– Откуда такая фамилия, Каравай? – вдруг спросила Варя, перебив их беседу. И Каравай тут же переключился, будто вся их профессиональная с Яром дискуссия и для него была исключительно дымовой завесой. Ведь нельзя же, только увидев друг друга, да еще и в присутствии налитого темным напряжением Окиянина, уйти, взявшись за руки, на закат. Неприлично.

– Не имеет ничего общего с хлебобулочными изделиями, – он опять улыбнулся, и Яр автоматически отметил его зубы: белые, несмотря на бесконечное курение, и ровные. – По семейной легенде, прабабушка согрешила с французским гувернером. Хорошо хоть фамилия у гувернера была с русским звучанием, иначе в тридцатых моим бы головы не сносить.

– Почти Дубровский, – заметила Варя. Окиянин поморщился.

– Кстати, – натужно попытался вернуть его в беседу Саша, – у тебя тоже фамилия, да и имя любопытные. Особенно имя.

– Яр от Ярослава, – неохотно признался Окиянин.

– Ну да, всяко лучше Славы, – кивнул Каравай, и хоть Яр был с ним более чем согласен, ему показалось в этом замечании чуть заметное пренебрежение: «Интересничаете, Славочка…»

Когда Яр, проводив Варю, вернулся в пансионат, он все еще «дымился». Окиянин подошел к уже куда менее многолюдным бильярдным столам в надежде встретить этого Каравая… и что? Что сказать, что сделать? Собственное бессилие бесило его, мозг, привыкший справляться с любой задачей, проворачивался вхолостую, а память услужливо поставляла ему картинки: обмен взглядами, смех, как касание ладонью: ты – есть, и ты – есть. Каравая у бильярда не было, оставшиеся играли вяло, любительски: от всех уже исходил явственный водочно-пивной запашок. Яр занял место напротив давешнего толстяка, распространявшегося на тему успехов Каравая в преферансе. Первый удар Яра был хорош – шар почти закатился в лузу, встал совсем рядом. Толстяк похвалил его. За шар РЯДОМ, а не В лузе. Толстяк не знал, с кем соревнуется Окиянин. Он не забил, как тот, другой, с первого удара. Он проиграл. Безоговорочно. Но это и так было ясно. Окиянин понял, что сейчас размозжит кий о толстякову голову, если немедленно же не уйдет. Контролируя каждое движение, он мягко положил кий на стол, мягко же повернулся и тихо вышел из зала. Уходя, он услышал: «Странный какой-то», и сердце взорвалось вдруг болью. Ах да, проанализировал Яр внезапную боль, она ведь тоже считает меня «странным».


Вечер Яр решил провести подальше от гостиницы, хотя Каминский и схватил его за лацканы пиджака при выходе с конференции, взяв обещание быть в баре. Поужинал в блаженном одиночестве в тихом ресторанчике сосисками и картофельным салатом, почитывая книгу воспоминаний Капицы. В результате в баре Яр оказался уже после двенадцати – просто проходя мимо, вспомнил данное Каминскому обещание. Но Леня все еще был там, в смущении пытаясь отцепить от себя какого-то в стельку пьяного субъекта с немытыми патлами. В баре было полутемно – единственное оправдание Окиянину: как только патлатый отошел от облегченно вздохнувшего Каминского, Яр узнал его. Это был Каравай. Ему зателось повернуться и уйти, но Леня уже заметил его и протянул к нему свои длинные руки:

– Ну, наконец-то! Я уж думал, ты забыл о своем обещании…

– Да я вижу, ты тут не скучаешь, – Яр холодно улыбнулся.

– И не говори! – Каминский смущенно потер висок (была у него еще со школы такая привычка). – Узнал? Это ж Каравай! Какой был талантливый малый! Но совсем спился, по-моему.

Окиянин молчал.

– Вроде как так и сидит в своем захолустном университете, статей от него уже не видно лет сто. Бедняга. По пиву?

– Нет, спасибо, я пойду к себе. Завтра доклад. – Яр на секунду остановил взгляд на фигуре за соседним столом. Рядом с Караваем сидели еще два таких же выпивохи. Каравай что-то кричал и поднимал бокал с пивом. «Все такой же душа компании», – неприязненно подумал Окиянин. И воспоминания опять полезли в голову.


Как он и предполагал, «сладилось» (именно таким словом Окиянин окрестил начало Их отношений) у них быстро. Обычно Окиянин делал вид – и в этом достиг почти виртуозного исполнения – что он ничего не знает не ведает про Вариного очередного нового «поклонника»: так было удобно и ему, и ей. Яр и Варины воздыхатели существовали в параллельных мирах, плавали в отдельных потоках… И только он, Окиянин, был навсегда. Так ему тогда казалось. Но с Этим все было по-другому. Яр пытался себя убедить, что дело в том, что он невольно стал свидетелем первого свидания, и потому все последующее для него столь небанально и болезненно. Так ведь не в первый и не в последний раз. И это пройдет, как говорил Соломон, и Яру очень хотелось ему верить. Но вот он пропустил один, потом еще один день в ежевечерних звонках – о святотатство! Все эти вечера он провел в комнате на Васильевском уже не помнит с какими девицами. Яр ждал, что она позвонит сама, спросит, куда он пропал? Но нет, телефон его молчал, а он кружил вокруг него, не обращая внимания на материны «трагические» взгляды. Он возненавидел собственное отшельничество, такое малое количество у себя друзей; да что там говорить, после Кости всех их можно было назвать приятелями. Возненавидел собственную холодную молчаливость, с которой он готов был бороться только ради Вари, собственное высокомерие и нежелание подделываться под чей-либо более скромный, чем у него, интеллектуальный показатель. Если бы он был таким, как Каравай, у него было бы много друзей; если бы он был таким, как Каравай, он бы не проводил время дома; телефон бы его разрывался от звонков. Если бы он был таким, как Каравай, его бы любила Варя. А то, что она любит этого недоростка, со всем его убогим обаянием, некрасивым лицом и кривыми (в этом Окиянин был почти уверен!) ногами, сомнений не вызывало. Потому что гордость его договорилась с рычащим отчаянием, и Яр выходил пару раз в неделю «на охоту». Так, ничего особенного:

– увидеть Варю на Невском, за пару минут перед заходом в институт, держащуюся за руки с Караваем;

– увидеть Варю у подъезда, целующуюся с Караваем;

– увидеть Каравая, ждущего Варю у выхода с эскалатора с компанией приятелей: вот Варя выходит, видит своего Ромео и вся вспыхивает от счастья (Окиянин тогда стоял так близко в толпе, что ему казалось, она не сможет не заметить его исступленно горящих глаз. Смогла.)

Конечно, слухи о том, что Каравай «попивает» доходили до Яра. Но кто не «попивал» в том благословенном возрасте? И все же Яр надеялся, что Варя не выдержит: в ее семье никогда не пили, и поэтому даже начальная стадия алкоголизма должна была испугать и вызвать отвращение. Но нет: шли месяцы, Яр звонил, иногда даже – не чаще одного раза в две недели – они встречались, но ничего не менялось. «Он» был тут как тут, Яр чувствовал его за каждой фразой, произнесенной Варей, как охотничья собака – дичь: по сломанной ветке, по полусмытому дождем следу. Яр ждал, пряча не помещающуюся уже в душе безмерно разросшуюся ненависть. И дождался.

– Я выхожу замуж, – сказала она ему на одном из их бессмысленных свиданий. Не поднимая на него глаз, она крутила в руках пустой стакан.

– Поздравляю, – сказал он ровно. «Ты промахнулся с призванием, – мелькнуло у него в голове. – По тебе плачет Королевская театральная академия». – И за кого, если не секрет? («не секрет, не секрет, душа моя» – язвил все тот же червячок).

Она, наконец, на него посмотрела.

– За Сашу, конечно.

– Конечно.

– Я думала, что ты знаешь…

– Что ты выходишь замуж?

– Нет, – она смутилась. – Что мы вместе.

Ах, как это мило с вашей стороны, хотелось закричать Окиянину. То есть мы не говорим нашему верному Оушену, с кем мы спим (про себя он употребил намного более вульгарный термин), но он же, умница такая, и сам должен догадаться…

– И когда же… планируется это счастливое событие? – Яр все еще пытался казаться расслабленно-саркастическим. Осознание этой новости обрушивалось на него подобно снежной лавине.

– В июне, – она опять избегала смотреть ему в глаза. – Мы решили не делать ничего помпезного, пригласить только самых близких.

Каждое слово и сочетание их было настолько полно банальностью, что где-то на задворках оглушенного сознания Яр спросил себя: да полноте, а любит ли он эту женщину?

– Ты приглашен.

– Ах вот как? В числе самых близких?

– Да. – Она, наконец, посмотрела прямо на него. Глаза у нее были того неопределенного цвета, что меняются в зависимости от настроения. Сейчас они были светло-серые и в них была твердость. И нежность. Да, нежность. И вот этой-то нежности, жалкого, пустого чувства, бездарного на фоне его к ней любви (которая, он был в том уверен, была – гениальной), он уже не смог ей простить.

– Ты, конечно, в курсе, что твой будущий муж – алкоголик? – небрежно заметил он.

Варя вздрогнула, как от удара. Ну как же – верный Оушен и бьет без предупреждения.

– Жены алкоголиков, – меж тем продолжал Яр, – особенный психотип. Они безгранично верят в целительную силу своей любви. У Бенра есть специальная психологическая игра – «Жена алкоголика» называется… Прежде чем пройти под марш Мендельсона, изучи статистику, душа моя: двенадцать тысяч женщин ежегодно погибают от насилия в семье, а восемьдесят-девяносто процентов насилия связано с пьянством мужей. Жены алкашей раньше старятся, а дети их мучаются кошмарами, если, конечно, не имеют места более серьезные генетические мутации…

Он перевел дух.

– Спасибо. – Варя встала, положила деньги за кофе. – Я вижу, ты подкован. Но все это бесполезно. Я люблю Сашу и выйду за него замуж.

Яр сидел еще час в кафе, бессмысленно пялясь на несвежую скатерть. Кому он сделал больно? «Я люблю Сашу и выйду за него замуж» – звучало у него в мозгу. Ему хотелось, чтобы этого дня не было, этой встречи – не было. Но все уже случилось. Даже то малое и хрупкое, что у них было, он разрушил. И Яр уговорил себя, что ему от нее больше ничего не нужно. Ничего.

Только когда он узнал, что Каравай уезжает «делать науку» в университет в Солт-Лейк-Сити, он послал ей кассету с фильмом «Покидая Лас-Вегас» с Николасом Кейджем, играющим сошествие в ад. Он не вложил письма – только записку: As far as you will be not too far from Vegas… (Раз уж ты будешь поблизости от Вегаса…) Нет, он не думал, что гениальная игра Кейджа сможет что-то изменить в матримониальных Вариных планах, но знал – заденет. Горечь переливалась через край. «Пусть помнит меня» – крутилась в голове обиженная детская мысль…


На следующее утро вместо пробежки он перечитал еще раз свой доклад. Яр никогда не делал правок в последний момент, доклад был уже отработан до финального блеска. Тот факт, что Каравай будет сидеть в зале, никак не влиял на желание Окиянина быть «перфектным»: выражение его научных открытий всегда было таким же безукоризненным, как неоспоримыми сами открытия.

В зал в момент его доклада подтянулось больше народу, чем обычно – к чему Яр уже привык: он знал, что его доклад будет наиболее интересным из всех, к тому моменту произнесенных. Его и удостоили овациями, и он, коротко, по-военному, кивнув, покинул кафедру все с тем же отстраненным выражением лица. А на следующем докладчике он опять открыл блокнот и стал конспектировать, когда…

– Не делай вид, что тебе это интересно, – раздался рядом хриплый шепот. – Каменев – бездарь.

Не отрывая глаз от блокнота, Яр чуть отодвинулся в сторону от шепота, окрашенного сильным перегарным духом. Ему не нужно было поворачивать головы – он знал, кому принадлежит этот голос.

– Хороший доклад. На голову выше всех остальных.

– Спасибо, – Яр едва разжал губы.

– А ты дово-о-о-лен. – Хриплый шепот сменился хриплым же смешком. – Хоть и не показываешь этого, молодец!

Окиянин повернул, наконец, голову. Каравай выглядел неважно. Хотя голова на этот раз была чистой, и, когда он улыбнулся, Яр отметил, что зубы у парня все той же голливудской белизны.

– Путь-то теперь свободен, а?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – Яр холодно посмотрел на него.

– Не надо скромничать, Слава… Это тебе не идет. Ты же теперь звезда, лауреат! Она теперь не сможет отказаться: жизнь в Европе, деньги нормальные, наконец. Вырваться из кошмара…

– Я не понимаю, о чем Вы говорите, – повторил Окиянин, а в висках уже начинало стучать, и где-то за горизонтом занималась ослепительная заря.

– Она ушла от меня, Окиянин. Мы развелись. Она вернулась в Питер. Ты что, не знал?

Окиянин только покачал головой. Это было правдой. Он не знал, потому что не хотел знать. Каравай усмехнулся – и на миг показалось, что это прежний Каравай, перед которым лежит весь мир, полный побед в бильярде, в преферансе, в любви… Он слегка хлопнул Яра по плечу, встал и, не обращая внимания на возмущение окружающих, покачиваясь, стал пробираться к выходу.

Через пять минут, Яр Окиянин, мировая звезда в теоретической физике, вышел следом, вызвав своим уходом невольную паузу у докладчика.

* * *

Ира всегда готовилась к приезду своего «Окияши» – как она его называла за глаза, к примеру за чаем с подружками. На этом строится семейная жизнь: вот на таких мелочах, как горячий обед к приходу мужа, всегда подтянутая, с легким макияжем жена, чистый дом. Ира, конечно, подозревала, что многие из ее усилий пропадали втуне, ибо погруженный в себя супруг их просто не замечал, но и он любил вкусно пахнущие, крепкие от крахмала рубашки, любил хорошую еду и супружеский секс, в котором Ира ему никогда, или почти никогда, не отказывала. Она и сама себе не могла признаться, что одной из причин тому было доказать себе, что она любима. Физическое выражение формы любви – тоже любовь, а как же? А в сексе Окиянин был хорош, и это, пусть туманно, но тоже обсуждалось с подружками.