Наталья Майорова - Красная тетрадь

Потом Вера деловито подняла насквозь мокрую рубаху, и уселась на него верхом, своею рукой, осторожно, но твердо соединив их тела в единое целое. Все последующее она тоже делала почти в одиночку, а Алеша чувствовал, как по его широким скулам катятся обжигающие и стягивающие кожу, горячие слезы. Стыд, страх и забытое наслаждение не давали ему дышать.

Когда все кончилось, Вера прилегла рядом на лавку и, ловко стянув через голову рубаху, спросила:

– Хочешь потрогать?

Алеша, не открывая глаз, протянул руку. Женщина направила ее к своей груди, а сама тем временем поскребла ногтями внезапно зачесавшийся бок.

– ВЫ, самоеды, своих баб-то ласкаете? – с честным исследовательским любопытством спросила Вера. Дыхание ее было еще бурным, но ритмичным, и говорить не мешало. – Дело-то общее, но ведь у каждого народа обычай свой, так я понимаю…

Алеша чуть заметно кивнул, дрожащей ладонью оглаживая чуть выпуклый живот и бедра Веры. Женщина удовлетворенно прижмурилась.

– Ну вот, а говорил: не могу, не могу! – усмехнулась она. – А все можешь, если тебя приласкать как следует. Следующий раз так трусить не будешь, так и еще лучше выйдет… Так вы, остяки, как предпочитаете-то? – не отставая от интересующего ее предмета, вновь спросила Вера. – Какой обычай у вас?

– У нас принято, чтобы мужчина сзади, – с трудом выговорил Алеша. – А женщина – на четвереньках. Но я не… – почему-то ему вдруг показалось, что его честный ответ касательно интимных привычек самоедов непременно должен оскорбить Веру.

– Ага! – удовлетворенно воскликнула Вера. – Поняла и запомнила. Но это мы уж в следующий раз попробуем. На сегодня тебе хватит… Ну, ты иди теперь в избу. Кваса выпей и спать ложись. Я мыться буду. А ты не мешай… Значит, вот как…

Лицо у Веры сделалось задумчивым, а Алеша вдруг вспомнил инженера Печиногу и представил себе, что у его вдовы и наследницы тоже имеется где-то такая специальная, разбитая на графы тетрадочка, вроде той, в которую она записывала латинские слова, и вот, она садится и записывает в нее следующей строкой:

«Остяки – тире – мужчина сзади, женщина спереди, на закорячках…»

Бледно улыбнувшись, Алеша, кряхтя, сполз с лавки. Вера игриво шлепнула его по тощему голому заду.

– Отвернись хоть, я оденусь, – жалобно попросил Алеша.

– Да завернись в простынь, возьми порты и иди так, – беспечно сказала Вера. – Кто на тебя глядеть-то станет. Бран с Медб? Так и пусть глядят. Они голого мужика сроду не видали. Им, должно, любопытно будет… Да хозяйство береги, чтоб не слизали или не скусили. Пригодится еще…

Проходя по деревянным мосткам расстояние в пять саженей, которое отделяло баню от дома, Алеша думал одновременно о нескольких вещах. О том, что все Верины привычки явно и больно напоминают время, когда она жила с Матвеем Александровичем Печиногой. Только ему напоминают или и ей тоже? О том, что сегодня он, уже того не чая, снова стал мужчиной. О том, что надо бы нанять мужиков и пристроить к избе новый флигель, ведь дети-то подрастают, и им нужны свои покои. О том, что если бы сейчас кто-нибудь что-нибудь сказал или сделал против Веры Михайловой, то он, старый остяк Алеша, зубами перегрыз бы этому существу становую жилу и с наслаждением, не дожидаясь последних судорог, выпил бы его теплую кровь. От этих странных мыслей Алеше попеременно становилось то холодно, то жарко. «Зачем связался?» – на пробу спросил он себя. Ответ пришел сразу, по-молодому веселый и яростный. И что бы ни случилось дальше, он ни о чем, совершенно ни о чем не жалел.

Собаки трусили далеко впереди, радуясь первому, еще бодрящему, а не сковывающему до костей морозцу. В грязи дороги остающиеся от их лап, расплывающиеся следы казались невероятно огромными. Если не знать, то и впрямь впору думать об оборотнях. Иногда на бегу Медб оборачивалась к Брану и игриво кусала его за плечо, привлекая внимание. Кобель на заигрывания сестры почти не реагировал, держал какой-то свежий след. Время от времени Бран останавливался (Медб по инерции убегала вперед), поднимал к небу тяжелую башку и, поводя носом из стороны в сторону, нюхал хрустящий мелкой ледяной пылью, скомканный предзимьем воздух.

Дети, идущие позади, знали, что полуволки, казалось бы, полностью поглощенные своими делами, ни на мгновение не выпускают их из виду. Обычная игра детей и собак состояла в том, что Соня или Матвей, стараясь двигаться как можно быстрее и незаметнее, скрывались в подлеске и там затаивались. Буквально через несколько секунд оба пса разворачивались и с тревожным лаем бросались на поиски исчезнувшего. Напрасно оставшийся пытался уговорить или отвлечь их. Пока беглец не будет обнаружен и за полу не вытащен из своего укрытия, собаки нипочем не успокаивались.

Но нынче игр не было. И обычных разговоров обо всем – тоже. Рябину собирали молча. Матвей недоумевал и не знал, как спросить. Соня сама позвала его, а теперь молчит так окончательно, словно язык проглотила. На людях Соня была молчаливей Матвея, но, когда дети оставались наедине, она всегда говорила больше названного брата, и ее оригинальные объяснения были для мальчика неиссякаемым источником всевозможных сведений и даже теорий.

– Соня, а отчего листья непременно зеленые? Ну, не красные там или не голубые?

– Помнишь, мы с тобой краски смешивали, когда Варвара нас рисовать учила? Если синий и желтый смешать – что будет?

– Зеленый!

– Ну вот, сам гляди. Небо – синее, солнце – желтое. На земле, в лесу отражение смешивается, что выходит?

– А куда Бран с Медб денутся, когда умрут? Агаша говорила, что в рай собак не берут. Разве у них души нет? Я не верю…

– Собаки служат человеку, оттого их души на небо не попадают, а возвращаются обратно – служить. Вот как у Опалинских, помнишь, бабушка Марфа рассказывала. Старая Пешка теперь аж в четырех собачках живет. И все – такие же умные.

– А отчего, если соль в ранку попадет, то щиплет?

– Помнишь, мама Вера нам про микробов рассказывала? Когда ранка, там всегда микробы заводятся. А если на них соль попадет, им не нравится, и они все сразу кусаться начинают, как маленькие собачки. А зубки-то у них маленькие, вот тебе и кажется, что щиплет…

– Соня, чего ж ты молчишь? Мне скучно! – решился, наконец, Матвей, когда сестра, с полной доверху корзиной, слезла с корявой, расщепленной с верхушки рябины.

– Ну давай говорить, – Соня по-взрослому вздохнула и присела на мокрый, холодный пенек. – Только я все равно не знаю, что делать. Боязно мне!

Когда всезнайка-сестра призналась в своем страхе, Матвей мигом почувствовал себя сильным и отважным и пожалел, что не захватил с собой деревянного меча.

– Ты мне расскажешь, и мы вместе придумаем! – решительно сказал он и грозно насупил жидкие, рыжеватые брови.

– Дай-то Бог! – пробормотала Соня, перекрестилась и приступила к рассказу.

Настоящее происхождение Сони было давно известно обоим детям. Вера не считала нужным скрывать – все равно кто-нибудь да расскажет.

Семья Сони жила в Светлозерье, на Выселках. Родная мать девочки умерла во время родов. Сама Соня выжила только благодаря тому, что Матвей Александрович Печинога умудрился вовремя отрезвить пьяного приискового фельдшера, и привезти его на Выселки. Шатающийся от душевной и физической слабости эскулап сумел достать младенца из материнской утробы, но на спасение жизни роженицы его искусства не хватило. Оставив деньги для попечения новорожденной, инженер Печинога уехал в поселок.

Кроме маленькой безымянной девочки, в семье было еще шестеро детей. Отец несколько лет подряд нанимался в сезон на Лебяжий прииск, потом как-то сбежал, не отработав контракта, якобы от жестокости мастера и завышения нормы выработки. Одно время, как и большинство мужиков на Выселках, вроде бы имел какие-то сношения с бандой Воропаева. Основное время он пил и валялся пьяным, а просыпаясь, делал детей своей безответной жене. Его старшая незамужняя сестра, по мере сил помогавшая невестке в хозяйстве, болела чахоткой. Деньги, которые инженер оставил для маленькой сиротки, отец отобрал у сестры и пропил «за помин души» безвременно усопшей супруги.

Когда Вера Михайлова появилась на Выселках, девочке исполнилось 10 месяцев. Она лежала в колыбели в вонючих, полусгнивших тряпках и молчала, так как сил кричать у нее давно уже не было.

– Приехала глянуть, как Матвеева крестница живет, – хмуро объяснила Вера сестре отца.

– Спасибо за заботу, – кашляя и отворачиваясь ответила изможденная до крайнего предела женщина. – А только скорее бы Господь милость проявил и прибрал бы ее к себе… Невмоготу мне за всеми, и ей мучиться…

Когда Вера, преодолевая брезгливость, взяла Соню на руки, то поразилась тому, что десятимесячная девочка весит меньше, чем ее двухмесячный сын. Братья и сестры высовывали немытые мордашки с полатей, разглядывая статную, красиво и чисто одетую гостью, галдели и блестели глазенками.

Без тени улыбки Вера достала из кармана юбки и высыпала на грязный стол кулек купленных в лавке сластей.

– Ешьте! – сказала она ребятишкам.

Тетка кинулась было прибрать, но не успела. Дети, взвизгнув на одной ноте, кинулись к столу, мигом, пихаясь и щипая друг друга, расхватали угощение и, как злобные зверьки, спрятались с добычей по углам избы, под лавкой, в сенях. Самому маленькому не хватило, он оказался слишком неловким, и никто из старших не подумал поделиться с ним. Малыш стоял посреди избы возле стола и беззвучно и отчаянно ревел.

Хозяйка не обращала внимания на его горе и поведение старших, смотрела на Веру с осторожной надеждой.

– Может быть, деньжат хоть крошечку дадите? – робко спросила она. – Им на хлеб…

– А хозяин опять пропьет? – жестко спросила Вера.

– Да я ему не скажу!

– Щас! – усмехнулась Вера. – Вот что. Девочка у вас все одно помрет. Я ее забираю. Тебе за нее оставляю вот, десять рублей ассигнациями. Нынче же поезжай и купи на них муки, масла, крупы, продуктов каких. Иначе брат все отберет и останешься ни с чем. Поняла?

Женщина судорожно закивала, сжимая в кулаке деньги.

– Мужику скажи, что девочка умерла. Так лучше будет, а он и не хватится. Как ее звать?

– Да никак, – потупилась баба. – Все хотели свозить в Егорьевск или уж в Сорокино окрестить, да куда такую…

– Ладно, – Вера сумрачно улыбнулась. – Ежели тебе дело есть, то я ее Софьей назову.

– Хорошее имечко! – хозяйка подобострастно поклонилась и тут же закашлялась, прижимая к иссохшей груди сжатые кулаки.

Так сиротка Соня оказалась в доме Веры Михайловой. Почти три месяца она только ела и спала, и Вера даже не знала, какой у нее голос.

Потом, отогревшись и отъевшись, девочка обрела и голос, и вид нормального годовалого младенца, но самая ранняя история ее жизни, несомненно, навсегда наложила на ее характер свой отпечаток: Соня была пуглива, крайне осторожна ко всему новому, говорила и улыбалась только своим, хорошо знакомым людям. С прочими дичилась и пряталась под стол или под одеяло. Переодеть ее в новую одежду или уговорить попробовать новое блюдо стоило большого труда. Она любила играть со старыми, пусть даже поломанными игрушками, ела и пила всегда из одной и той же тарелки и чашки и впадала в молчаливую панику, если ей предлагали другую посуду. Играть ни с кем из детей, кроме Матюши, она не желала. Вера была крайне рада и удивлена, когда обнаружилось, что Соня легко и спокойно приняла остяка Алешу. Чем-то это Сонино решение поддержало и саму Веру.

Как уже говорилось, от Сони не скрывали, что ее родная мать умерла, а Вера Михайлова из милости взяла сиротку к себе в дом. Никакой разницы между обоими детьми ни Вера, ни Алеша не делали, и дети это видели и понимали. Когда Соня научилась говорить, она стала называть приемных родителей – мама Вера и папа Лёка. Оба не возражали. Матвей, который заговорил позже, с самого начала называл их также.

Соне исполнилось четыре года, когда к Вере, выбрав время, когда Алеши и прислуги не было дома, явился родной отец девочки.

– Я знаю, что у тебя живет моя дочь! – заявил он.

Вера демонстративно поморщилась от отвратительного запаха, который исходил от мужчины.

– Все это знают. Но твоим попечением она уж давно померла бы. А у меня жива-здоровехонька. Неужто хочешь ее теперь забрать?

– Нет, нет! – мужик в испуге замахал руками. Такой оборот разговора его явно не устраивал. – Не нужна она… То есть, нужна, но пусть у тебя живет… Я хотел… я хотел сказать, чтобы ты мне денег дала. Вот!

– Это за что же? – прищурилась Вера.

– За дочь! – мужик выпятил тощую грудь. – Сестра померла, мне надо сирот кормить, обиходить их, а на приисках сама знаешь какие заработки. Ты же от инженеровых денег как сыр в масле катаешься… Поделись!

Как ни противно было Вере это видеть, но белокурая хрупкая Соня с высокими скулами и светло-серыми глазами явно удалась в своего отца. Несмотря на потасканность всего облика незадачливого папаши, удивительное сходство между ним и младшей дочерью было очевидным.