– Ты, случаем, умирать не собираешься?

– Почему? – только и мог он ответить, откинувшись на подушки.

Она затянулась.

– Да просто трахался, как в последний раз.

– Да нет, не в последний. – Окиянину уже хотелось, чтобы она ушла.

– Завтра встретимся? – девушка не глядя пошарила руками под кроватью в поисках колготок.

– Я позвоню, – он взглянул на часы, машинально отметив, что Варя должна была уже выйти из института со своим кавалером.


Варя, конечно, прекрасно понимала, что ее отношения с Окияниным («Оушеном», как она его частенько называла, переведя Окиянина в Море-Окияна, а потом и в английскую версию) нельзя назвать нормальными. Дружить с влюбленным в тебя мужчиной, тем более столь тяжело влюбленным, извращение. Желание, которое он к ней испытывал, Яр прятал истово, берег от взглядов, как девичью честь. Это и был вопрос гордости – еще не хватало и этого последнего унижения: знать, что она видит, что он… Иногда ему казалось, что если бы он попросил, то Варя пришла бы к нему в коммуналку на Васильевском, но разве о таком просят? Но порой было наплевать, что «не просят». В такие моменты голубые глаза Яра темнели, а Варя вдруг отворачивалась и начинала говорить о ерунде.

Впрочем, после того подслушанного разговора Окиянин понял, что просить никогда не будет.

Дело было за городом, они приехали на дачу к очередной ее подруге. Пока Варя и подруга готовили обед, Окиянин наносил воды с колонки. Подойдя к двери на кухню, он услышал:

– Да дай ты ему, Варька! Прямо ж сердце надрывается на него смотреть!

– Кать, – произнесла Варя совсем не своим, а каким-то больным голосом. – Не могу я. Ты думаешь, я не вижу, что он меня любит все эти годы и никто меня как он любить не будет?

– Ну, это положим, – раздался стук ножа, видно, он застал подруг за резкой салата. – Жизнь-то длинная. Чего головой-то мотаешь?

– Не могу я. Правда. Отторжение у меня какое-то на него. Со всеми могу, а с ним… Он странный, Оушен.

– В плане – псих?

– Нет, – Варя задумалась, а Яр затаил дыхание. – Есть в нем что-то ненормальное. Глаза голубые, холодные – ты же знаешь, я люблю карие. И – посажены очень близко.

Катя засмеялась. Потом Варя.

– Ладно, Катька, такова се ля ви. Один он меня любит, а меня от него физически воротит. Ни с кем другим такого нет. Хотя, думаю, в постели он должен быть очень ничего…

Яр тихо отошел от двери и долго держал голову под ледяной водой колонки.

На следующий день у него поднялась температура. Это был единственный раз, когда Варя пришла навестить его. Окиянин знал, что выглядит ужасно, весь в поту, с темными кругами под глазами, но ему было все равно. Она тихо сидела на краю его постели и говорила полушепотом о каких-то пустяках, поглаживая его влажную руку и изредка вытирая ему капли пота на лбу.

– Тебе не противно? – спросил он.

– С ума сошел? – Варя поцеловала его в мокрый лоб.

Может, ему тогда все послышалось? – вскипела безумная надежда. Может, это было началом сегодняшнего бреда? В его охваченном жаром сознании отказывались отделиться физический контакт ухода за больным с физическим контактом, окрашенным вожделением. Возможно, если бы не мать, он решился бы, под влиянием высоких температур, притянуть ее к губам, пригвоздив тонкие кисти к матрацу со сбившейся влажной простыней – и пусть ей будет больно, как ему больно всегда в ее присутствии. И в отсутствии ее же. Но мама вошла в комнату и неискренним «гостеприимным» голосом предложила чаю. Варя только улыбнулась смущенно и покачала головой. Ненависть шла от матери волнами, и натужно натянутая улыбка не могла никого убедить. А уж тем более Варю. Она очень быстро свернула беседу и собралась уходить, пожелав ему скорого выздоровления. Он даже встал и, несмотря на протесты обеих, пошел, проводил ее до входной двери: он просто боялся, что мать что-нибудь скажет Варе, оставшись с ней тет-а-тет в прохладном сумраке прихожей.

– Господи, ни кожи ни рожи, – выкрикнула мать ему в спину, пока он, покачиваясь, ковылял обратно в комнату. – Слава, сколько можно-то! Лучше б ты в школе влюбился!

– Что? – Окиянин уже откинулся на подушки, пытаясь поймать в воздухе ее запах. Безрезультатно. Нос был заложен.

– Нина Александровна сказала, что эта самая романтическая любовь должна быть пережита как можно раньше, как переходный возраст. Иначе принимает форму, как у тебя, тяжелой затяжной болезни!

Окиянин уже взялся за очередную книгу Даррелла.

– Дура твоя Нина Александровна. Мама!

– Что? – мать появилась уже с чашкой чая.

– Ведь ты этого не думаешь…

– Чего «этого»?

– Про кожу с рожей. Точнее, их отсутствие.

– Нет, – вздохнула мама. – Не думаю.

Яр отхлебнул чая и снова погрузился в Александрийский Квартет. Ему было наплевать на то, как кто бы то ни было оценивает Варю. Даже мама. Но справедливость должна была восторжествовать.


День прошел неплохо. На один интересный доклад приходилось две «пренаучные мастурбации», как называл их про себя Яр, но и там он умудрялся выловить золотую пыльцу – чтобы не терять драгоценного времени. И, как сильно бы удивились докладчики, часто совсем не там, где ловили они сами свои далекие от гениальных мысли. Окиянин записывал данные в кожаный блокнот, значочками: вечером он все расшифрует и еще раз пройдется по записям. Скорее всего, девяносто процентов окажется ненужным хламом, но остаются еще десять. Да, остаются еще десять… Он поймал себя на том, что уже не в первый раз оглядывает зал, будто кого-то ищет. Глупости! Окиянин сжал с досадой ручку. Ему совершенно не интересно Его видеть. У него, Окиянина, к нему нет вопросов. Все эти годы – все последние семь лет, если быть точным – он отказывал себе в каких-либо новостях «с того берега». Женщина, живущая где-то под Лас-Вегасом с Ним, точнее, Его жена, ему не интересна. Единственный укол, холодная игла под ребро, когда, читая очередную статью в научном журнале, он натыкался на ненавистную фамилию и с нездоровым интересом начинал ее изучать на предмет наличия слабых мест. И всегда находил. Таков уж он был – Окиянин. Всегда находил что искал. Впрочем, в последнее время статей под авторством или соавторством Каравая было все меньше, что Яр отмечал с плохо скрываемым удовлетворением. Правда, иногда мерзкий червячок шептал ему на ухо, что Караваю не до науки – он-де весь в своей семейной жизни.

И все же, когда она с ним познакомилась? Ведь в тот вечер, который Яр, будь он склонен к патетике, назвал бы «роковым», они уже были знакомы. Как?!


Дело было в каком-то доме отдыха, куда регулярно свозили научную молодежь на предмет общения. Идея было недурственная, но не учитывающая особенность молодой научной братии примитивно напиваться, собираясь сообществом более трех. А тут – загород, крещенские морозы, дешевая водка в киосках рядом с вокзалом и почти полная безнадзорность. У Вари была дача поблизости, и она умолила Яра (видно, на даче была уж полная тоска) взять ее на свою «тусовку». Пообещав себе, что он проводит ее домой еще до того, как все светлые умы современности напьются в зюзю, весь в радостной дрожи от предстоящей встречи (они не виделись около недели, и Яр уже совсем извелся в ее отсутствие), он сел в продуваемый ледяными ветрами львовский автобусик и поехал встречать Варю на станцию. Он точно помнит, как Варя была одета в тот день, – на все, что ее касалось, память у Яра была еще более острая, чем обычно. Она вышла на перрон раскрасневшаяся, в черной ушастой шапке и черном узком пальто, с длинным шарфом, замотанным в несколько слоев, но все равно еще достающем до пояса. Она была элегантна, тем паче в окружении дачников в ватниках и пуховиках. Она была прекрасна.

– Ла принчипесса! – воскликнул он, бросившись к ней. «Ла принчипесса» было данное им Варе, и уже давно, прозвище.

– Оушен, – откликнулась Варя и также бросилась к нему. – Я соскучилась, – она взглянула снизу вверх в его опрокинутое от счастья лицо и рассмеялась. – Кроме того, я еще и потеряла варежки.

Он, молча улыбаясь, протянул ей свои огромные перчатки. Она взяла только одну («Так будет честнее») и попыталась засунуть в нее обе ладони. Стоя на остановке автобуса, они, хохоча, искали тысячу и один способ спасения ее оледеневших пальцев. Варя продолжала отказываться от второй перчатки, и залезала красными от мороза пальцами то в рукав его зимней куртки, то между пуговицами: в теплое нутро меж курткой и шерстяным свитером. Яр тогда, помнится, пожалел, что не надел куртку на голое тело: от одной мысли о прикосновении ее холодных пальцев к его горячему животу ему становилось так жарко, что он был готов отдать не то что две перчатки, но и куртку, и этот чертов свитер…

Когда они приехали, пьянство еще не началось: все ходили тенями после вчерашнего и ждали «продолжения банкета». Варя была не единственной девушкой: привозить и даже оставлять в своем номере герлфренд официально не запрещалось: номеров было более, чем достаточно. Но все равно, ей, привыкшей учиться в девичьем инязе, столь обильное количество смурных небритых мужских физиономий было в диковинку. Она с любопытством оглядывала столпившихся вокруг бильярдных столов и столов для пинг-понга мужчин, и изредка тянула его за рукав с требованием комментария по поводу того или иного «светила» в области физики. За одним из столов игра собрала особенно много народу. Вот парень, красный как рак, видимо, проигравший, с трудом выбрался из плотного кружка болельщиков, подгоняемый насмешливыми комментариями, и Варя, воспользовавшись расступившейся толпой, проскользнула прямо к столу. Окиянин протиснулся за ней. «Новенький» нервно мелил свой кий, а напротив него, зажав сигарету в маленькой, почти детской руке, расслабленно покуривал молодой человек лет двадцати трех, с черным каре, почти закрывающим карие глаза навыкате, и большим носом, делающим его выразительное лицо смешным и мгновенно запоминающимся (она потом скажет: «трогательным»). На молодом человеке была растянутая кофта с кожаными пуговицами, и перед первым ударом он двумя привычными жестами одернул наверх рукава кофты и убрал челку с глаз за ухо. Кий в четком сухом размахе разбил шары и забил один из них сразу в лунку. Бильярд был «русским», а не пулом, и это попадание было сродни чуду. По рядам зрителей пронесся восхищенный вздох. Юноша поднял голову и, поигрывая густыми бровями «домиком», спросил у присутствующих:

– Продолжим?

– Давай, Санек, покажи ему! – закричали в толпе.

«Санек» снова склонился над кием и ударил. Шар мягко покатился и толкнул другой, покатившийся еще мягче и прямо в лунку. В последующие пять минут он забил все оставшиеся шары. Окружение уже рыдало от восторга, когда он нарочито небрежно отставил кий, торжествующе улыбнулся какой-то очень мальчишеской улыбкой и взял из пепельницы, стоящей тут же на бортике, недокуренную сигарету. Кто-то услужливо поднес спичку. Молодой человек с явным удовольствием затянулся и сладко потянулся. Противник тем временем с мрачным лицом отсчитывал купюры, зажав под мышкой так и не понадобившийся ему, столь качественно надраенный мелом кий.

– Объясни, а, как это у тебя выходит? – спросил полный тип, стоящий справа от Вари.

– Всегда играю на деньги, – ответил тот, сложив бровки-домиком в обаятельнейшую гримаску, пряча выигрыш в карман джинсов. – Когда играю на деньги, никогда не проигрываю.

– Это правда, – зашептал полный кому-то у Окиянина за спиной. – В преферанс он тоже «сделает» любого.

А тем временем Он увидел Варю и они одновременно сказали:

– Привет!

И засмеялись.

– Ты как здесь оказалась? – спросил он, проходя к ним поближе. Все расступались.

– Вот, – она, не отрывая от него взгляда, показала на стоящего за ее плечом Окиянина.

– Твой молодой человек? – спросил Саша, и тут уже Варя и Окиянин ответили одновременно.

– Нет, – сказала Варя.

– Да. – Окиянин.

Что вдруг на него нашло? Никогда раньше он не претендовал на пошлое наименование ее бойфренда.

– Понятно, – кивнул с улыбкой Саша, и у Окиянина свело скулы от желания сейчас же дать ему в морду. А тот, ничего не подозревая, протянул ему ладонь:

– Каравай. Александр.

– Окиянин. Яр. – Он с трудом сдержался, чтобы не сломать тонкие пальцы.

– Наслышан. Даже читал статью.

Эта статья вышла на английском языке и была первой Яровой публикацией в серьезном журнале. Окиянин ею очень гордился, но получать комплименты от этого сопляка, младше его года на четыре?

– Пойдемте выпьем по… чему-нибудь. Не знаю, что тут есть в ближайшем баре. Я, как видите, сегодня при деньгах, – предложил сопляк.

– Пойдемте, – согласилась Варя.

– Тут вряд ли окажется твой любимый мартини, – хмуро отметил Яр. Но ее уже не было с Окияниным, хоть она и шла ближе к нему, чем к этому недоростку… И когда они уселись за один столик в баре, ощущение это превратилось в уверенность: вокруг них обоих мгновенно создалось какое-то им одним доступное пространство, в воздухе шли от одного к другому тайные токи, и он, Яр, почувствовал себя на обочине, хоть и живо принимал участие в беседе. Более того, даже специально увел ее в научные дебри, что было не слишком вежливо по отношению к Варе; но Яр уже не мог, не знал, как разорвать эту непонятную связь. Он говорил о последних разработках в области полупроводников, а сам проклинал себя за то, что привез ее сюда. Идиот, дурак, осел!