Умерла мама рано, Эля еще и в школу не ходила. Об отце своем она вообще ничего не знала: умер ли, жив ли и кто он вообще такой… В свидетельстве о ее рождении в графе «отец» стоял аккуратненький и стыдливый маленький прочерк. Элю забрала к себе на воспитание тетка, мамина двоюродная сестра, женщина уже немолодая, вдовая и бездетная. Растила в строгости, боясь избаловать жалостью к ее сиротству, но и любовью не обделяла, привязавшись к девочке всем сердцем. «Утешение мне на старости лет», – часто говаривала тетя Тоня, гладя ее по белобрысой голове. Жили они в большом доме на берегу реки, в леспромхозовском поселке, вели хозяйство, держали кур, свиней, пару овец да огород. Проблем особых тетке Эля не доставляла, училась хорошо. После школы без труда поступила в институт в городе, пообещав после получения диплома непременно вернуться домой, чтобы «покоить теткину старость». Та и в самом деле уже с трудом справлялась с большим хозяйством, с нетерпением поджидала и ее, и своего долгожданного покоя. Хотелось тетке, конечно, и внуков понянчить, но на Элино замужество она особо не рассчитывала. Слишком уж неброской, неказистой была ее племянница. Наверное, вся в горемычную сестру, Элину маму, у которой, как говаривала тетка, отродясь и кавалера-то никакого не водилось. Как она ухитрилась еще и Элю родить – одному богу известно…

Да, хороший борщ получился. Да только она таки опоздала с ним, не успела накормить Игоря. Полчаса назад забежал, обнял прямо в дверях, сказал, что его не будет два или три дня, потому как неожиданно подвернулась очень выгодная халтура – перегнать чью-то машину в другой город. Деньги им были и правда позарез нужны, съемная квартира стоила безумно дорого. Но три дня – это так долго! Вот едет сейчас голодный, наверное.

А она так старалась, готовила для него этот борщ… Кто его теперь есть будет? И время тянется ужасно медленно. И деть себя некуда. Даже в институт не надо идти. Занятий уже нет, сейчас только консультации всякие идут, а дипломная работа у нее уже написана. Ну, почти написана. Так, мелочи осталось подчистить. И что, спрашивается, она здесь, в этой съемной квартире, будет без Игоря делать? Надо же, прошло каких-то десять дней, а она уже и не представляет, что без него делать да как жить! Все-таки быстро к хорошим ощущениям привыкаешь. Такое чувство, будто они сто лет живут вместе, будто она всегда, всю свою жизнь варила ему борщ, стирала его рубашки…

А кстати, о рубашках! Вот тебе, милая, и заделье, пока Игоря нет. Можно же за вещами его съездить! Надо позвонить Мишке, попросить ее собрать Игоревы вещи да вынести ей. Тем более Мишка обещала… Нет, если трубку возьмет Софья Михайловна, то она не будет с ней разговаривать, конечно. Она ее боится до смерти, хотя и не виновата ни в чем. «Не виноватая я, он сам пришел!»– почему-то пришла на ум дурацкая фраза из старой комедии. Вот именно, что сам пришел… У нее в сердце скопилось к этому времени столько любви, что кто бы ни пришел – приняла бы за настоящее счастье. А что, разве не счастье – дарить себя кому-то, отдавать всю без остатка? Может, для красивых женщин это и глупостью звучит, а для нее – аккурат в самый раз.

Да, глупые и красивые женщины, именно так и есть! Это вы старательно суетитесь вокруг своей красоты, не замечая главного: счастье проходит мимо вас! Вы оставляете его по крупицам в косметических салонах, в примерочных именитых бутиков, в тренажерных залах, в чужих постелях ради того, чтобы лишний раз убедиться в целости и сохранности своих женских чар… Ну, пару раз убедились. Ну, еще пару раз. Глядишь – и засуетились в стараниях. И главного за суетой не усмотрели. Потому что женское счастье – штука капризная и обидчивая. Если не увидишь его целиком, разменяешь поштучно – уйдет навсегда и безжалостно. И имя твое женское забудет. И красотой не воспользуется. Сколько таких – ухоженных, модно подстриженных, стильно прикинутых, вроде и в постельных делах самоутвердившихся – и глубоко несчастных…

Нет, она не такая. Хоть и не красивая, но и не глупая. Она будет своему счастью радоваться. Ох, да это ж представить только… В кармане – диплом, а рядом – Игорь! Красивый крепкий мужик, совсем еще и не старый. У тетки в поселке дом большой, для счастья всем места хватит. Она в леспромхоз пойдет работать, бухгалтеры и экономисты там всегда нужны, а Игорь пусть отдохнет, поживет на воле, на свежем воздухе, на парном молоке… В огороде пусть копается, сарай поправит, крышу починит. Она вечером будет приходить с работы, готовить для него вкусную еду. А потом они будут пить чай с пирогами на веранде, с видом на лес и речку. Хорошо…

Только вот Мишкин мобильный номер почему-то не отзывается. Звонок проходит, а ответа нет. Придется-таки на домашний номер звонить. Не хочется, но придется. О, длинные гудки пошли, и сердце от страха дрогнуло, в пятки прыгнуло. Нет, не виноватая я…

Слава богу, не Софья Михайловна к телефону подошла. Хрипловатый девчачий голосок ответил. Машенькин, стало быть, которая младшенькая.

– Здравствуй, Машенька! А Мишель дома? – бодро проворковала она в трубку.

– Нет, Миши нету дома… И никого нету… И мама уехала. Я встала, попить захотела, и никого дома нету… – простуженной хрипотцой всхлипнула в ее руке трубка. – …Я к Лизке с тетей Надей пошла, а их тоже нету! А мне страшно дома одной, у меня горлушко боли-и-и-ит…

– Так это, Машенька… Ты это, не плачь, ты чего! – растерянно пролепетала в трубку Эля. – Они скоро придут, наверное!

– Ага-а-а-а… А если не придут? А вы кто, тетя?

– Я? Я Эля… Мы с Мишей в одной группе учимся.

– А, Эля… Это которая крестьянка, да?

Эля растерялась. Почему она вдруг – крестьянка? Они что, так ее называют? Хотя… Пусть называют хоть горшком. Лишь бы в печь не ставили. Наверное, она и есть крестьянка. Из деревни же в город приехала, значит – крестьянка…

– Машенька, ты скажи Мише, когда она домой придет, что я звонила, ладно?

– А я не знаю, когда она придет! Я одна, и мне страшно! Тетя, отведите меня к папе, пожалуйста!

– А его нет, он уехал…

– Ну, так я его подожду! Можно? Ну, пожалуйста, мне страшно одной! Я к папе хочу!

– Машенька, тебя же потеряют!

– А никого не будет еще долго, все же уехали…

Эля растерялась. Как это – уехали? И правда, Мишки в институте не было ни вчера, ни позавчера, а ведь у них были консультации… Когда она последний раз ее видела? Ну да, третьего дня, когда привела ее на бульвар, на встречу с Игорем… Нет, это что же получается? Оставили ребенка дома одного и уехали? Вроде на Мишку это не похоже… Может, случилось у них что?

– Ну хорошо, Машенька… А ты сможешь записку написать, чтоб тебя не потеряли?

– Да, я напишу, я умею печатными буквами! Нас в садике учили!

– Я сейчас подъеду, позвоню тебе и ты выйдешь. А дверь закрыть сумеешь?

– А у нас захлопывается! А ключи у мамы есть. И у Миши, и у Саши…

– Хорошо. Я быстро, жди!

Сунув мобильник обратно в сумку, Эля ринулась из прихожей в комнату – одеваться. Надо быстро, быстро! Ребенок там один! Кто его знает, что могло случиться? Пусть у нее пока побудет… И Игорь как назло в отъезде! Все-таки хорошо, что она решилась ему домой позвонить. Сам бы он не стал. Он в этом смысле вообще странно упертый. Жестокий даже. Как будто ни дома, ни семьи у него отродясь не было. Но она-то знает, что никакой он не жестокий на самом деле. Наверное, просто у него так вышло. А почему – и спрашивать не надо. Захочет – сам расскажет.

Она довольно быстро добралась до бывшего Игорева дома. У подъезда стояла девчушка в синем комбинезоне, в розовой шапке, из-под которой выглядывали яркие рыжие кудри, внимательно рассматривала прохожих.

– Ты Эля? – спросила ее девчонка.

– А ты Маша, да? Ну поедем, Маша, домой. Обедать будем… Ты борщ любишь, Маша?

Соня

Она вышла от Майи уже затемно. Время пролетело совсем незаметно. Пока ходила в магазин и аптеку, варила крепкий бульон и овсяную кашу, Майя спала, свернувшись калачиком под своим клетчатым пледом.

Соседками Майи оказались милые интеллигентные старушки, которые, пока Соня готовила на кухне еду, с удовольствием отвечали на ее вопросы, рассказывали историю их необыкновенного старинного дома – бывшего особняка богатого театрального мецената. Особое место в этой истории занимала, конечно же, тема борьбы с нуворишами. Кому ж не хочется жить в элегантном старинном особняке? В памяти старушек сохранилось как минимум пять разного рода попыток и покушений на расселение, праведных и неправедных. Слушая их, Соня лишь головой кивала – она бы тоже отсюда ни за что не уехала, хоть какими квадратными метрами искушай. Метры, это хорошо, конечно, но духовная территория проживания – элемент определяющий. Для нее, по крайней мере. И для Майи, выходит, тоже.

Милые старушки угостили ее и каким-то особенным кофе, очень крепким и сладким. Пока сидели с чашечками, на два голоса расхваливали Майю, «нашу изумительно талантливую, умную, спокойную, рассудительную девочку». Узнав, что Соня – Сашкина мать, удостоили похвалы и ее, потому что «у такой замечательной девочки, как Саша, должна быть такая же замечательная мама, и никак иначе». Соне было ужас как приятно это слышать! Вот уж действительно, нет пророка в своем отечестве…

Потом она кормила Майю бульоном и кашей, и снова они пили кофе, и говорили, говорили… И снова Соня ловила себя на мысли, как ей хорошо здесь, в этой старинной коммуналке. По-другому – хорошо. Не как раньше. Спасительная и тайно снисходительная насмешливость – это же люди, чего с них возьмешь, – которая выручала ее при любых обстоятельствах, здесь оказалась совсем невостребованной. Мало того – немного стыдной даже. Душа-то оказалась открыта. Причем открыта настежь, как окно для свежего воздуха. Еще немного – и отступит тяжкая мука последних дней, и найден будет спасительный выход, как жить дальше.

Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Как ни тяни время, а надо уходить. И за окном стемнело – поздний вечер уже. По всем правилам приличия давно надо было встать и уйти, но так не хотелось!

Уже стоя на остановке автобуса, она с запозданием спохватилась, что так и не позвонила домой, не узнала, как там хозяйничает ее бедный простуженный ребенок, и обругала себя последними словами. Достав из сумки телефон, суетливо кликнула Мишкин номер. Да что ж такое, почему она его опять отключила? Ну да, наверняка денег на счете нет… И домашний номер не отвечает. Наверное, гулять ушли. Или Мишка на «халтурку» в кафе Машку с собой прихватила. С температурой, что ли?.. Нет, Майя таки права, она не умеет любить своих детей… Ни разу о Машке не вспомнила! Вон идет ее автобус, она сейчас сядет к окошечку, посидит, подумает…

Да, пожалуй, Майя права. Да и Сашка права, как это ни горько осознавать. И у Мишки всегда загнанные испуганные глаза. Но это, наверное, от ее комплексов? Она девочка некрасивая, крупная, всегда сутулится… А Сашка – та просто от рождения агрессивна. Ей не любовь нужна, а сплошные ссоры и скандалы. Машка же просто общительная очень, хоть и маленькая еще. И потому ей интереснее с Лизкой, чем с матерью. Хотя… Если б она общалась с Лизкой не в Надиной квартире, а перед ее глазами, причем каждодневно… Конечно, она б это общение в один момент прекратила бы…

Да, все это так, конечно. Все они у нее недолюбленные. А только… Сама она – разве долюбленная? Если посмотреть назад, если покопаться там, в своем прошлом?

Отец рано умер, она еще совсем маленькой была. А от мамы она потом просто сбежала, поступив в институт. Именно сбежала, потому что мама после смерти отца стала слишком претендовать на общение, возжелав дочерней-материнской близости по самому большому счету. И признавать не хотела того, что нет у дочери средств на оплату этих счетов. Подавай ей близкое общение, и все тут, будто знать не знала о дочерних проблемах с этим общением! А иногда и просто требовала от нее конкретных проявлений любви, не столько ради самой этой любви, сколько для поселкового общественного мнения. «Соня, я прошу тебя, сходи сегодня со мной в кино! И держи под руку, и улыбайся мне, чтобы люди видели! Только надень что-нибудь новое, ради бога, а не эти старые джинсы! Еще подумают, что я тебя плохо одеваю…»

Ни минуты ей мать на одиночество не оставляла, лепилась, как гриб-чага на ствол молодой березе. Ну что, что ей оставалось, кроме побега? Не так уж и нужен ей был этот институт… А точнее сказать, вообще не нужен. Душа оставалась там, на окраине поселка, среди тишины, «музыки ветра», шелеста берез и огромной отцовской библиотеки. Бежала, как загнанный заяц, от всего этого великолепия – лишь бы подальше от матери. Потом долго жила в страхе – никакой почвы под ногами нет, зацепиться не за что. Хорошо, Игорь вовремя подвернулся…

А мама потом умерла – в одиночестве. Помнится, на ее похоронах она совсем не плакала. Могла навзрыд плакать над книжкой, а на похоронах – нет… Не любила она маму, чего уж греха таить. И мама ее не так чтобы уж любила, если честно. Если говорить о настоящей материнской любви. Претендовала – да. Но не любила.