– Да, но не забывайте, что леди Каролина сама за него заплатила, – парировал мистер Отли.

– Нет причин полагать, что этот автор не поступит аналогичным образом, – заявил по-прежнему исполненный оптимизма мистер Ньюшам. – Предложите ей долю от прибыли, а убытки она должна будет возместить сама. Вот что я вам скажу, мой мальчик: если эта книга принесет нам успех, Колберн позеленеет от злости, что ее не предложили ему!

– Согласен! – воскликнул мистер Отли, которого не могла не радовать подобная перспектива. – Я напишу своей кузине на следующей неделе: не стоит показывать ей, будто мы чрезвычайно торопимся заключить с ней соглашение. Я объясню, что книга не в нашем стиле, к тому же не лишена многочисленных недостатков.

План этот, одобренный старшим партнером, был приведен в исполнение; но затем переговоры проходили совсем не в том ключе, какого предпочел бы придерживаться мистер Отли. Быстрый ответ мисс Бэттери представил ему кузину в совершенно новом свете. Попросив прощения за то, что доставила ему ненужные хлопоты, связанные с чтением романа, который, как она теперь вполне понимала, не совсем подходил издательской компании «Ньюшам энд Отли», женщина просила его вернуть книгу почтой, в соответствующее отделение в Бате. Она навела некоторые справки и теперь полагала, что рукопись следует предложить Колберну или даже Эгертону. Она была бы признательна ему за совет, к кому именно из них должна обратиться, оставаясь его искренне любящей кузиной, Сибиллой Бэттери.

Едва оправившись от подобной оплеухи, мистер Отли вступил с кузиной в оживленную деловую переписку, которую правильнее было бы назвать отчаянной торговлей. В результате стороны сошлись на том, что компания выплатит мисс Бэттери сто пятьдесят фунтов стерлингов в интересах автора, но только после того, как получит отчет книготорговца. Имей он возможность поступать по собственному усмотрению, мистер Отли сделал бы все от него зависящее, чтобы уменьшить сумму на пятьдесят фунтов, но на этой стадии переговоров вмешался мистер Ньюшам, заявивший, что жадничать с многообещающим начинающим автором не следует, в противном случае она отнесет свою вторую книгу другому издателю. Он вполне мог бы чувствовать себя вознагражденным, если бы знал, в какие высоты воспарил дух мисс Марлоу от его невиданной щедрости. Сумма представлялась девушке умопомрачительной; именно тогда у нее и возникло твердое решение покинуть Остерби, как только она достигнет совершеннолетия, снять скромную квартирку и под опекой мисс Бэттери с удовольствием продолжить следовать своему призванию, неожиданно оказавшемуся столь прибыльным.

О том, что она является автором, помимо мисс Бэттери, знал лишь мистер Орде, и только после того, как ему показали гранки романа, он избавился от подозрения, что вся эта история была выдумана исключительно для того, чтобы разыграть его. Вид романа, уже почти готового к печати, произвел на юношу куда большее впечатление, чем он готов был признать; однако, следует отдать ему должное, он благородно открылся гордому автору, что никак не ожидал такого успеха ее первой книги.

Глава 5

Мисс Бэттери, женщина решительная и волевая, не позволила смятению взять над собой верх. Расправив плечи, она заявила:

– Какое несчастье! Я имею в виду то, что он тебе не нравится. Если это действительно так, то говорить здесь больше не о чем. Хотя не думаю, что он настолько порочен, как конт[23] Уголино. Это решительно невозможно.

– О нет! Разумеется, он не настолько порочен… Во всяком случае, мне не следует так думать, но ведь я даже не знакома с ним! Я сравниваю его с Уголино только потому, что у него такие же летящие кустистые брови, которые делают его похожим на злодея. Ну и конечно, из-за его… напыщенного вида, отчего мне так и хочется осадить его! Подумаешь, у него есть герб!

– Важничает? – в некотором недоумении осведомилась мисс Бэттери. – Слишком высокого мнения о своем титуле?

Феба покачала головой и нахмурилась.

– Нет, дело не в этом. Все… Да, все гораздо хуже! Полагаю, он настолько привык к собственной значимости, что даже не задумывается об этом. Ты понимаешь, что я имею в виду, Сибби?

– Нет. А почему он должен задумываться об этом?

– Мне трудно выразить словами то, что я чувствую, но уверена, ты поймешь меня, когда сама увидишь его. Такое впечатление, будто свое положение и титул герцога он принимает как нечто само собой разумеющееся, подсознательно ожидая особого к себе отношения. Я вовсе не хочу сказать, что его манеры не такие, какими должны быть, поскольку он обладает врожденной непринужденностью, этакой холодной любезностью, которой удостаивает тех, кто не может сравниться с ним положением или титулом. Но вся штука в том – во всяком случае, мне так представляется, – что ему решительно наплевать на мнение о нем остальных. И в этом нет ничего замечательного, – задумчиво добавила она, – ведь с ним носятся и лебезят перед ним так, что меня с души воротит! Вот, к примеру, когда леди Сефтон подвела его ко мне – ну, ты помнишь, в моей истории она – баронесса Джоселин, та самая, аффектированная[24] непоседа! – то представила его с таким видом, словно делала мне величайшее одолжение!

– Это еще ничего не значит, – прервала ее мисс Бэттери. – А он воспринял все как должное?

– О нет, что ты! Он настолько привык к подобной лести, что, похоже, даже не замечает ее. Проявлять любезность к бедным маленьким дурнушкам, не способным похвастать ни красотой, ни умом, – одна из многочисленных обязанностей, которые налагает на него высокое положение.

– Знаешь, моя дорогая, на твоем месте я бы не спешила приходить в негодование, – рассудительно заметила мисс Бэттери. – Как мне кажется, ты ровным счетом ничего не знаешь о нем. Но в одном можешь быть уверена: если он едет сюда, чтобы сделать тебе предложение, то не станет третировать тебя холодной вежливостью!

– Даже если не станет… О, ему придется сильно измениться, если он хочет понравиться мне настолько, чтобы я вышла за него замуж! – провозгласила Феба. – Но я не смогу этого сделать, Сибби!

– В таком случае ты отклонишь его предложение, – заявила мисс Бэттери с уверенностью, которой на самом деле не испытывала.

Феба посмотрела на нее без особого энтузиазма, но ничего не сказала. Девушка знала, что в этом не было необходимости. Никто не понимал все трудности ее положения лучше гувернантки, и никто лучше мисс Бэттери не был знаком с властной и безжалостной натурой леди Марлоу. После недолгого размышления женщина сказала:

– Поговори со своим отцом. Он не станет силой принуждать тебя к замужеству, которого ты не желаешь.

На следующий день тот же совет, почти дословно, повторил и молодой мистер Орде, когда Феба, зная, что мать отлучилась по своим делам, приехала в Манор-хаус, желая посовещаться с ним.

Томас был единственным сыном окружного мирового судьи, очень респектабельного мужчины, ухитрявшегося содержать около тридцати пар охотничьих собак, множество гунтеров для себя, сына и своих егерей, несколько упряжных лошадей и тарантасов, полдюжины спаниелей и не менее сотни бойцовых петухов на доход, не превышающий восемь тысяч фунтов в год, при этом не ограничивая в расходах на булавки свою супругу и не позволяя обиталищам собственных многочисленных арендаторов обветшать и прийти в негодность. Его род насчитывал несколько поколений предков, большинство из которых прославились всевозможными успехами и доблестями на охоте, но при этом ни один не оставил после себя сколь-нибудь заметного следа. Мировой судья отличался редким и незамысловатым здравомыслием, и в своем кругу его считали персоной первой величины. Прекрасно сознавая собственную значимость, он вел скромный и незаметный образ жизни. Хотя, помимо егерей, у него в услужении находились несколько грумов, кучер, лесник, опытный псарь и тренер бойцовых петухов, выезжая куда-либо из Сомерсета, он не чурался нанимать форейторов, а в особняке его домашние обходились помощью всего лишь трех служанок.

Он слыл любящим справедливым родителем и, прояви его сын хотя бы малейшую склонность к академическим дисциплинам, немедленно отправил бы его в Оксфорд после окончания школы Рагби[25], какого сокращения расходов это ни потребовало бы от сквайра. Мистер Орде, несомненно, отдавал себе отчет в том, что они были бы значительными, поскольку столь выдающийся спортсмен, как Том, не мог бы вести достойный образ жизни в Оксфорде, не располагая, по крайней мере, шестьюстами фунтами дохода в год, не говоря уже об остальных долгах, в кои сын, по мнению мирового судьи, должен был непременно влезть. Чувство долга перед единственным наследником позволило бы ему безропотно отнестись к необходимости сократить поголовье лошадей в конюшнях и численность бойцовых петухов, при этом не пытаясь внушить Тому, как ему, дескать, повезло иметь столь щедрого отца. Но он не выразил ни малейшего недовольства, когда сын заявил, что учеба в Оксфорде стала бы для него лишь напрасной тратой времени, поскольку он не питает тяги к книжной премудрости и хотел бы пойти по родительским стопам. Здесь он мог бы устраивать петушиные бои и охотиться на зайцев с собаками, ловить рыбу и стрелять куропаток летом, а фазанов – зимой, набираться опыта ведения земледелия и управления имением у бейлифа[26] – словом, предпочел бы остаться дома. Ему было даровано позволение поступить по-своему, а мистер Орде удовлетворился тем, что решил отправить сына в город, дабы тот поднабрался столичного лоска, когда станет старше.

Не считая парочки поездок к друзьям, живущим в других частях страны, вот уже целый год Том оставался дома, чем был очень доволен. Он стал предметом тайной гордости отца, интересуясь урожаями зерновых не меньше, чем охотничьими собаками, и быстро завоевал уважение как деревенских жителей, так и местного дворянства.

Скорее коренастый, чем высокий, Том обладал приятной внешностью, имел чистое, открытое лицо, непринужденные манеры и ту же толику здравого смысла, что отличала его отца, каковую и следовало ожидать от молодого человека в возрасте девятнадцати лет. Будучи единственным ребенком, он с раннего детства смотрел на свою ровесницу Фебу, как на сестру. А поскольку и она с того времени готова была принять участие в любой предложенной им авантюре, сколь бы опасной та ни была, да еще очень быстро превратилась в первоклассную наездницу, то даже первый год учебы в Рагби не заставил его презирать ее общество.

Когда Феба поделилась с ним своими ошеломительными известиями, он был поражен не меньше Сюзанны, с братской прямотой заметив, что она не относится к числу девушек, которые могут с полным на то правом рассчитывать на прекрасный брачный союз. Мисс Марлоу согласилась с вердиктом Тома, и он великодушно добавил:

– Я вовсе не хочу сказать, что предпочел бы жениться не на тебе, а на какой-нибудь высокородной задаваке, потому что, если уж выбирать себе жену, то я бы сделал предложение именно тебе, а не одной из тех девиц, с которыми знаком.

Феба поблагодарила его.

– Да, но я не твой модник герцог, – заметил Том. – Кроме того, знаю тебя всю свою жизнь. Но будь я проклят, если понимаю, с чего это вдруг он проникся к тебе симпатией! Ты ведь совсем не красавица, а в присутствии своей мачехи вообще ведешь себя как самая настоящая гусыня, и потому я ума не приложу, как он догадался, что ты не деревенская дурочка.

– Да ни о чем он не догадался! Он хочет жениться на мне, потому что наши мамы были лучшими подругами.

– Полная чушь! – с чувством выразился Том. – Можно подумать, из-за этого делают предложение!

– Думаю, – выдвинула собственную версию Феба, – все дело в том, что он важная персона и хочет заключить канонический брак, поэтому ему все равно, красива я или нет и могу ли хотя бы поддерживать беседу.

– Он не может считать тебя приемлемой кандидатурой! – возразил Том. – Мне лично он представляется настоящим тупицей! Наверное, стать герцогиней – это здорово, но на твоем месте я бы не спешил с этим!

– Тебе хорошо говорить, а что делать мне, Том? Только, ради бога, не уверяй меня, будто мне довольно лишь отклонить предложение герцога, потому что уж ты-то должен знать, что тогда сделает мама! Даже если у меня достанет смелости ослушаться ее, только представь, во что превратится моя жизнь! И не говори мне, чтобы я не огорчалась, ведь одна только мысль, что неделю за неделей мне придется пребывать в немилости, наводит на меня невероятный ужас, отбивающий охоту сочинять! Я прекрасно понимаю, что это глупо с моей стороны, но не могу избавиться от страха, будто попаду в ее черный список! Мне кажется, я чахну и схожу с ума!

Том слишком часто видел, как сникает Феба, столкнувшись с незаслуженной суровостью, и потому не счел ее слова преувеличением. Ему казалось странным, что физически выносливая и крепкая девушка обладает столь чувствительной натурой. Говоря его собственными словами, она была славным парнем; но при этом он знал, что в атмосфере строгой придирчивости Феба быстро падает духом, превращаясь из отчаянной девчонки-сорванца, готовой взять на скаку любое препятствие, в незаметную серую мышку, поведение которой становилось столь же покорным и смиренным, как ее речь – бессодержательной и скучной. Он с сомнением предложил: