Сабрина Джеффрис - Коварный повеса

Мэдлин Прескотт уверена — заняв место учительницы в школе для юных леди, она сумеет заставить окружающих забыть о скверной репутации своего отца. Но пока, к несчастью, под угрозой находится репутация самой Мэдлин. Виной всему знаменитый повеса Энтони Долтон, виконт Норкорт, чья задача — ознакомить учениц с мужскими уловками и хитростями, дабы впоследствии они не стали жертвами коварных ловеласов или циничных охотников за приданым. Однако на каждую уловку, которую Энтони раскрывает своим подопечным, у него находится с полдюжины новых, еще более изощренных. И жертвой его коварства предстоит стать именно Мэдлин, пробудившей в опытном соблазнителе пламя страсти и мучительного желания.

Чертей, Суррей Октябрь 1803 года

— Ваш отец готов видеть вас, мастер Долтон. — Горничная улыбнулась и отступила в сторону, чтобы пропустить Энтони в кабинет виконта.

Это была красивая горничная — с большой грудью, завораживавшей одиннадцатилетнего Энтони. Когда же она улыбнулась мальчику, в голову ему тотчас пришли мысли, заставившие его густо покраснеть.

Пробормотав слова благодарности, Энтони поспешил войти. Вероятно, тетя Юнис была права. Он действительно самый плохой мальчик во всей Англии. Он постоянно говорил себе, что не должен замечать грудь горничной, — однако все равно на нее таращился. Более того, в последнее время страстное желание увидеть обнаженных женщин стало у него чем–то вроде болезни. Но отец не должен об этом догадаться. Никогда.

Когда отец снял очки, чтобы сурово посмотреть на него, Энтони снова покраснел, словно опасался, что отец каким–то образом прочел его грешные мысли.

— Кажется, ты хочешь что–то обсудить со мной, — сказал отец.

Мальчик судорожно сглотнул. Синие глаза отца были точно такими же, как у него, но когда эти глаза смотрели так, как сейчас, у Энтони перехватывало дыхание.

Расправив плечи, Энтони постарался сделать вид, что нисколько не боится отца.

— Я хочу поехать в Итон, — заявил он.

Взгляд виконта чуть смягчился, и он отложил очки.

— И ты поедешь, мой мальчик, поедешь. Поедешь, когда тебе исполнится двенадцать, — так же как и твой брат.

Еще один год? Ох, он не сможет вынести еще один год жизни с дядей Рандолфом и тетей Юнис в Телфорде. Он предпочел бы этому любую порку в Итоне.

— Я хочу поехать, когда Уоллес вернется на осенний триместр. — Отец молчал, и Энтони поспешно добавил: — Он говорит, что многие из его одноклассников начали учиться в восемь.

— Они, вероятно, неплохо знали латынь, если их приняли в таком возрасте.

— Я тоже знаю, — сказал Энтони. Он терпеть не мог латынь: она была совсем не такой, как математика, которой он мог заниматься даже во сне. В латыни не было совершенно никакого смысла.

Отец чуть приподнял брови.

— А твой дядя говорит, что ты не можешь даже читать Цицерона.

— Потому что Цицерон ужасно скучный — как Уоллес, — пробурчал мальчик себе под нос.

Взгляд отца стал ледяным, и Энтони захотелось выбежать из кабинета. Ну почему он никогда не может сдержаться?

— Прошу прощения, отец, я не хотел сказать, что Уоллес…

— Глупец? Думаю, что хотел. Но я полагаю, некоторая дерзость младшего брата по отношению к старшему вполне ожидаема. Что же касается латыни… К сожалению, знание латыни — необходимое условие, а твой дядя говорит, что ты уже давно ею не занимался.

Конечно, давно не занимался. Было ужасно трудно учить латынь, заучивая одновременно с этим отрывки из «Наставника юношества и учителя добродетели» по заданию тети Юнис.

— Если бы вы только проэкзаменовали меня, то увидели бы, что я знаю латынь очень даже хорошо.

— Мне не нужно экзаменовать тебя. Слова твоего дяди вполне достаточно.

На лбу Энтони выступил пот. Он никогда не избавится от дяди и тети, никогда не избавится от этих Бикемов! После смерти матери отец отправил его «временно» жить к ним, но Энтони прожил там уже три года.

Он научился не плакать по матери, после того как тетя Юнис ударила его за это по лицу, но, похоже, не смог научиться подавлять свои дурные мысли и придерживать язык.

— Если я не могу поехать в Итон, то можно я хотя бы вернусь домой? Если вы будете наблюдать за моей учебой, то вскоре я смогу читать даже самую трудную латынь.

От пронзительного взгляда отца мальчику становилось не по себе, но он старался не показывать этого. Виконт презирал любые проявления слабости.

— А почему ты не хочешь больше жить у своего дяди?

Рассказала ли тетя Юнис отцу о бесчисленных унизительных наказаниях, которые ей приходилось применять из–за плохого характера Энтони? Неужели она обо всем рассказала? Но она обещала не говорить, если он поклянется, что исправится. Поэтому он клялся, и умолял, и делал все, что она говорила, — ведь он знал, что никогда не спасется из дома Бикемов, если отец узнает о его безнравственности.

Первоначально Энтони был изгнан к тетке потому, что его отец говорил: «Мальчик, избалованный матерью, нуждается в строгом присмотре». С чего бы отцу менять свое решение только потому, что Энтони был слишком плохим и не мог исправиться даже при таком присмотре? Энтони пожал плечами:

— У дяди Рандолфа не так, как здесь, вот и все. Я хочу жить с вами.

Отец едва заметно улыбнулся:

— Иногда ты так напоминаешь мне… — Улыбка внезапно исчезла. — Очень жаль, дружок, но я не думаю, что тебе следует сейчас жить в Норкорт–Холле. Тебе лучше уехать к дяде и тете.

Энтони охватило отчаяние. Значит, ему предстоит еще один год стоять по полдня на коленях на мраморном полу, пока тетя Юнис читает ему из «Проповедей Уэсли». Еще год ледяных ванн, которыми она пыталась заморозить и истребить его порочные желания. Еще год его будут надолго запирать одного в темной…

Нет!

— Отец, я обещаю быть хорошим. Вы даже не заметите, что я здесь. Я буду старательно учиться и делать все, что мне говорят. Я никогда не скажу ни слова, пока меня об этом не попросят.

Отец невесело рассмеялся:

— Боюсь, ты не способен на подобное, Энтони. Кроме того, мое решение не имеет никакого отношения к твоему поведению. Я уезжаю в поместье друга на севере, чтобы посмотреть его новую ирригационную систему, которую надеюсь применить здесь. К сожалению, я не могу взять тебя с собой, и у меня нет времени нанимать для тебя учителя. Нет–нет, ты должен вернуться в Телфорд. Ты будешь жить там до тех пор, пока тебе не исполнится двенадцать лет и ты не сможешь поступить в Итон. На этом и закончим наш разговор. — Водрузив на нос очки, виконт вернулся к чтению газеты.

В этот момент Энтони ужасно ненавидел отца, что лишний раз свидетельствовало о его дурном характере. И все же он обещал быть хорошим — только бы не возвращаться в Телфорд. Энтони внезапно почувствовал, что на глаза его навернулись слезы, и он отчаянным усилием подавил их. Он не должен плакать! Не должен, потому что теперь он почти взрослый. И он сделает все возможное — только бы поехать в Итон. Но получится ли?..

Ах, ведь он действительно старался угодить тетке и отцу. А к чему это привело? У него постоянно вырывались неправильные слова, а «плохой мальчик» в его бриджах возбуждался всякий раз, когда мимо проходила хорошенькая девушка. Поэтому его так часто наказывали.

Что ж, отлично! Если ему все равно придется страдать, то он по крайней мере даст им основания его наказывать. Именно поэтому, покинув кабинет отца и увидев у двери привлекательную служанку, Энтони не стал отводить глаз и в восхищении уставился на ее пышную грудь. Девушка рассмеялась:

— Мастер Долтон, вы неисправимы!

«Неисправим». Ему нравилось это слово. Потому что он таким и был — или будет с этого момента. Вот теперь они посмотрят!..

— Да, верно, — сказал он, вскинув подбородок. — Только ты не забудь об этом.

А потом Энтони с важным видом зашагал по коридору. Он дал себе слово, что зароет свою совесть как можно глубже — чтобы она никогда больше не побеспокоила его.

Дорогая Шарлотта,

я рад, что Вы наконец–то больше доверяете своим учительницам вместо того, чтобы делать все самой. Мисс Прескотт в особенности драгоценна — учитывая ее любовь к бухгалтерии. Я знаю, что Вы ненавидите цифры, — так что теперь можете быть в курсе всего, не мучая себя арифметическими упражнениями.

Ваш друг и кузен Майкл.

Мисс Мэдлин Прескотт в который раз посмотрела на запечатанный конверт. На нем твердым почерком было написано «Отказано».

Мэдлин не могла в это поверить. Она не получила ни одного ответа на свои предыдущие письма, но все еще надеялась, что сэр Хамфри Дейви может однажды прочитать одно из ее писем. Но если их отвергли совершенно, то, выходит, у нее нет ни малейшей надежды передать свое дело известному химику.

Глаза ее жгли слезы. Что же теперь?.. Она не знала, что предпринять, а папе с каждым днем становилось все хуже. Если она скоро не найдет решение…

— А, вот вы где, — сказала миссис Шарлотта Харрис, владелица и директриса Школы миссис Харрис для юных леди, входя в школьную контору. — Я так и думала, что найду вас здесь.

Сунув письмо в карман фартука, Мэдлин заставила себя улыбнуться.

— Я все еще проверяю счета.

Миссис Харрис села с другой стороны письменного стола и, покачивая рыжими кудряшками, проговорила:

— Не завидую я вам. Я так благодарна, что вы взяли на себя эти обязанности.

Ее начальница была бы совсем не так благодарна, если бы знала о скандале, связанном с именем Прескоттов в Шропшире. Миссис Харрис полагала, что все ее учительницы должны быть безупречны.

На пороге кабинета появился слуга.

— К вам с визитом пришел лорд Норкорт, мэм, — сказал он, обращаясь к директрисе.

У Мэдлин пересохло во рту. Племянник сэра Рандолфа Бикема здесь? Мог ли виконт Норкорт разыскивать ее из–за злобных интриг его дяди против ее отца? Неужели сэр Рандолф действительно выследил их здесь, в Ричмонде?

Нет–нет, не может быть. Виконт не только никогда не встречал ее, но даже ходили слухи, что они с сэром Рандолфом не общаются. И вообще, знает ли лорд Норкорт о связи ее семьи с его семьей?

Даже если и знает, он никак не мог догадаться, что она преподает именно здесь. Дома, в Телфорде, она никому не говорила об этом. И, конечно же, она мало рассказывала миссис Харрис о своей прошлой жизни.

Директриса в растерянности посмотрела на слугу:

— Но я не знаю лорда Норкорта.

— Он здесь по поводу будущей ученицы, как я понял, — последовал ответ.

Мэдлин вздохнула с облегчением. Выходит, случайное совпадение. Слава Богу.

— В этом триместре у меня нет свободных мест, — пробормотала миссис Харрис.

— Я говорил ему, мэм. Но он все равно хочет поговорить с вами.

Миссис Харрис повернулась к Мэдлин:

— Вы знаете что–нибудь о лорде Норкорте?

— Очень немного, — ответила она уклончиво. — Он только в прошлом месяце унаследовал свой титул от старшего брата. До этого он был известен как достопочтенный[1] Энтони Долтон.

Миссис Харрис заморгала.

— Распутник со склонностью к вдовам?..

— Так говорят.

— Интересно, что ему здесь надо? У него же нет детей, которых нужно поместить в школу. — Покосившись на слугу, миссис Харрис проговорила: — Говорят, что он соблазнил половину лондонских вдов.

— Это невозможно. — Мэдлин быстро подсчитала в уме. — Учитывая население в один миллион человек… Даже если вдовы — это одна двадцатая, ему пришлось бы спать с женщиной каждые четыре часа более десяти лет, чтобы добиться такого результата. К тому же в этом случае у него вряд ли оставалось бы время на азартные игры и буйные вечеринки.

Миссис Харрис нахмурилась, что явно свидетельствовало о том, что она не одобряла чрезмерный практицизм Мэдлин. Впрочем, эта черта ее характера нравилась далеко не всем.

— Я слышала об этих вечеринках, — сказала миссис Харрис. — Кузен Майкл даже описывал одну из них.

Кузен Майкл был благодетелем школы, затворником, который писал миссис Харрис обо всем, что, по его мнению, могло помочь учившимся в школе девочкам. Правда, Мэдлин сомневалась, что кузен Майкл действительно удалился от светской жизни. Но она вряд ли когда–нибудь узнает об этом, поскольку даже миссис Харрис не очень–то хорошо знала этого человека.

— Вы ведь не думаете, что лорд Норкорт приехал сюда потому, что я вдова? — спросила директриса, нервно расхаживавшая перед окном, выходившим в обширный школьный сад.

— Я не думаю, что это вероятно, — ответила Мэдлин.

— Тем не менее я не хочу иметь ничего общего с этим человеком! — воскликнула миссис Харрис. — Может быть, лучше вам поговорить с ним? Пора бы вам научиться решать такие проблемы. И вы, вероятно, будете более тактичны, чем я.

— Но ведь…