Но вот он поднял голову к звездам и увидел полыхающие во все небо огни. Зеленые, красные, белые, лиловые… Боролмин действительно не умел читать, но он сразу понял: это Северная Звезда утешала его и кричала ему о своей любви…

Потом Боролмин вернулся к людям и с изумлением узнал, что со времени его исчезновения прошло уже три года и все считали его погибшим. Соплеменники очень обрадовались его возвращению, потому что он всегда был добрым к ним, и защищал слабых от злых и сильных. Когда он рассказал людям свою историю, они очень удивились, но зато сразу поняли, откуда взялись на небе эти таинственные и прекрасные огни.

А полярное сияние в этом племени и по сей день называют «письменами Северной Звезды»…

Соня и Матюша молчали так долго, что Алеша, нагнувшись, даже заглянул им в лица, проверяя, не уснули ли дети от усталости и размеренности его рассказа.

– Зачем вы за матерью следили? – наконец, спросил он. – Нехорошо это, однако, не нужно.

– Да что ты говоришь, Алеша! – изумленно воскликнул Матюша. – Мы за мамой Верой вовсе не следили! Мы сами, знаешь, как удивились, когда ее там увидали! Да еще с этим… Мы как раз за ним-то и следили. Ты знаешь, Алеша, кто он? – Матюша понизил голос и сделал круглые глаза. – Он – настоящий разбойник! Правая рука самого Черного Атамана. Я точно не понял, но, по-моему, он с каторги сбежал… Как ты думаешь, что мама Вера с ним делала?

«А ты как думаешь?» – захотелось спросить Алеше. Разумеется, он удержался.

– Если я правильно все понимаю, ваша мать с ним еще по Петербургу знакома, – сказал остяк, стараясь держаться как можно ближе к истине. – Вроде бы они в одном доме служили, у одних господ.

– Мама Вера дружит с настоящим разбойником. Ну надо же! – удивленно сказала Соня и, наклонив голову, пальцем почесала основание косички.

Алеша с немалым облегчением подумал о том, что сам потрясающий факт знакомства Веры с разбойником, по-видимому, вытеснил из памяти детей увиденные ими подробности отношений мужчины и женщины.

– А откуда вы знаете, что он – разбойник? – внезапно заинтересовался Алеша. – И почему следите за ним?

– Это – тайна, – важно сказал Матюша. – Поскольку она не только наша, то мы тебе не можем сказать. Прости, пожалуйста, Алеша, – ласковый ребенок потерся щекой о рукав остяка.

– Угу. А матери можете сказать? – теперь, когда шок от происходившего под елкой и вокруг нее минул, странное поведение детей тревожило Алешу все больше.

– Нет, и маме Вере пока не можем, – помотала головой Соня. Тоненькие косички смешно подпрыгнули на ее узких плечах. – Потом, когда все узнаем, расскажем.

– Послушайте меня, – стараясь говорить максимально убедительно, начал Алеша. – Вы ведь знаете, что вожжаться с разбойниками и даже следить за ними, это очень опасно. Поэтому вы должны мне теперь рассказать, а я постараюсь…

– А мама Вера тебе рассказала, что она с разбойником вожжается? – спросил Матюша. Глазки его сверкнули при этом так подозрительно, что Алеша поневоле еще раз спросил себя: «так ли уж они ничего не поняли?!»

– Ладно, – вздохнул старый остяк. – Сейчас отправляемся домой, а потом будем разбираться…

– А ты, Алеша, маме Вере не расскажешь? – тревожно спросила Соня. – Мне кажется, ей не понравится, если она узнает, что мы…

– Да уж, – Алеша вздохнул еще раз. – Точно, однако, не понравится. А вы сами-то мало-мало не проболтаетесь?

– Истинный крест! Ей-богу! – хором сказали мальчик и девочка и разом перекрестились. Матвей крестился правильно, а Соня почему-то на староверский лад.


Вера открыла глаза.

Она лежала на боку и чувствовала на своем бедре тяжесть горячей мужской руки. Прямо перед ее лицом крупный лесной муравей волок куда-то еловую иголку. «Наверное, муравейник после зимы починять», – подумала Вера. Иголка была раза в три больше муравья, он ронял ее, но снова упорно подхватывал и продолжал путь. Прикинув общее направление движения муравья, Вера протянула свободную руку и осторожно взяла иголку двумя ногтями. Муравей, как она и ожидала, повис, уцепившись лапками за добычу. Женщина села, наклонилась вперед и опустила иголку с муравьем как могла дальше от края одеяла. «Чтоб не раздавить случайно,» – объяснила она в ответ на вопросительный взгляд мужчины. Потом снова легла и накрыла немедленно вернувшуюся на место руку Никанора своей ладонью.

– Ты не знаешь слов, не можешь говорить. Я – могу. И буду теперь говорить за нас обоих… Ты такое говорил обо мне… про «все эти годы» и прочее… И дело вовсе не в золоте. Точнее, не только в нем. Я всем кажусь деревянной и бесчувственной, я знаю это, да где-то я такая и есть. Но неделю назад я и вправду очень боялась, что разочарую тебя… Ведь у меня… Что я, если здраво взглянуть? Ты придумал меня за все эти годы на каторге, а в обычной жизни тебе могло стать обидно… Теперь я вижу, что это не так и мне… мне радостно, Никанор. Я ведь тоже уже почти забыла, как это, когда… Ты был сильным, как я тебя и просила. Ты угодил мне во всем…

– Ты мне – тоже! – горячо вставил Никанор, целуя плечо Веры.

– Я рада этому, правда, рада, Никанор. Я старалась и всю неделю вспоминала, что нравилось тебе тогда, в Петербурге…

– Верочка, перестань… – попросил Никанор. – Иначе я не смогу…

– Хорошо, Никанорушка, прости, я больше не буду. Но мне хотелось сказать тебе, чтобы ты знал и помнил…Теперь мы будем с тобой прощаться. Я хочу, чтобы ты первым ушел. Сможешь?

– Для себя – не смог бы. Для тебя – смогу.

– Благодарю тебя.

Желтая пичужка с голубой головкой смотрела на уходящего человека с верхушки ели. За истекшую неделю она успела свить гнездо и отложить туда пять голубоватых, в коричневую крапинку яичек. Теперь она сидела на яйцах и была всем довольна. Люди больше не пугали ее. Они приходили каждый вечер, жгли свой костер, разговаривали и отпугивали своим присутствием и запахом всех хищников, любителей птичек и яиц, – от ворон до куницы. Желтая пичужка с голубой головкой чувствовала себя в безопасности. Можно даже сказать, что она полюбила этих людей и считала их своими. Они же ее так ни разу и не заметили.

На исходе дня лесной муравей приволок иголку в родной муравейник и отправился спать в тепло подземных этажей. Несмотря на конец весны, ночи стояли еще прохладные.


«… и если одному доводится всю жизнь, как малому муравью, тащить в родное гнездо то былинку, то крошку, то крупинку сахара, и быть тому довольным и счастливым вполне, то другим Господь отпускает непонятные страсти и душевные испытания. Притом без всяких вроде бы к тому оснований. Чему, какой цели это служит, как вы полагаете, Софья Павловна? Я понимаю, что Божественный промысел подчиняется иной, нечеловеческой логике, но в ее плотском, материальном воплощении непременно должны учитываться земные законы. В чем же этот учет? Всю свою жизнь, сколько себя помню, я за высшее благо почитала мирно жить с мужем и детками в собственном доме, утруждаться по хозяйству, справлять христианские праздники, исправно ходить в церковь и радоваться простым и всем понятным радостям. Отчего же и по какому закону вокруг меня клубится все это?…»

Сзади послышался тихий скрип открывающейся двери. Вера быстро прикрыла незаконченное письмо листом бумаги со сметой продуктов для лавки. Оглянулась.

Остяк Алеша, казалось, еще постарел со вчерашнего вечера. Тяжелой шаркающей походкой он приблизился к столу, за которым сидела Вера, оперся на него рукой. Вера привычно потерлась щекой о рукав.

– Устал, Алеша? Дела замучили?

Остяк кивнул.

– Может быть, ну их к бесу, Коськины прииски? Что нам, без золота этого денег не хватает?

Алеша отрицательно помотал головой.

– Не в том дело. Там все правильно идет. Подношения я раздал, кому следует. Теперь обождать надо и все бумаги будут у нас. Торф на речке Гнилушке уже самоеды вскрывают. Двое мастеров ладят самую простую машину. Я им всем живыми деньгами заплатил, и теперь они будут стараться и не будут болтать. Сейчас надо бы твои дела ускорить. Мои соплеменники невзыскательны, но даже они не могут в гнездах жить да кореньями питаться…

– Да-да, Алеша, я вот как раз сметы считаю. Бакалея, мясо, прочие товары. Амбар-то когда готов будет?

– Думаю, к концу этой недели. Я туда еще троих хантов нанял.

– Хорошо. Но чем меньше слухов, тем для нас лучше. Контракты мы до подхода бумаг заключать не можем, так?

– Так.

– Значит, придется сначала цены слегка снизить, а за работу переплачивать – так?

– Так. Но это мы потом наверстаем. Способы есть.

– Известно. А что насчет каторжников?

– В этом сезоне лучше не рисковать. Пока не поняли толком, сколько там золота, какая выработка, не просчитали все… На будущий год можно и каторжников нанять. От поселков далеко, караулить легко, платить им можно почти в полтора раза меньше, да и прав у них…

– Но казаки, что при них… Как мы свое-то дело обустроим?

– Ой, Вера! Казаки люди служивые, но тоже, однако, люди, как и все. Договоримся, поверь старому Алеше… А что охрана дополнительная у прииска будет – так это по нашим разбойным временам только хорошо.

– Коли ты говоришь, то и ладно. Только где же мы свободных-то на этот год наберем, если все здешние жители на контрактах у Опалинских? Разве что хантов-охотников позвать? Так ведь не пойдут они. И из степи уж привезти не успеем…

– Решим, Вера, решим. Как русские говорят: ввяжемся в бой, а там посмотрим! Придумаем что-нибудь…

– Конечно, – Вера улыбнулась. – Чтобы ты, Алеша, да не придумал!… Но ведь что-то еще тебя тревожит. Я ж вижу…

– Варвара вчера в ночь в тайгу ушла.

– С чего? Не собиралась вроде.

– Я… поучил ее мало-мало… камчой, и в конюшне, однако, запер… К отцу непочтительна была… Она убежала…

– Ты избил Варвару?! – глаза Веры округлились. – За что же?!

– Я сказал: сколько можно шляться? Замуж, однако, иди! А она дерзить стала…

– Да у вас с Варварой такие разговоры промеж собой, сколько я тебя помню! – недоверчиво воскликнула Вера. – Что ж теперь-то?… Алеша, скажи! – женщина нахмурила лоб, прижала два холодных пальца к заигравшей на виске жилке. – Ты Варвару… вместо меня избил?… Хотел-то – меня?

Пауза была долгой и темно-красной, как пролитое на стол церковное вино.

– Нет, Вера, нет, – слова падали, словно капли расплавленного воска на обнаженную кожу предплечья. – Что ты… говоришь…. Как я могу хотеть… тебя…

– Алеша, скажи!

– Нет… Варвара всегда… своенравной была… поделом… Теперь, может, и к лучшему… отрезанный ломоть…

Вера хотела бы заплакать. Она знала, что это принесет облегчение им обоим, сделает их обычными немолодыми людьми – мужчиной и женщиной, вместе горюющими и удивляющимися на причудливость дольнего мира. Но от долгого неупотребления наметанный бабий навык просто позабылся. Слезы не шли.

Из детских покоев через незакрытую дверь доносился заливистый хохот и азартные вопли детей. Там Коська-Хорек показывал Соне и Матюше карточные фокусы и упрямо отказывался раскрывать секрет.


К теремку на Черном озере Варвара добралась к рассвету. Дубравина и его приспешников на заимке не было. Сцепив зубы, Варвара рукой отстранила с пути Агнешку, из последних сил, волоча ноги, прошла в комнату, где всегда останавливался Черный Атаман и легла ничком на широкую, пахнущую свежим сеном кровать. Агнешка, не уходя, крутилась юлой. Выгнать ее у Варвары не было сил, поэтому она, не поднимаясь, большим пальцем указала себе за спину:

– Срежь к бесу. И принеси мазь.

Когда Агнешка, непрерывно цокая языком, срезала и отлепила лоскуты вымоченной в сукровице кофты с Варвариной спины, глаза ее сделались просто косыми от потрясения и любопытства.

– Матка боска! Кто ж это тебя так?!

– Не твое дело! – огрызнулась Варвара.

Агнешка, надо отдать ей должное, свое дело знала. Истопила баньку, промыла, не особенно тревожа, раны, напоила и накормила, и даже колыбельную печальную спела в тон, приятным грудным голосом.

– Спасибо тебе, – снизошла Варвара и забылась тяжелым сном.

Агнешка летала по терему, как на крыльях. Она вовсе не была такой уж жестокосердной, и избитую Варвару ей было жаль. НО в ее жизни было так мало событий, что любое из них не только занимало, но и радовало ее, и с этим она ничего не могла поделать.

Дубравин приехал после полудня. Увидев Варвару, лежащую на кровати, вопросительно поднял бровь. Девушка с трудом встала, молча повернулась спиной и скинула с плеч на пол новую лиловую кофту – подарок Сергея Алексеевича. Дубравин удивленно присвистнул и спросил, не приближаясь:

– Кто это тебя? За что?

– Отец, – сквозь зубы прошипела Варвара. – Велел замуж идти, а когда я воспротивилась, избил и в конюшню запер. Я через окно вылезла и убежала…

– А, вот оно что… понятно… – рассеянно протянул Сергей Алексеевич, присел на стул и принялся стягивать сапог. – Ногу натирает, каналья, – пожаловался он. – Где-то у меня здесь другая пара была…