Наталья Майорова - Красная тетрадь

– Сергей, – голос Варвары дрогнул. Любой услышавший ее почувствовал бы, что она сдерживает себя. – А как же со мной будет?

– А что с тобой? – удивился Черный Атаман. – Ты с отцом поссорилась, как я понял? Так живи здесь, сколько тебе надо. Пока спина не заживет, или пока обиды не минут. Если ты про то, чтобы я тебя не трогал пока, так я ж не зверь – все понимаю…

– Так ты, что ж, так ему и спустишь?! – голос Варвары напоминал шипение змеи, которой в малиннике наступили на хвост.

– Кому? Твоему отцу? – в голосе Дубравина послышалась досада. – Я не разберу даже, о чем ты толкуешь. Я должен схватиться с остяком Алешей, с которым мы делим здешнюю тайгу, из-за того, что он счел нужным поучить плеткой свою непослушную дочь? Это ты имеешь в виду? Но это же ерунда! В обычаях вашего племени дочери – собственность семьи, и не мне, русскому дворянину, в это мешаться. Лавры похитителя местной Бэлы меня совершенно не прельщают. Коли тебе нужно убежище на время – пожалуйста, я уже сказал. Кстати, если Алеша узнает об этом, ну, о том, что я тебя прячу, это будет очень нехорошо, потому что мы теперь с ним – вроде компаньонов…

– Он уже знает, – мстительно сощурив и без того узкие глаза, сказала Варвара.

– Что знает? – Дубравин напрягся. – Откуда?

– Я ему сказала, что мой полюбовник – Черный Атаман!

– О-о… ч-черт! Зачем?! – Сергей Алексеевич вскочил, как был, в одном сапоге, подбежал к Варваре, развернул ее лицом к себе и тряхнул за плечи. Остячка посерела и закусила губу. Смуглые обнаженные груди качнулись вызывающе.

– Мне так захотелось!

– Вот сучка! – Дубравин отпустил девушку и сморщился, видимо, вспомнив о ее исполосованной спине. – Ну, право, я твоего отца вполне понимаю! Ты кого хочешь можешь из себя вывести. Надо бы тебе еще добавить за самоуправство, или просто выгнать к чертовой матери! Теперь Алеша может отказаться от всех наших договоренностей или изменить условия. И ты, только ты будешь в этом виновата!

– Хорошо, я уйду. Теперь же. Тетешкайся с моим отцом. Вы друг друга стоите.

Что бы ни случилось, Варвара умела держать удар. Черный Атаман знал об этом и высоко ценил это ее качество.

– Иди сюда! – Сергей Алексеевич стянул второй сапог, расстегнул рубашку и навзничь упал поперек кровати. – Иди, не бойся. Ложись сверху. Я буду осторожен.

Спустя несколько минут Варвара расслабилась и тихонько всхлипнула ему в ухо.

– Ну что ты, чернавка, – ласково прошептал он. – Если не хочешь, то ничего не будет. Отпустить тебя?

– Нет, не пускай, – прошептала Варвара. – Прижми крепче.

– Страшно прижать-то, – улыбнулся Дубравин, осторожно кладя горячие ладони на прохладные упругие ягодицы. – Здесь-то цела? И то ладно… Ты на меня не сердись. Я за твоего отца не ответчик, ведь так?

– Так-то так, а все равно обидно!

– Дикая ты у меня, чернавка… – пробормотал Сергей Алексеевич. Дыхание его постепенно ускорялось, становилось все более бурным.

Внизу, на берегу озера Крошечка Влас расседлывал и растирал уставших в дороге коней и думал о своей зазнобе, Маньке. Он уже сказал ей по секрету, что пошел в разбойники, и скоро у него будет достаточно денег, чтобы забрать ее из дому, поселить отдельно и справить свадьбу и угощение. Глупая Манька не поверила. Да и как ей поверить в хорошее, если она всю свою жизнь прожила всеобщей служанкой и ничего, кроме чугунов с жидкой похлебкой, да грязного рванья не видала. А он, Крошечка, как будут деньги, первым делом купит себе красную рубаху и сапоги со скрипом, а Маньке – желтый сарафан с лиловым кантом да зеленый плат с розами… Красиво будет! Никто и представить не может, что вечная замарашка Манька может быть приглядной. Только он, Крошечка, рассмотрел. И как принарядит ее, да заберет из ихнего проклятого дома, да справит свадьбу на все Выселки, так другие девки и парни обзавидуются, на Маньку глядя…

– Ну до чего же пакость кусучая, пропади она совсем! – вполголоса выругался исправник Семен Саввич Овсянников, отгоняя комаров, оводов и мошку, которые в изобилии атаковали его дородную фигуру, переодетую для пущей конспирации в штатское платье.

Служба в провинции, помимо очевидных неудобств и лишений, приносила огорчения самые неожиданные. Вот, к примеру, как встречаются со своими агентами полицейские чины в больших городах? Разумеется, со всеми удобствами, на конспиративных квартирах. А какая может быть конспиративная квартира в Егорьевске, если в нем в одном углу чихнешь, а из другого – «будь здоров» кричат?

Потому и приходится тащится для тайной встречи в этот медвежий угол.

Да еще и визави запаздывает. Безобразие, если разобраться. Что он о себе понимает?!

Можно было бы, конечно, посылать на нечастые встречи помощника или даже урядника, но ведь страшно же – доверишься кому и сорвут всю операцию. Не по злобе, конечно, а от излишнего рвения. От него, если бы кто посчитал, вреда-то как бы не больше случалось, чем от прямого злоумышления. А отвечать за неудачу – кому? Естественно, исправнику. Да и уж больно лакомый и обширный кусок получается. Не листки там какие-нибудь крамольные и даже не тайный кружок. Целая разветвленная сеть, едва ли не в пол России, прямых против государя и порядка злоумышленников, вершащих свое гнусное дело непосредственно под носом у полиции и жандармов. Если все удастся совершить и закончить в ажуре, то… Семен Саввич зажмурился. Он понимал, что это его единственный и должно быть, последний в жизни шанс выбраться из здешнего захолустья, перебраться куда-нибудь поближе к столицам… Покойный Иван Гордеев говаривал, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме. Семен Саввич не чувствовал в себе согласия с этим тезисом. Он был согласен оставаться в Риме вторым и даже двадцать вторым, если понадобится. Но – Рим!… А точнее – сердце Российской империи манило его к себе неудержимо, как юную девушку. Залитые электрическим светом улицы, дворцы, театры, клубы, рестораны, в которых подают омаров… Бог весть, почему именно никогда не виденных им омаров так хотелось откушать Семену Саввичу в столичном ресторане… И что ему мелкие мошки, когда, можно сказать, решается его судьба?!

Внутренний агент прибыл с небольшим опозданием, сославшись на сложности с лошадью («Что за люди?! – внутренне воскликнул Семен Саввич. – Даже на лошади ездить не умеют»). Сообщенные агентом сведения показались исправнику весьма утешительными и обнадеживающими. Дело явно двигалось к своему завершению. Правда, неожиданно вклинились в события и явно готовились сыграть в них немалую роль двое: Вера Михайлова и старый остяк Алеша, – подлинный, а не по документам и циркулярам хозяин приишимской тайги. Пытаться управлять Алешей было бесполезно, все равно, что приказать ветру не дуть, а снегу – не падать не землю, и потому урядник Загоруев получил приказ припугнуть Веру с тем, чтобы она до времени сидела тихо. Но, видать, не справился Карп Платонович с заданием. За то его винить сложно: Семен Саввич видел Веру Михайлову неоднократно, и отдавал себе отчет в сложностях, которые должны были встретиться на пути человека, пожелавшего ее запугать. Как бы узнать доподлинно, виделась ли она с беглым каторжником Никанором? И о чем они промеж собой договорились?

Во всяком случае, неожиданные и упорные слухи о найденном где-то в тайге золоте в сочетании с официальными шагами, которые предпринимали доверенные лица Алеши, могли здорово отразиться на настроениях рабочих и на финальной расстановке сил в тщательно продуманной и уже почти подготовленной операции.

Когда уже расставались с агентом, острый полицейский глаз исправника узрел в кустах какой-то посторонний рыжий отблеск.

– Глядите, что это? – воскликнул Овсянников.

Его визави резко обернулся, но ничего не заметил, кроме низко качнувшейся ветки.

– Вон там?

– Да, рыжее что-то.

– Должно быть, лисичка молодая. Коронин у нас натуралист, так рассказывал, что они по молодости бывают очень любопытны.

– Может быть, может быть, – Овсянников с сомнением покачал головой.

Жизнь в таежном городке в окружении ссыльных, каторжников и золотых приисков вполне может сделать человека фаталистом, но оптимистом – увольте!

Вера Михайлова и Левонтий Макарович Златовратский вместе стояли возле книжных полок.

– Я уж тут почти все прочла, – с сожалением произнесла Вера, ласково проводя пальцем по корешкам.

– А вот это? «Застольные беседы» Плутарха? – Златовратский до середины вытянул коричневый с золотом том.

– Само собой. Вы мне его давным-давно для упражнений давали. Уже после я насквозь прочла. И матюшины все книги кончились… Ну, впрочем, чего я жалюсь? Денег у меня теперь много, надо приспособиться как-то книги из столиц или уж из Екатеринбурга выписывать…

– Хочешь, я буду для тебя это делать? – спросил Левонтий Макарович.

– Спасибочки! – Вера обернулась через плечо и взглянула прямо в тусклые глаза господина Златовратского. Они были почти одного роста, но Вера, соразмерно располневшая с годами, выглядела куда дородней. – А только на что вам?… А, догадала! – улыбнулась женщина. – ВЫ их сами сперва читать будете, и семье давать, а в деньгах – экономия. Верно?

– Можешь считать и так, – Златовратский бледно улыбнулся в ответ. – Ну так что, договорились?… Или, может, лучше журналы?

– Не, журналы я не люблю. Их и в библиотеке получают, так я даже в подписке не участвую. Сосредоточиться на них нельзя. Нарезано все лоскутами. Как понять? И это… с продолжениями… Только увлечешься, нырнешь туда, ан – бац! – и кончилось все. И жди потом целый месяц, когда дальше дело пойдет. Не годится для меня так. Мне книги милее. Чтоб от начала до конца…

– Вера! Когда ж ты успеваешь-то столько читать? Я сам не всю свою библиотеку прочел, да и у Печиноги, помню, книг огромное количество было. А у тебя ведь семья, дети, дело немалое…

– Я сызмальства сплю мало, – охотно объяснила Вера. Видно было, что ответ на этот вопрос у нее готов заранее. Видать, не он первый спросил. – Летом четырех часов довольно, а зимой – пяти. По дому, как прислугу уговорили нанять, делать, считайте, ничего не надо. Дети у меня – докука небольшая, сами себя занять умеют. Последнее время даже с лишком. А дело… Ну, то, конечно, да. Пусть десять часов в день берет, ну, пусть – двенадцать. Пасьянсов я не раскладываю, болтовни не люблю, чай самоварами, как у здешних кумушек принято, тоже не пью. Восемь-десять часов в остатке по-всякому выходит. Любой учитается…

Строгая Верина арифметика поразительно звучала для господина Златовратского. Да, разумеется, он не хуже Веры Михайловой знал о том, что сутках ровно 24 часа. Но уж давно не мог понять, куда, собственно, девается время. Встал, позавтракал, что-то такое почти неощутимое произошло, и уж стемнело, пора к ночи готовиться. Зимой выручали занятия и иные хлопоты в училище, которые правильно делили день: «на службе» и «после службы». Летом же, когда в училище были каникулы, дни, недели… да что там – годы! – попросту утекали между пальцами. Вот уже выросли все три дочери, они с Каденькой состарились… Почему так быстро все произошло? Как вышло, что у великолепной машины Веры каждый день состоит из 20 (!) чем-то заполненных часов, а у него не находится времени на то, чтобы расставить по местам громоздящиеся на столе книги? Когда-то он тоже много читал и даже писал обширный труд из римской истории, посвященный государственному устройству раннего принципата. Идеи там высказывал весьма, надо признаться, смелые – об искусном сокрытии единодержавной сущности Октавианова правления под маской восстановленной республики… Если бы не старания Айшет, папка с рукописями уже давно покрылась бы ровным слоем пыли. НО если рассудить здраво: к чему его писания, даже если б они и были окончены? Кто их прочтет, оценит? В Екатеринбурге за давностью лет уж никого не осталось, в столицах он никого не знает, обращаться же наугад в его возрасте и чине не пристало… А здесь, в Егорьевске? Каденька уж много лет смотрит на него, как на случайно обнаружившуюся между книжными страницами высохшую моль, дочери заняты своим, ему непонятным, ученики в училище… Его лучший за все время существования училища ученик, Василий Полушкин, нынче успешно торгует щепой, солью и лесом. Подавал немалые, действительно немалые надежды, мечтал об Университете – и что ж? Все перемолола косная, не прощающая любой неординарности среда. Впрочем, простите, ошибся! Данное утверждение справедливо лишь в том случае, если упомянутая неординарность не касается торговли, мошенства, золота, объегоривания местного населения и иных способов зарабатывания живых капиталов. В этих же областях – любые способности в строку!

Вот и получилось удивительное, – мысленно подытожил Левонтий Макарович. – Единственным человеком, с которым я на склоне лет могу поговорить об действительно интересующих меня предметах, является бывшая крепостная крестьянка Вера Михайлова… и ничего с этим поделать невозможно…