцарь – пальто, я бы их никогда не снимала. Каждый раз, когда мне удавалось украдкой, исподтишка посмотреть на него, я понимала, как мы, наверное, нелепо смотримся вместе. Как Микаэль Блумквист и Элизабет Саландер[2], вот только я не компьютерный гений и не лесбиянка и не имею никаких тату. Может быть, зря.

– Ты решила прийти не одна? Опасаешься за свою честь и привела защитника? – Игорь наконец подобрал нужную глупую шуточку, подходящую к ситуации. Значит, любви не будет. Только если к природе. Игорь присел на корточки и пожал Вовке руку. – Ты ведь Володя, верно?

– Вовка, – поправил его мой племяш. На все это поглядывал вечно молодой бронзовый Ильич.

– А я – дядя Игорь. – Он улыбнулся и поднялся, отчего Вовке пришлось задрать голову – чтобы не потерять контакт.

– А кому цветы, дядя Иголь? – спросил Вовка, и Игорь посмотрел на меня взглядом, в котором читалось все сразу: и разочарование, и вопрос, и непонимание, и что-то еще, что можно обозначить словами «я почему-то даже и не сомневался».

– Цветы эти предназначались твоей тете Фае, – ответил он и сунул мне букет так, словно это было уже не важно. Букет утратил свое значение, в нем больше не было цели. Я нарушила правила. А он говорил, я не умею блефовать. Я почувствовала грусть.

– У вас свидание? – понятливо озарился Вовка и посмотрел на меня своими большими Лизкиными глазами.

– Нет, что ты! Мы просто погулять вышли, – ответил ему Игорь, и племянник мой посмотрел на него с эдакой особой смесью смирения перед глупостью взрослых и понимания сути вещей. Я мысленно зааплодировала. Так мы и пошли по улице – втроем, как самая что ни на есть нормальная, образцово-показательная семья, вышедшая на прогулку. Этой идиллической картинке мешал только опущенный вниз букет, который я волокла без малейшего энтузиазма.

– Такая, значит, месть? – спросил Игорь, улучив момент, когда Вовка отбежал на безопасное расстояние. – Решила достать кота из коробки?

– Кота? – удивилась я. – Ты считаешь, я сделала это нарочно? Чтобы кот Шрёдингера все-таки умер? И зачем мне это? Из-за того, что ты заставил меня надеть платье? Что подарил мне букет? Кстати, красивый. – Я приподняла цветы и зло ткнула ими в воздух.

– А ты вся красивая, – так же зло ответил Апрель. – Может, поделишься, отчего на романтическое свидание со мной ты пришла с сыном своей сестры? Я знаю, ты любишь жить ее жизнью, так тебе легче не жить своей, я понимаю.

– Если ты сейчас употребишь слово «сублимация», я отхлещу тебя этим букетом, – предупредила я.

– Я как знал – попросил у всех роз оторвать шипы, – невозмутимо ответил он. – Так что случилось? Почему мы не едем в ресторан? Как я должен с тобой целоваться? Где твоя сестра? Почему мы не пойдем вечером в кино?

– Ах, значит, кино все-таки входило в программу. Нет уж, последние ряды – это уже не для меня. Да и я больше люблю театр.

– Серьезно? Какая досада. А я-то думал, после кино мы поедем ко мне… на всю ночь. – Игорь склонился ко мне и прошептал это мне на ухо, чтобы и так насквозь пропитанный подозрениями Вовка не услышал. – А ты в очередной раз не смогла сказать своей сестре «нет» и поставила на всем этом крест. Неужели это никогда не кончится? – Он явно злился по-настоящему.

– Сегодня это точно не кончится, – ответила я грустно.

– Но почему?

– Потому что мама упорхнула на йогу. И не вернется до самого вечера. А Сережа – в командировке. Это его агрегатное состояние – отсутствие, его никогда нет рядом. Между прочим, потому я и не вижу ни единой причины, чтобы они с моей сестрой реально женились. Впрочем, этим планам – этой свадьбе и всему прочему, скорее всего, не суждено сбыться в любом случае.

– Это еще почему? – нахмурился Игорь. Я вздохнула.

– Потому что даже если Сережа и вспомнит про свадьбу и вернется, и не сбежит с нее, как невеста из этого дурацкого фильма с Джулией Робертс… как там его название….

– Сбежавшая невеста? – подсказал Игорь, по-прежнему не улыбаясь.

– Да, точно. Так вот, даже если Сережа – целый и невредимый, с паспортом и честными намерениями доберется до алтаря, не факт, что моя сестра до конца апреля выйдет из больницы, куда ее сегодня, вот прямо только что увезли на «Скорой». Вот так! – Я закончила «речь» и с непередаваемым наслаждением просмотрела живое кино под названием «я не знал, прости, мне так стыдно, господи, что ж ты сразу не сказала, вот черт, что случилось…». Кажется, немножко романтики все-таки мне досталось на бедность. Вовка тянул меня за рукав и требовал еды.

Глава 3

Никогда не поздно понять, что «мне уже многое поздно»

Вещи не могут стать нормальнее, чем они есть. Все может только ухудшиться, усугубиться и осложниться до степени невозможности и абсурда, но моя сестренка, вооружившись сборником расхожих истин, до исступления борется за то, чтобы доказать обратное. Иногда я представляю свою сестру Лизавету как набитую позитивом, что той соломой, «страшилу», который продолжает плестись по дороге, вымощенной желтым камнем, в надежде, что где-то в конце пути ему все же отвесят немного ума. А я бегу сзади и подбираю все, что просыпается из ее чемодана. «Люди могут меняться». «Мы сами решаем, какой жизнью нам жить». «Главное – принять на себя ответственность за проблему, и она уйдет».


Ага, как же. Особенно такая проблема, как ее муж Сережа.


Я сидела на краешке больничной постели, Лиза лежала и вздыхала так, словно ужасно устала лежать. Она была бледна, но в апреле в Москве не было никого со здоровым цветом лица. Мой букет стоял на подоконнике, в литровой больничной банке с водой. Я подарила цветы Лизе, чем, конечно, заслужила категорическую ярость Игоря. Я предложила заплатить ему за букет, чтобы он потом купил мне другой, и это его рассмешило. Мне кажется, только это меня и спасает порой – что я могу брякнуть нечто уж совсем невообразимое. Тогда всем становится ясно – на идиотов не обижаются.


– И куда он делся? – спросила я, рассматривая на тумбочке таблетки в пластиковой рюмке-контейнере. – Что случилось? И когда?

– Утром, дома. Я…

– Подожди, как – утром? Ты позвонила к обеду!

– Ну да! Я не хотела никого беспокоить. Просто когда я упала, сначала даже не подумала, что может быть что-то не так. Ну подумаешь, упала. А потом у меня заболел живот. Очень сильно заболел. Я испугалась и вызывала «Скорую».

– Это правильно. Это ты просто молодец, – кивнула я. – Но как же вышло, что ты упала, почему? А он куда делся, герой нашего времени, а? Куда уехал-то?

– Какая разница? Уехал! По делам, – воскликнула сестра, поглядывая на стоящего в коридоре Игоря. Сквозь больничное стекло его было хорошо видно, палаты в больнице, куда привезли Лизу, были разделены стенами, но оставляли визуальный доступ со стороны коридора. В палате моей сестры стояло две койки, вторая сейчас была пустой.

– Никакой разницы, – согласилась я. – Сережа всегда исчезает, ты права. Какая разница – куда и почему. Мы и так потратили достаточно много времени на выяснение то одного, то другого, а от того, обладаем мы этим знанием или нет, ничто не меняется. Сережа наш – как беспилотник со сбившимся управлением, нет никакого способа вернуть контроль.

– Фаина, прекрати, пожалуйста. Ты ведь прекрасно понимаешь, что я не это имела в виду, – воскликнула сестра, бросая обеспокоенные взгляды на Игоря. Он стоял – высокий, с хорошей осанкой, как породистый жеребец, которого случайно завели не в те конюшни – и держал в руках свое дорогое пальто. Классика. Все, что любил Апрель, было традиционным, пристойным, достойным, респектабельным. Это беспокоило Лизу, и я понимала почему. Было достаточно бросить один взгляд на меня. Но сейчас был неподходящий момент. Не время и не место для персональной терапии. – У вас с Игорем что, все серьезно?

– Когда это у меня «что» было серьезно? – усмехнулась я, и сестра нахмурилась.

– Значит, он тоже психолог? – В ее голосе прозвучала нотка ревности. Или мне показалось? Игорь Вячеславович Апрель, в отличие от моей сестры, имел высшее медицинское образование, был прагматичен и способен к диалогу – что существенно поспособствовало нашему сближению. Он не набрасывался на людей в слепом желании осчастливить их и не заверял всех и каждого, что счастливы только те, над кем успели поработать психологи. Апрель был вдумчив и склонен к размышлениям. Он вывел для меня постулат, что то, что помогает человеку пережить плохой день, уже имеет право на существование.


С этим я не могла не согласиться.


– Сейчас если в самолете крикнуть, есть ли там врач – может не найтись никого, а если крикнуть – психолога, срочно, то полсамолета набежит «вашего брата».

– А ему ты тоже такое говоришь? – обиделась Лизавета. Я пожала плечами.

– Все я говорю, если спрашивают. Вот только кто меня слушает! Ты меня никогда не слушаешь. Сколько вы с Сережей вместе? Пять лет? Господи, это же чудовищно – вы вместе пять лет, и все эти пять лет ни ты, ни Сережа не меняетесь. Ты хоть сама с этим согласна, Лиза? Ты ведь тоже ходишь на эти свои супервизии? Так они называются? Супервизии? Где психологи психологов лечат? Испить из своего кубка, да? И что?

– Фая! – тихо, но с угрозой пробормотала Лиза, однако меня было не остановить. Видеть ее в больнице – это было выше моих сил.

– Куда он уехал и по какой надобности? Почему ты не хочешь, чтобы я ему звонила? Вы поругались? Судя по тому, с какой неохотой ты говоришь об этом, вы поругались. В противном случае ты бы уже тут распиналась о его делах, о неведомых тридевятых царствах, где ему предложили поработать, или о внезапных неведомых делах, встречах с неведомыми людьми и исключительной важности поездках.

– Мы поругались, да. Довольна? – спросила Лиза, отворачиваясь к окну. Я видела на ее глазах слезы, и что-то человеческое перевернулось у меня в груди, оцарапав меня изнутри. Тварь я какая-то, а не сестра. Но – какая есть. Люди не меняются. Они только надевают ту или иную маску – по погоде.

– Он вернется, не переживай. – Я сказала это утвердительно, ибо знала: рассчитывать на то, что Сережа уедет навсегда, не приходится. Так было изначально – все то время, что они с Лизой вместе. В начале своего бесконечного цикла они тешили друг друга несбыточными мечтами, и тогда Сережа становился сахарным, как петушок на палочке. Обещал золотые горы, строил планы, воздушные замки и витал в облаках. Это был период, который я называла «возникновением первичной инфекции». В этот период «оголтелого оптимизма» от них обоих – и от Лизы, и от него – можно было услышать многое об «очищении», «здоровом образе жизни», о «хозяевах собственного будущего» и о «финансовой состоятельности». Сережа в эти периоды был вполне обаятельным, добродушным, улыбчивым. Как правило, эти периоды начинались после разлуки.


Затем цикл неминуемо сползал к следующей стадии. Сережа спал, ел, хотел новый компьютер, жаловался на беспорядок в доме и много времени проводил в Интернете. Лиза запасалась терпением, которое регулярно подпитывала фразами о «принятии людей такими, какие они есть» и о «хорошей карме». Она словно пыталась убедить себя, что если она оставит Сережу в покое и не скажет ему того, что реально крутится в ее голове, то кто-то свыше наградит ее и погладит по голове. Она работала, кормила Сережу, платила по бесконечным счетам и старалась не звонить мне, чтобы не нарваться на мой критический взгляд на происходящее. Но вскоре неминуемо случалось что-то, и мой телефон оживал.