Вот и все, что было известно Джеку о мужчине и женщине, подаривших ему жизнь. Временами он задумывался, какими они были и кому из них он обязан своим насмешливым нравом и неизменной улыбкой. Но, сказать по правде, он никогда не стремился узнать о них больше. Двух дней от роду он был передан Уильяму и Мэри Одли, и если те и любили собственных детей больше племянника, то ни разу за всю жизнь этого не показали. Джек рос как настоящий сын деревенского сквайра, с двумя братьями и сестрой; в его распоряжении было двадцать акров холмистого пастбища, будто специально созданного, чтобы скакать по нему на лошади, бегать, прыгать и вытворять все, что только может взбрести в голову бесшабашному мальчишке.

У него было чудесное детство. Черт возьми, о лучшем и мечтать нельзя. Так что если Джек вел не ту жизнь, которую подобало, и иногда, лежа в постели, не мог взять в толк, за каким дьяволом грабит экипажи под покровом ночи, ему некого было в этом винить, кроме себя самого. К добру или к худу, он сделал свой выбор.

И большей частью Джек был вполне счастлив. Он всегда отличался веселым, жизнерадостным нравом, а на свете бывают занятия и похуже, чем разыгрывать из себя Робин Гуда на сельских дорогах Британии. По крайней мере в его жизни появилась хоть какая-то цель. Решив, что с армией ему не по пути, Джек никак не мог придумать, чем себя занять. Возвращаться к солдатской жизни он не желал, а ничему другому обучен не был. И что прикажете делать? Похоже, лучше всего ему удавались две вещи: Джек держался на лошади так, словно родился в седле, и в умении вести беседу ему не было равных. Обладая редким остроумием и блестящим красноречием, он мог очаровать самого отъявленного грубияна и задиру. Сложив вместе эти два таланта, Джек вывел вполне логичное заключение: из него выйдет первоклассный разбойник с большой дороги.

Свой первый налет Джек совершил в Ливерпуле, увидев, как молодой щеголь пнул ногой однорукого бродягу, бывшего солдата (бедняга осмелился попросить у него монетку). Укрепив дух доброй пинтой крепкого эля, Джек проследовал за хлюстом до ближайшей темной подворотни, приставил ему пистолет к груди и отправился дальше с его бумажником в кармане.

Содержимое бумажника он позднее раздал нищим на Куинс-Уэй — большинство из них храбро сражались за славный английский народ, очень быстро позабывший своих героев.

Впрочем, если быть честным, десятую часть добычи Джек оставил себе. Ему ведь тоже нужно было что-то есть.

После того случая перейти к грабежу на дорогах оказалось совсем нетрудно. Гнать коня во весь опор, преследуя карету, куда увлекательнее и поэтичнее, чем нападать на пешего из-за угла. И вряд ли кто-то станет отрицать, что удирать верхом на лошади намного удобнее.

Джек сам выбрал такую жизнь. Если бы он вернулся в Ирландию, то скорее всего был бы сейчас женат и довольствовался бы одной женщиной, одной постелью и одним домом. Но крошечный мирок графства Каван был для него слишком тесен.

Дух бродяжничества, неутолимая жажда странствий гнали его все дальше и дальше от родного очага. Вот почему он так и не добрался до Ирландии.

Джек плеснул в бокал еще немного бренди. Он мог бы перечислить сотню причин, помешавших ему вернуться. Ну, полсотни уж точно.

Он сделал глоток, потом другой, запрокинул голову и вылил в себя остатки бренди. Теперь он был слишком пьян, чтобы продолжать себе лгать.

Причина, почему он не поехал назад, в Ирландию, была всего одна. Вдобавок там остались четыре человека, встречи с которыми он бы не вынес.

Поднявшись из-за стола, Джек подошел к окну и выглянул во двор. Смотреть было особенно не на что: небольшая постройка, где держали лошадей, да дерево с пышной кроной по ту сторону дороги. Туманная дымка, пронизанная лунными лучами, густым мерцающим облаком окутывала землю. Стоит переступить порог, и туман поглотит тебя, сделает невидимкой. Джек мрачно усмехнулся. Мелькнувшая в голове мысль показалась ему заманчивой. Чертовски заманчивой.

Он знал, где расположен замок Белгрейв. Джек промышлял в графстве уже неделю, невозможно прожить в Линкольншире так долго, не прослышав, где стоят самые богатые дома, даже если ты вовсе не собираешься грабить их обитателей. Пожалуй, стоит взглянуть на замок, решил Джек. Ну нет, он просто обязан это сделать. Ради кое-кого. А может, и ради себя самого, черт побери.

Джек не слишком интересовался своим отцом… и все же временами его одолевало любопытство. К тому же он здесь, совсем рядом. Кто знает, когда еще судьба занесет его в Линкольншир? Джек слишком дорожил своей головой, чтобы задерживаться надолго в одном месте.

Ему не хотелось разговаривать со старой леди. Не хотелось называть свое имя, пускаться в объяснения или притворяться, что он вовсе не тот, кто есть на самом деле…

Опытный вояка.

Разбойник с большой дороги.

Негодяй.

Идиот.

А порой — сентиментальный болван, которому хорошо известно, что от жалостливых юных леди, ухаживающих за ранеными, добра не жди… Иногда ты просто не в силах вернуться домой.

Но, Господь всемогущий, чего бы он только не отдал, чтобы взглянуть хотя бы одним глазком…

Джек зажмурился, словно пережидая приступ боли. Родные были бы рады его возвращению. Это мучило его сильнее всего. Тетя обняла бы его. Сказала бы, что здесь нет его вины. Она такая чуткая, понимающая.

И все же она не смогла бы понять.

С этой мыслью Джек и уснул. Во сне он видел Ирландию.

Следующий день, словно в насмешку, выдался солнечным и ясным. Будь он дождливым, Джек и не подумал бы двинуться с места. Слишком уж часто приходилось ему, промокшему до нитки, скакать верхом под проливным дождем, притворяясь, что это его нисколько не заботит. Теперь он мог себе позволить не мокнуть под дождем без особой необходимости. По крайней мере денег у него хватало.

Джек собирался встретиться с сообщниками лишь с наступлением темноты, а до тех пор ему решительно нечем было себя занять. Поразмыслив, он не нашел предлога, чтобы не ехать в Белгрейв. Кроме того, Джек намеревался всего лишь взглянуть на замок. И, возможно, поискать способ вернуть кольцо старой леди. Джек подозревал, что старуха дорожила этим кольцом. Он мог бы выручить за него кругленькую сумму, но знал, что никогда не сможет заставить себя продать его.

В придачу к обильному завтраку Джек проглотил и дьявольское пойло, услужливо поданное трактирщиком — пройдоха поклялся, что его снадобье кому угодно прочистит голову. Джек успел лишь угрюмо буркнуть: «Яичницу», и трактирщик тотчас выпалил: «Я мигом принесу то, что вам нужно». Поразительно, но варево подействовало (что и позволило Джеку справиться с не в меру щедрым завтраком). Взгромоздившись на лошадь, мистер Одли неспешной рысью потрусил в сторону замка Белгрейв.

Последние несколько дней Джек много разъезжал по округе, но только сейчас с любопытством вгляделся в окружавший его пейзаж. Деревья, не вызывавшие у него прежде особого интереса, по какой-то неведомой причине вдруг привлекли его внимание. Его заинтересовала необычная форма листьев, темно-зеленых, с нежной серебристой изнанкой, беззащитно открывавшейся навстречу порывам ветра. Здесь повсюду пестрели цветы. Некоторые из них были ему знакомы — такие же росли и в Ирландии. Но другие он видел впервые. Должно быть, эти встречаются только в болотистых долинах Линкольншира.

Странное чувство охватило Джека. Хотя кто знает, о чем думают люди в такие минуты? Может быть, тот же самый пейзаж видел его отец всякий раз, отправляясь на верховую прогулку по этой дороге. И возможно, если бы не злосчастный шторм в Ирландском море, сам Джек играл бы ребенком среди этих цветов и деревьев. Джек понятия не имел, где обосновались бы его родители — в Англии или в Ирландии. Отец собирался представить молодую жену своим родственникам, Кавендишам, он вез Луизу в Англию, когда корабль пошел ко дну. Тетя Мэри говорила, что Джон хотел сначала показать жене Линкольншир, а уж потом они решили бы, где остаться.

Джек остановился и, поддавшись неясному порыву, сорвал с дерева лист. «Дома, в Ирландии, листья куда зеленее», — тотчас заключил он. Сущая ерунда, конечно, но каким-то непостижимым образом Джека это задело.

Швырнув лист на землю, он нетерпеливо фыркнул и пришпорил коня. Как ни смешно, но Джек испытывал легкое чувство вины, оттого что задумал взглянуть на замок. Силы небесные, он ведь даже не собирался знакомиться с обитателями Белгрейва, не то что искать себе новую семью. Он был обязан Одли слишком многим.

Он хотел лишь увидеть замок. Издалека. Узнать, что могло бы случиться и, к счастью, не случилось. К счастью? А может, к несчастью? Джек понесся вперед галопом, позволив ветру подхватить воспоминания и унести прочь, будто пригоршню сухих листьев. Яростная скачка несла с собой очищение, почти искупление, и, сам того не заметив, Джек неожиданно оказался в конце подъездной аллеи. Остановив лошадь на всем скаку, он смог лишь изумленно выдохнуть: «О Боже!».


Грейс едва держалась на ногах от усталости.

Минувшей ночью ей удалось немного поспать, но сон был коротким и прерывистым. Хотя герцогиня провела в постели все утро, компаньонка не могла позволить себе подобную роскошь.

Старуха упрямо требовала, чтобы ей поправляли подушки, выравнивали их по горизонтали и вертикали, располагая под определенным углом.

Она беспокойно ворочалась с боку на бок, отказываясь даже слегка приподнять голову, и все же умудрилась вызвать Грейс звонком шесть раз… В первый же час после пробуждения.

Наконец герцогиня углубилась в чтение писем, хранившихся в письменном столе ее покойного мужа, — Грейс выудила их со дна ящика; перевязанная лентой пачка лежала в коробке с надписью «Джон, Итон».

Спасена благодаря листкам, выдранным из ученической тетрадки. Кто бы мог подумать?

Однако передышка оказалась недолгой. Не прошло и двадцати минут, как драгоценный отдых Грейс был безжалостно прерван появлением леди Элизабет и Амелии Уиллоби, прелестных белокурых дочерей графа Кроуленда, давних соседей и — что всегда с удовольствием отмечала Грейс — добрых подруг.

С Элизабет Грейс связывала особенно тесная дружба. Девушки были ровесницами и, до того как положение Грейс резко изменилось из-за смерти родителей, проводили немало времени вместе. Тогда Грейс считалась вполне подходящей компанией для графской дочери. Разумеется, все вокруг понимали, что Грейс не приходится рассчитывать на блестящее замужество, которое ждет девочек Уиллоби, а уж о лондонских сезонах ей нечего и мечтать. Но здесь, в Линкольншире, подруги если и не считались ровней, то, во всяком случае, принадлежали к одному кругу. На балах при Линкольнширской ассамблее никто не чванится друг перед другом.

Когда же девушки оставались одни, различие в общественном положении для них попросту не существовало.

Амелия была всего на год моложе Элизабет, но в детстве эта разница в возрасте казалась девочкам непреодолимой пропастью, поэтому Грейс не так хорошо знала младшую из сестер Уиллоби. Впрочем, совсем скоро все должно было измениться. Амелия с самой колыбели считалась невестой Томаса. На ее месте вполне могла бы быть Элизабет, но старшая сестра еще во младенчестве была обещана другому молодому лорду (граф Кроуленд предпочитал ничего не оставлять на волю случая). Однако жених Элизабет умер совсем молодым. Леди Кроуленд, не отличавшаяся тонким чувством такта, тут же заявила, что это создает ужасные неудобства, но бумаги, скреплявшие союз Амелии и Томаса, были давно подписаны, и оба семейства сочли за лучшее оставить все как есть.

Грейс никогда не говорила с Томасом о его помолвке. Хоть они и считались друзьями, герцог никогда не стал бы обсуждать с ней такую личную тему. И все же Грейс давно подозревала, что Томаса вполне устраивает нынешнее положение дел. Звание жениха удерживало на почтительном расстоянии девиц, мечтающих о замужестве, равно как и их мамаш. Тем не менее благородные английские леди считали нужным подстраховаться, и беднягу Томаса повсюду окружали толпы женщин, стремившихся показать себя в наилучшем свете, на случай если Амелия вдруг исчезнет с горизонта. То бишь умрет или решит, что не желает становиться герцогиней. «Как будто у нее есть выбор», — вздыхала про себя Грейс.

Но хотя жена — куда более надежное средство устрашения, чем невеста, Томас упорно тянул с женитьбой, за что Грейс мысленно упрекала его в ужасающей бесчувственности. Амелии едва исполнился двадцать один год, и, по словам леди Кроуленд, в Лондоне к ней охотно посватались бы по меньшей мере четверо мужчин, если бы не видели в ней чужую невесту, будущую герцогиню Уиндем.

(Элизабет утверждала, что возможных женихов скорее трое, чем четверо, но несчастная неприкаянная Амелия по-прежнему уже не первый год болталась между небом и землей.)

— Книги! — объявила Элизабет, входя в холл. — Возвращаем, как и обещали.