Татьяна Веденская - Кот, который гуляет со мной

Не то чтобы я была против такого поворота событий.

Но разве можно чего-то добиться в наше время битьем морды? Разве что дисциплинарного взыскания, уголовного процесса, претензий, всяких разборок, где будут встречаться такие слова, как «моральный ущерб» и «телесные повреждения». Уж Постников своего не упустит. В его липовом институте, где он учился неизвестно чему, явно преподавали «скотство» и «умение подставлять ближнего своего» – в этом он был мастером. Я вошла в лифт и машинально нажала на кнопку двадцать шестого этажа, доехала туда – на нашу верхотуру, но отчего-то застыла перед открытыми дверями. Так и не вышла. Двери закрылись, и я покатилась обратно, вниз. Я вышла на этаже бухгалтерии и пошла искать Машу Горобец. Я предпочла бы посоветоваться, что мне делать в этой ситуации, с Игорем. В конце концов, на то он и психотерапевт – мой благородный идальго, чтобы разбираться в человеческих мотивах и том, как лучше донести мысль, что тебя собираются уволить по какой-то статье так, чтобы не вызвать у человека приступа неконтролируемой ярости или отчаяния. Но в случае с Сашей Гусевым я боюсь, что Игорь Вячеславович может оказаться лицом заинтересованным и не самым объективным. Перспектива Сашиного увольнения не может не порадовать Апреля, если я ему, конечно, небезразлична. В этом я уверена не была. Игорь Вячеславович был настолько хорошо воспитан, что читать по нему, как по открытой книге, было категорически невозможно. Он улыбался, пододвигал тебе стульчик, говорил с тобой на интересные темы, проявлял искренний интерес, а ты сидела и никак не могла избавиться от подозрения, что он безумно скучает и только отсчитывает минуты до конца этого свидания.

Это же подтверждалось и тишиной моего смартфона.

Мужчина, который умеет держать свои чувства при себе, – это одно дело, а мужчина, который ничего не чувствует, – другое. Спутать их легко, тем более что обманываться в таком случае совершенно нормально, я «сам обманываться рад». Как ни крути, с виду-то они выглядят одинаково. Нужно что-то большее, чем просто пара неудачных свиданий, чтобы понять, с кем имеешь дело. Игорь не звонил. Я мучительно скучала по нему. Я изобретала предлоги, под которыми можно было напомнить о себе и не испортить при том свое реноме. Да и наплевать мне было на это мое и без того заношенное до дыр реноме. Я была в миллиметре от того, чтобы позвонить ему, и даже нашла его контакт в соцсети.

Я простояла, наверное, час в коридоре около большой двери в бухгалтерию – наша святая святых имени финансовых потоков всея Руси. Стояла, уставившись на телефон – и периодически в окно. Я смотрела на маленькую, едва заметную точку – абонент был в сети. Вот же свинья. Истина где-то рядом, но я, боже упаси, не хочу ее знать. Он в сети, но он не звонит. Он был там, он мог бы в любую минуту написать мне «привет», или «как дела», или «скучаю». Сошел бы даже простой смайлик – так я бы знала, что ему не все равно. Мысль, что ему может быть на самом деле все равно, была как айс-челлерж или, иными словами, как ушат холодной воды со льдом мне за шиворот. Значит, он решил, что я – это слишком много беспокойства и суеты. Я сжала кулаки и пнула стену.

Я хотела написать сама. Очень хотела. Или позвонить. Или прийти к нему под каким-нибудь соусом. А уж увольнение коллеги (я могла бы не уточнять, кого именно) – это прямо тот самый соус. Но я стояла перед дверями бухгалтерии, я шла к Маше Горобец. Этому искусству – не звонить, даже когда очень хочется, смертельно хочется, – я научилась, когда моей дверью в последний раз хлопнул Юрка. Я плакала, сидя на постели, заваленной скомканными бумажными платками – настоящая Бриджит Джонс, – а сестра умоляла меня перестать дурить и позвонить ему и наладить свою жизнь. Но я знала – либо Юрка сам вернется, и тогда возможно все, либо…

Ультиматумы – удобная штука. Поставил – и дело сделано. Юркин ультиматум стоил мне дорого, но дал мне что-то вроде компьютерных дополнительных плюсов к карме и дополнительный виртуальный молот – черт знает, зачем они мне были нужны. Долго-долго потом, как в сказке, я следила за Юрой – это было несложно, так как был он журналистом, и не просто журналистом, а тележурналистом. Любые новости могли принести мне его круглое, чуть полноватое, серьезное лицо, новости были для меня почти как свидания, и я замирала каждый раз, когда видела Юрку на экране. И каждый раз думала – может быть, позвонить? И не звонила. Знала – если он смог уйти, значит, нет смысла и возвращаться. Так же, как сейчас. Если что – Апрель найдется сам, не пройдет и апреля, и ничто не сможет ему помешать. А если нет? Что ж, хорошо, что Игорь Вячеславович Апрель – не талантливый телевизионный журналист. По крайней мере, тогда мне не придется видеться с ним почти каждый раз, когда включаешь говорящий ящик с котами Шрёдингера, людьми живыми и мертвыми одновременно. Телевизор, в смысле. А психотерапия – что ж, с нею можно жить. Это не такое публичное дело. Я могла, конечно, столкнуться с ним в лифте или на проходной, пока буду торчать у Джонни. Работа, работа…. Посмотрим еще, удастся ли мне не полететь отсюда белым лебедем.

Я увиделась с Машей Горобец только на следующее утро. Так уж вышло, что, когда я решительно убрала свой смартфон в карман и раскрыла двери святая святых – нашей бухгалтерии, – Маши Горобец там уже не было. Ее не было там с обеда, и я бы знала это, если бы потрудилась ей позвонить. Но я же боялась даже открыть приложение с контактами, я боялась, потому что первыми же вызовами в списке будут вызовы, именованные как «Малдер», и никто не знает, что я сделаю тогда – в следующую минуту. Палец соскользнет, я нажму на его имя (или, вернее, подпольную кличку) – и все, пиши пропало. Пойдешь по этой дорожке вниз и не успеешь опомниться, как сама себе будешь врать, что «он смотрел не холодно, ему просто что-то в глаз попало, а на самом деле я ему нравлюсь, он же улыбнулся мне… на корпоративе».

Я знала, как это бывает, сто раз видела, как Машка Горобец делает из мухи слона, а из Гриши Кренделя – своего «почти уже мужа». Один танец на одном празднике, несколько прикосновений, несколько вскользь брошенных фраз – и Маша уверена, что все ее надежды, все ее будущее связано с этим педантичным трудоголиком, педантом и поклонником психотренингов. Маша мечтает стать мадам Крендель – и кто может ей помешать? Только сам месье, разумеется.

– Ну что, как? – спросила меня Машка, когда я появилась на пороге их просторной, разделенной невысокими серыми перегородками залы. Под вопросом, конечно, не имелись в виду мои проблемы. Маша ждала Кренделя, искала Кренделя, вожделела его, и мои смешные проблемки ее не волновали. Однако мы играли в эту игру давно, чтобы я знала, на что можно закрыть глаза, а что можно пропустить мимо ушей.

– Никак, никак. И я, между прочим, так ничего и не сказала Гусеву, – пожаловалась я, переставляя на подоконник большой разлапистый цветок, приписанный к тумбочке, стоявшей рядом со столом. Цветок принадлежал Эльзе – странное имя, происхождение которого мне неизвестно. Эльза была, так сказать, Машкиной коллегой, ей принадлежал цветок, а тумбочка была Машкина. Таким образом, цветок становился яблоком раздора.

– Э-э-э, он там замерзнет! – возмутилась Машкина коллега Эльза, девушка странная и подозрительная, к тому же «на ножах» с моей Горобец. И потянулась за цветком.

– Если он тебе так дорог, поставь его к себе на стол – вон какой огромный тебе стол купили, – парировала Машка, передергивая округлыми плечами. Я уселась на тумбочку, Эльза фыркнула, но ничего не сказала. Я знала, что цветок вернется через несколько часов обратно, на Машкину тумбочку.

Сидя рядом, эти две женщины были настолько непохожими, что было странно, как они не аннигилировали в присутствии друг друга. Машка Горобец была эдакий «свой парень», простая и понятная, с нею всегда можно было постоять, пока она курит на крылечке, помолчать о чем хочешь – и потом становилось легче. Люда Свиридова из фильма «Москва слезам не верит», Машка была точно такая – боевая подруга, с которой хоть в огонь, хоть в воду, хоть на дальнюю дачу в январе по сугробам, таща в рюкзаке восемь пакетов полусладкого. Решительная и одновременно беззащитная, как героиня Муравьевой, она умудрялась оставаться мечтательницей, даже когда билась за свое место в очереди в Налоговой инспекции в отчетный период.

Эльзу мы за глаза называли Панночкой, что было только вежливым иносказанием для слова «ведьма» – кем мы ее и считали. Нет, она не была страшна, не прилетала на работу на метле, и, положа руку на сердце, назвать Эльзу неприятным человеком было бы неправильно – она была вполне приятна и даже красива, как и Панночка из ужастика Гоголя. Уже не юная, но все еще молодящаяся – и не без успеха, благодаря худобе, высокая черноволосая Эльза обладала той агрессивной красотой Малифисенты, которую так любят глянцевые журналы и которой так боятся мужчины. Она носила волосы распущенными, они спадали по ее острым плечам длинной черной блестящей волной, а чтобы волосы не мешали ее черным бухгалтерским глазам, она закалывала их жуткими крабиками, которые напоминали паучков с красными лапками.

Бледная кожа, чрезвычайная худоба, даже костлявость, манера держаться – нам не нравилось в ней все. Эльза перебирала бухгалтерские бумажки длинными тощими пальцами, каждый завершался исключительной длины красным когтем, и тогда сходство с ведьмой становилось полным, за исключением одного странного факта. Наша Панночка нарушала средневековую традицию. Ведьмы обычно бывали незамужними, Эльза была жена и мать, что нервировало и огорчало Машку, так как нарушало ее картину мира. Что ж, исключение только подтверждает правило. Панночка Эльза терпеть не могла людей в целом, а нас с Машей – в частности. Как меня занесло в лист ее врагов, я понятия не имею, но когда она смотрела на меня своими странными черными глазами и тянула руки к своему любимому цветку в горшке, мне хотелось проверить одежду на предмет булавок.

Бухгалтерия порой напоминала мне террариум со змеями подколодными, которые так давно привыкли шипеть друг на друга, что случись им вдруг перестать, они сойдут с ума от тишины – решат, что наступил апокалипсис. Сейчас тут царили тишина и покой, только Маша и Панночка мозолили глаза друг другу, все остальные «бойцы учета, дебета и кредита» отсутствовали. Утро.

Машка потянулась и отбросила бумаги в сторону. Если работа мешает общению… Маша Горобец в нашей бухгалтерии работала дольше всех и была в хороших, даже приятельских отношениях с главным бухгалтером и парой ее замов – за это, мне кажется, Панночка ненавидела Машу еще больше. Маша могла себе позволить многое.

– Кому и чего ты не сказала? – спросила Маша, провожая цветок – и Панночку – ледяным взглядом. – Постой, почему Гусеву? При чем тут Гусев?

– Я тебя искала! Весь вечер искала, а тебя не было. Ты меня бросила, – упрекнула я Машку, причем безо всякой справедливости. Машу-то от работы никто не отстранял, Маша в налоговой была, бедняжечка.

– Ну позвонила бы! – воздела она руки. – Значит, Кренделёк мой так и не нашелся? Чума на оба ваших дома, куда он мог деться?

– Хочешь, прямо при тебе позвоню? Может быть, он от тебя скрывается, пытается защитить свое сердце от такой ядрёной атаки? – Я услышала, как Панночка за моей спиной прыснула от смеха. Мы с Машей, не сговариваясь, повернули головы к ней – синхронно изображая испепеление.

– Эльза Германовна, что-то смешное? – спросила я холодно. – Мы бы тоже посмеялись, знаете ли, если бы все не было так грустно.

– Чего вам-то грустить? – удивилась Панночка, опыляя свой лохматый цветок из розовой бутылочки с распылителем. Вот как получается, что живые существа, пусть и размножающиеся вегетативно, живут только в бухгалтерии и в психотерапевтически комфортном кабинете Апреля? А у нас на двадцать шестом только кактусы. Хотя… опять же технически кактусы тоже живые. Только агрессивные и недружелюбные, как и все мы, айтишники.

– А чего веселиться? – развела я руками.

– Ничего себе. Сидите, ничего не делаете, в карты играете, по конторе слоняетесь, а я вам зарплату начисляю, пенсию насчитываю, налоги.

– Правда? – невольно оживилась я. – И зарплата будет? Красота! Хоть этого у нас не отняли. Знаешь, я никогда не думала, что не работать будет так трудно. Чтобы приходить на работу вовремя, нужно мужество и героизм. Чтобы приходить вовремя на работу, на которой ты не должна работать, нужно быть философом-детерминистом. Нужно знать, что это предопределено, что это судьба, что нет никаких шансов не пойти на работу. И все равно трудно.

– Да я бы только так и работала, – фыркнула Панночка и тряхнула волосами так, что на секунду мне показалось, что ее крабики ожили и поползли по ее вискам.

– Наверное, Машка, твой Крендель где-то невидимо старается – добрый ангел отдела. Вот только как дать ему знать, что происходит с Сашкой Гусевым?