Кэти Регнери - Красавица и ветеран

Отрывок за отрывком читая об их отношениях, он каждый раз с трудом сглатывал шок. Их первое прикосновение, когда во время интервью он дотронулся до ее руки. Их первый поцелуй. Его первое признание в любви. Роща. Поездка в горы. Столкновение с Лэнсом. Выходные в Мэриленде. Ее рассказ о Ричарде Хэрроу. Там было все. Но подано оно было так, словно она, полюбив его вопиющие недостатки, очеловечила зверя. Она была представлена образцом женской добродетели, которая каким-то образом умудрилась за увечьями разглядеть его сердце. И весь текст был пропитан тошнотворно-приторными намеками. Ему снесло поллица и оторвало руку, но — ах! — до чего же сладким он оказался в постели.

В некоторых местах у него перехватывало дыхание, потому что они напоминали об идеальных моментах, проведенных с ней рядом, однако его лицо помрачнело, когда он понял, что лучшие моменты его жизни, выставленные на первой полосе, разнесутся по всем новостным каналам, подхваченные желающими разместить у себя душещипательную историю в честь национального праздника.

«Красавица и чудовище» со «Звездно-полосатым» на фоне.

Кто бы ни написал эту строчку, он явно обладал талантом, печально подумал Ашер. Он дочитал статью до конца, до последнего абзаца, где Саванна выражала надежду на то, что, несмотря на агорафобию Ашера и его отпугивающую внешность, у них есть-таки будущее.

Смятение и злость, ударившие его после, были настолько острыми, а боль от ее предательства — так велика, что он усомнился в том, сможет ли поговорить с ней, удержавшись от непростительных слов. С тихим щелчком он медленно закрыл крышку лэптопа.

— Я этого не писала, — тихо произнесла она, ломая руки.

— Забавно. — Он поднял голову. — А здесь говорится обратное.

— Можно показать тебе оригинал?

Он покачал головой.

— Что-то меня больше не тянет читать.

— Ашер, мы пострадали оба. Клянусь, я такая же жертва, как и ты.

Взгляд Ашера взметнулся к ее глазам, и он покачал головой, чувствуя, как внутри медленно разгорается ярость. Его сердце стиснула боль, потому что она была так прекрасна, и он так сильно любил ее, несмотря на этот унизительный, выхолощенный, предательский текст. Он вычленил из потока эмоций гнев и ухватился за него.

— Нет, детка. Неправда. У тебя был выбор. А у меня — нет.

Он впервые назвал ее деткой, не вложив в это слово ни капли любви, и она вздрогнула, в то время как он остался совершенно бесстрастен.

— Ашер, я ничего не могу поделать с тем фактом, что они опубликовали наши реальные имена, или с тем, что они, искромсав статью правками, сделали из нас карикатуры. Но пожалуйста, можно я объясню, зачем я ее написала?

Он кивнул, отчаянно желая услышать от нее что угодно, что помогло бы ему понять. Чтобы он мог и дальше доверять ей, любить ее, сохранить ее в своей жизни.

— Мне был нужен этот сюжет, Ашер. После истории с Патриком Монро мне нужен был шанс. Мне нужно было доказать, что я не какая-то посредственная бездарность. Помнишь, как я пришла к тебе и сказала, что Макнаб хочет что-то сексуальное и…

— Стоп! — Лицо Ашера опалило жаром. — Пожалуйста, будь осторожна с тем, что ты скажешь дальше.

— Нет, все нормально. Они захотели что-то более сексуальное, и я…

— И ты спуталась с калекой… с чудовищем, по ночам нападающим на маленьких девочек.

— Ашер, замолчи! — Она вздрогнула как от пощечины. — Нет! Господи, нет! Я ничего подобного не писала, и все было не так! Не смей говорить о нас такими словами.

— Не сметь говорить правду? О да. Теперь я вижу, что от правды тебе не по себе.

На глазах у нее заблестели слезы, и она, не сводя с него глаз, закрыла рот. Ее грудь тяжело вздымалась. Она дышала так часто, что он слышал короткие всхлипы в глубине ее горла, но отчаянно старался их игнорировать.

Внутри него начала разворачиваться боль, до странного похожая на то, что он пережил в первые месяцы в Сан-Антонио, когда решал, жить или умереть. И когда он оценил ситуацию и осознал, что их прекрасные отношения могли быть всего лишь частью ее плана, то на мгновение пожалел, что не выбрал смерть.

Сделав глубокий вдох, он попытался взять себя в руки. Быть может, все это время она писала о взрыве. Быть может, она изменила статью в последний момент, когда ее отказались печатать.

— Ладно, — произнес он, удерживая голос ровным. — Ответь мне на один вопрос. Как давно ты знала?

— О чем?

— О том, что подача будет другой. О том, что в центре будем мы, а не взрыв и не мое неудачное возвращение в общество.

Судя по ее лицу, она знала, что он задаст ей этот вопрос. Он хотел знать, когда начались их отношения — до или после. И она явно собиралась назвать второй вариант. Он закрыл глаза.

— Ашер, прошу тебя, — прошептала она.

— Как давно? — сверкая глазами, потребовал он ответа.

Ее голос надломился.

— С того вечера в роще.

— Вау, — выдохнул он, отвернувшись. — С того вечера, когда мы впервые поцеловались. Когда мы впервые ласкали друг друга. — Его дыхание стало хриплым и затрудненным. — Какое коварство. Так правдоподобно исполнить роль искусительницы.

— Все было совсем не так. Это была не роль. Мэддокс знал, что ты нравишься мне, он захотел, чтобы статья была именно об этом, и я просто…

— …спуталась с калекой. Ради сюжета. Чтобы спасти свою карьеру.

— Замолчи! Нет! — воскликнула она с неожиданной силой. — Мои чувства к тебе не были ложью. Я ни секунды не притворялась. Мне было неловко рассказывать нашу историю, и я решила использовать псевдонимы, чтобы опубликовать ее без ущерба для нас. Но им, очевидно, захотелось, чтобы история была максимально реальной. Если б я знала… Ашер, я бы никогда не отправила статью, если бы знала, что они используют наши настоящие имена.

— Ты думаешь, для меня важно именно это? Раскрытие моего имени? Саванна, то, что случилось со мной в Афганистане, было ужасно, однако оно не было каким-то неприкосновенным секретом. Ты — вот, что я считал неприкосновенным. И нас. И то, что у нас было. — Ероша волосы, Ашер проглотил выросший в горле ком. Он взглянул в лицо женщине, которую любил и на которой хотел жениться, и с ощущением тошноты в желудке понял, насколько сильно они, как оказалось, не совпадали. — Ты взяла самые значимые, самые чудесные моменты моей жизни и на потребу публике выплеснула их на газетную полосу — вот, что меня тревожит. Ты взяла слова, которые мы говорили друг другу, наши чувства, наши самые личные, самые интимные моменты и использовала их. Ради всеобщего развлечения. Ради того, чтобы вернуть свою драгоценную карьеру. Неважно, нарочно или случайно, но ты использовала нас. Ты рассказала не просто какую-то милую анонимную историю. Ты рассказала нашу историю — без моего согласия. Ты раскрыла те особенные детали, которые определяли, кем мы были друг другу. Момент, когда я сказал, что влюбляюсь в тебя был личным. По-настоящему личным. Таким не делятся со всем светом. Я даже не знаю теперь, чем были для тебя наши отношения. Потому что для меня они были всем. Раем. Смыслом жизни. А ты… ты видела в них всего лишь тему для громкой статьи. — Тяжело дыша, Ашер замолк. Он устал, у него кружилась голова. Он хотел свернуться, как ребенок, в кровати и заплакать. — Для тебя хоть что-нибудь из того, что у нас было, имело значение? Хоть какое-то?

Она потянулась к нему, но он убрал со стола руку и откинулся на спинку стула.

— Для меня все имело значение. Ашер, ты для меня важнее всего на свете.

— Нет. Не смей говорить так. — Он встал из-за стола и отвернулся, потому что смотреть на нее было выше его сил. — Это все ложь. Я совершенно точно не важнее твоей карьеры, ведь, пусть тебе, как ты утверждаешь, было неловко, но ты знала, чем ты рискуешь. И все равно написала эту статью. Твоя карьера перевесила все.

— Нет, Ашер. Так было в начале, но сейчас это не так.

— Даже если я поверю, ты не думаешь, что совесть проснулась в тебе несколько поздновато?

— Не говори так. Пожалуйста, не говори, что уже слишком поздно. Я сказала Макнабу, что мне не нужна его проклятая работа. Я сказала, что никогда не буду работать на него после того, что он совершил.

— Жаль. Ведь ты так упорно добивалась этого места.

Его тон был холодным, как лед, но ничего поделать с этим Ашер не мог. Он не знал, чему верить. Он хотел верить ей, но с его точки зрения все выглядело далеко не так, как она расписала. Она использовала его, не говоря уже о том, насколько обжигающе-гадкой получилась сама статья. Некоторые ее куски, впрочем, тронули его — или могли бы тронуть, если б статья была не о нем. Однако ее героем был именно он, и то, как его изобразили, было хуже, чем унизительно.

— Ашер, — всхлипнула она, вставая. Потянулась к нему и, когда он от нее отшатнулся, опустила руки.

— Саванна, я понятия не имею, что правда, а что нет. Мы сблизились очень быстро, но я верил, что так вышло, потому что нас переполняли чувства, и мы просто последовали зову наших сердец. Но теперь я вынужден спрашивать себя, что тобой двигало. Не была ли ты в первую очередь мотивирована статьей, о которой тебя попросили. Не были ли твои чувства сфабрикованы ради смачной истории. Прекрасные вещи, которые мы говорили друг другу, оказались вырваны из контекста и обесценены, выставлены напоказ, точно разгуливающая на панели шлюха.

С залитым слезами лицом она сделала шаг вперед и положила ладони ему на грудь.

— Мне очень жаль, что все так случилось. Мне жаль, что я вообще взялась за эту статью. Мне жаль, что я доверяла им, а они нас предали.

Он выдохнул, его тело встряхнуло от прикосновения ее рук — и от неточности ее слов.

— Ты сама предала нас, Саванна. В момент, когда отправила им статью и выставила нас на всеобщее обозрение.

— Я не хотела.

— Не хотела да сделала, детка. Увы.

— Ашер, пожалуйста, скажи, что ты все еще меня любишь. Пожалуйста, скажи, что ты просто злишься, и что для нас еще ничего не поздно.

У него перехватило дыхание, и он застонал от боли, которую причинили ему эти слова. А потом, стиснув челюсти, убрал ее руки, пока они не сделали его слабым. Его голос дрожал от усилия выстроить между ними дистанцию, потому что она была магнитом для его стали, и ему хотелось лишь одного: быть с нею, каким бы неправильным это ни было.

— Саванна, прямо сейчас все это меня убивает. У меня и так оставалось сил лишь на то, чтобы попрощаться. Я не могу разбираться с этим сейчас. Завтра мне уезжать в Мэриленд. Во вторник у меня операция. Я больше не могу, мне слишком тяжело.

— Пожалуйста, скажи, что ничего не кончено. — По ее лицу струились слезы. — Я совершила ошибку. Огромную ошибку. Я так сильно тебя люблю.

— Думаю, себя ты любишь гораздо сильнее, — вырвалось у Ашера до того, как он успел остановить себя или взвесить свои слова. Но он был настолько зол, что ухватился за них и ощутил, как омывающая его тело капитуляция ложится бальзамом на его шок, гнев и грусть. Его голос стал горьким и тихим. — Ты получила свою историю. И вернулась в игру.

— Ашер…

— А теперь я попросил бы тебя уйти.

Он развернулся и пошел к выходу из кухни.

Сердце разрывалось от того, как мучительно она всхлипывала за его спиной.

— Боже мой, Ашер, пожалуйста, не делай этого.

— Я ничего не сделал, — ответил он надтреснутым голосом. Оглянулся, и в лучах утреннего солнца, которые струились сквозь кухонное окно, она показалась ему настолько прекрасной, что он, будучи не в силах этого вынести, быстро отвел глаза. — Кроме того, что дал маху, по-настоящему влюбившись в тебя, пока ты, — он пожал плечами, — давала оскароносное представление, спасая свою карьеру.

Она ахнула и на миг задержала дыхание, словно ей было больно дышать, а он приказал всем клеткам своего тела не прикасаться к ней, и они подчинились, но ценой резкой боли из-за острого чувства потери. Дойдя до двери, он остановился, услышав ее голос.

— Ашер, я знаю, ты сердишься, но это было не представление. Я не притворялась, ни на секунду, — охрипшим от слез голосом проговорила она ему в спину. — Я совершила ошибку. Я просто совершила ошибку.

Его глаза обожгли слезы, и он, переступив через порог, захлопнул за собой дверь.

Когда ты впервые понимаешь, что он твоя половинка

На следующей неделе Саванна сделала одно пугающее открытие.

Она поняла, что, когда у тебя разбито сердце, то тело тоже прекращает работать.

Ее глаза — опухшие, каждое утро наливающиеся слезами — тщетно искали то единственное лицо, которое могло облегчить ее боль. Ее уши, вспоминая тембр любимого голоса, оставались глухими к любым внешним звукам. Ее пальцы тянулись по ночам в пустое пространство в попытке найти его теплое тело. И сколько бы она не наполняла воздухом легкие, ужасная тяжесть в груди не уходила, оставаясь постоянным напоминанием о ее утрате.