Наталья Майорова - Красная тетрадь

Дубравин же между тем явился в Егорьевск, сдал полицейским свои собственные документы, как документы погибшего попутчика, и стал Опалинским. Гордеев ничего не понимал в горном деле, а тогдашний приисковый инженер Печинога либо не захотел, либо по душевному устройству попросту не смог донести хозяину, что новый управляющий в инженерных работах, равно как и в геологии и в минералогии – ни в ухо, и в рыло… Далее началась интрига с Машенькой, о которой Измайлов уже слышал когда-то от Нади…

– Вспомнил! – воскликнул Измайлов. – В романе Софи Домогатской все это приблизительно так и описано. Только имена, естественно, изменены…

– Правильно, описано, – кивнул Опалинский. – Софью я знать чести не имел, но роман читал. Увлекательно-с, ничего не скажешь, и не без литературных достоинств. Но, может, я, как один из героев, предвзят… Егорьевские же обыватели, понятно, решили, что вся эта линия с подменой «для красивости и оживляжу» придумана.

– А кто же знает правду? Кроме настоящего Сержа Дубравина, естественно?

– Никанор, Марья Ивановна Опалинская, знал покойный Иван Гордеев, Вера Михайлова…

– Как? Она знает?!

– Знает. Видимо, Софи ей рассказала. Ранее я сомневался, но Никанор подтвердил.

Измайлов надолго задумался. Опалинский не торопил его, курил, задумчиво глядя в темнеющее окно. Мимо стекла медленно не пролетел даже, а проплыл опавший лист. Осень скоро…

– Ладно, Гордеев мертв. Марья Ивановна бережет мужа и собственное благополучие, – сказал Измайлов. – Никанор с вами одной веревкой повязан. Но почему Вера-то молчит? Или вы… запугали ее чем-то?

– Ничего подобного, – решительно открестился Опалинский. – Я и сам этого не понимаю, если честно сказать. Ну, впрочем, теперь это дело прошлое. Теперь у нас с Верой и остяком сердечная дружба…

– А! – новая догадка осенила Андрея Андреевича. – Так вот кто служит инженером на «Счастливом Хорьке». Вы!

Произнеся реплику, что называется, «от души», Измайлов тут же испугался: а ну, как нервный разбойник-дворянин в обиду возьмет, что про него сказали, будто он служит у Алеши на прииске… Ничуть не бывало.

– Непременно! – с сияющей улыбкой подтвердил Опалинский. – Инженером.

Видно было, что он гордится своими сохранившимися профессиональными навыками, которые внезапно пригодились после стольких лет простоя. Впервые за все время встречи жалость к разбойнику проникла в сердце Измайлова. Он вдруг увидел сидящего перед ним юного и полного надежд Митю, выпускника Горного института. А все эти кошмарные годы были только ужасным мороком… Но нет. Ничего уже не возвратить…

– Что ж вы теперь думаете обо мне? – едва ли не заглядывая в глаза, спросил… Митя? Дубравин? Черный Атаман? Дмитрий Михайлович Опалинский, из дворян?

«Черт побери! Меня самого вчера из петли вынули. Ну почему я должен решать?!»

– Вы свою больную душу, тоску смертную на других людей переносите. Нельзя так, неправедно.

– А что ж мне делать, коли болен? Что б вот вы на моем месте соделали?

– Я? Пытался б вылечиться хоть как, хоть среди людей, хоть в глухом углу, а не вышло бы – с жизнью своею покончил, чтоб чужих не поганить, – невозмутимо сказал Измайлов, и как-то так он это сказал, что Опалинский ошеломленно сморгнул, словно о чем-то догадавшись. Как-то по Измайлову ясно было, что именно так, как сказал, он и поступил.

– Это как же? – не выдержал Митя, разумеется, не знавший о последних приключениях Измайлова.

– А вот так. А кто в Бога верует, тому, наверное, в монастырь можно, – добавил Измайлов, подумав. – А вот скажите мне. Этих… людей с угрозами… вы ко мне подсылали?

– Я. Не хотелось мне вас убивать. Чем-то вы мне с самого начала глянулись. Стойкостью своею, что ли. Или спокойствием.

– Да не смешите меня! – отмахнулся Измайлов. – А что ж это выходит? Тех инженеров, до меня – вправду вы порешили? Не несчастный случай?

– Нет… – Опалинский посерел. Под правым глазом бешено заколотилась какая-то жилка. – То есть… Да! Одного, первого. Бес попутал, не сумел совладать с собой. После… Валентин – тот сам погиб, в раскопе. Несчастный случай, верно, там же еще других задавило… Я не…

– Хм… – Измайлов отчетливо видел, как Опалинский из последних сил сдерживает себя. А что будет, когда перестанет сдерживать или не справится? Лучше бы, кажется, и не знать… Может быть, его можно как-то отвлечь от опасной темы, переключить на другую?

– ВЫ вот что… – с деловым видом сказал Измайлов. – Объясните-ка мне лучше: отчего это один из ваших посланников после в полицейский участок как к себе домой побежал? Вы что же, и егорьевскую полицию с неправедных доходов подкармливаете?

– Да с чего вы взяли? – искренне удивился Опалинский и, кажется, задумавшись, действительно немного отошел от опасной черты. – Кто ж это был?

– Вам виднее, – ответил Измайлов, и, как умел, описал мужичонку.

– Ага! – сказал атаман, и глаза его блеснули таким хищным огнем, что Измайлову опять на мгновение стало не по себе. Впрочем, пламень тут же погас и перед инженером сидел почти прежний Опалинский – спокойный и даже чуточку вальяжный. – Спасибо, что сказали. Без вас и не знал бы… Что ж – каждый норовит копеечку заработать, где сумеет. Можно ль простого человека за то осуждать?

Измайлов вздохнул с облегчением.

– Пойдемте купаться, – вдруг предложил он. – Я пока ехал сюда, весь взопрел, укутавшись. Разоблачиться-то нельзя было – гнус да мошка. А когда на ваше озеро – чистое да глубокое – смотрел, просто млел от вожделения… И мостки там такие соблазнительные, и вода небось к вечеру согрелась. Я плавать люблю, в Петербурге всем на смех даже в Неве купался, безо всяких купален. Помните еще, как у нас принято? А в Егорьевске – Березуевские разливы теплые да мелкие, берега камышом да кустами заросли, а дно илистое – не подойти, не встать…

– Может быть, велеть баню затопить? – осведомился Опалинский вполне светским тоном.

– Нет, спасибо, я именно плавать хочу!

– Отлично придумано! Давайте купаться! – с энтузиазмом воскликнул Опалинский, вскакивая со стула. – Я сам не плавал сто лет!

Прочие обитатели терема наблюдали за странной забавой двух взрослых мужиков – купаться в ночи – с опаской и недоверием. Только Варвара поняла: Измайлов обо всем догадался и теперь отводит припадок у Черного Атамана. Отводит, по видимости, успешно. Незаметно для всех остячка проскользнула в полуземлянку Евдокии.

– Зелье лечебное для атамана есть еще? – спросила она в темноту.

– Есть, – тихо ответила странница и запалила свечу. Как всегда, по представившейся картине нельзя было догадаться, что делала Евдокия до прихода гостя. Спала? Молилась? Еще что-то? – А что – пора? Часто что-то…

– Пора, кажется, – прошептала Варвара. – Да ты мне сейчас дай, а я там посмотрю…

Евдокия давно заваривала для Черного Атамана какие-то травы. Правда, никто толком не знал, помогают они или нет. Но для человеческого устройства в борьбе с болезнью всегда лучше что-то делать, чем не делать ничего.

Отдав Варваре кружку, Евдокия вышла наружу вслед за ней. Посмотрела на луну, на высыпавшие блестящим горохом звезды. На западе небо было еще светло-лиловым с темными, густо-синими полосами облаков. Тихо прошла к озеру, внимательно глядела на мужчин, которые уже выкупались и теперь, натянув рубахи и подвернув штаны, сидели на мостках, спустив ноги в молочно теплую воду.

– Господи! – вздрогнул Измайлов. – Кто это там стоит? Вон там!

– Да это Евдокия, – вглядевшись, ответил Опалинский. – Живет здесь. Не то странница, не то монашка, сам не разберу, – и негромко позвал в темноту. – Евдокия! Покажись! Не пугай мне гостя…

Темная, высокая фигура приблизилась, молча остановилась у начала мостков, откинула низко надвинутый платок. Луна осветила все лицо женщины, но Измайлов успел разглядеть только лоб и глаза: широко расставленные, зеленые и странно знакомые…

– Я мог ее откуда-то знать? Видеть? – спросил он у Опалинского, когда Евдокия ушла.

– Вряд ли, – атаман пожал плечами. – Последний год она вроде бы в Егорьевске не была. Хотя кто ее знает… А вы-то когда назад? И каким макаром? – как бы между делом спросил он.

«Меня отпускают, – догадался Измайлов. – Живым. И даже не требуют никаких клятв. Хотя я теперь, получается, едва ли не самый осведомленный обо всех егорьевских делах человек. И что же мне со всем этим делать?»

Спустя два дня после визита инженера Измайлова на заимку Черного Атамана, на обочине московского тракта возвращавшиеся в Большое Сорокино казаки нашли труп некоего Липата Щукина, мастерски задушенного тетивой от самоедского лука. Наскоро проведенное следствие показало, что покойный всегда числился пьяницей и бездельником, а в последнее время, изредка появляясь в поселке и на Выселках, имел деньги, происхождение которых для всех оставалось загадкой, впрочем, по таежным обычаям легко различимой. Проводить следственные действия в самоедских становищах, на которые вроде бы указывало орудие убийства, опытным людям представлялось изначально бесперспективным. Оставалось неясным, отчего труп не спрятали в тайге (где никто и никогда его не нашел бы) или не притопили в болоте. Этот факт тянул на какой-то как бы знак или послание. Послание это легко мог бы прочесть урядник Карп Платонович Загоруев, да только ему в упомянутое время было не до того. Всю жизнь малопьющий и никогда не замеченный в пьяных безобразиях урядник в те дни много и тяжело, практически не приходя в себя, пил горькую. Исправник Овсянников в досаде морщил лоб и терялся в догадках: что это стряслось с одним из самых исполнительных и толковых егорьевских полицейских? И, главное, как не вовремя…

Остячка Варвара имела прямо-таки звериное чутье на неприятности. Скорее всего, она унаследовала его от отца, которому подобное же качество всегда позволяло выжить и вывернуться с пользой для себя из самых щекотливых ситуаций. Это же качество позволяло ему до времени остерегать Ивана Гордеева, друга и подельника, который подобного чутья не имел, почти ничего не боялся, и пер по жизни как полный сил бык, напролом, через все и через всех. Впрочем, Алешиной звериной интуиции Гордеев доверял и почасту к ней прислушивался. Что оборачивалось к выгоде для обоих. Где-то теперь Иван, точнее, его душа?… В последнее время старый инородец часто думал об этом. Обладая самыми сумбурными представлениями в вопросах веры, остяк Алеша отнюдь не был материалистом, а, следовательно, был уверен в том, что жизнь души каким-то образом продолжается после смерти. Но что это за образ в конкретном случае Ивана Гордеева? Как бы Алеша не ценил достоинства своего покойного друга, но все же представить его по совокупности заслуг в благостном христианском раю никак не получалось. Про ад же неприятно было даже думать… Некоторое время назад, еще до памятной ссоры, Алеша, вопреки всяческим обыкновениям, даже спросил мнения Варвары, как человека, который подобно ему самому, как мелкий, но ухватистый камешек, вращается меж двух разных миров – инородческого и русского, христианского. Варвара, подумав, отвечала, что душа дядьки Ивана, несомненно, нынче пребывает в Верхнем мире. «А что же он там вместе с самоедскими душами делает?» – удивился Алеша. – «Тебя ждет, – невозмутимо ответила дочь. – Как ты прибудешь, так вы и оглядитесь. Он тебе всю обстановку обскажет. Ну и прикинете вместе, что дальше делать…» Представив себе эту картину, Алеша рассмеялся сухим старческим смехом, но на душе у него отчего-то полегчало.

Нынче Варвара верхним чутьем чуяла неладное. Что это такое, какой породы, где коренится, и каким образом произрастает – обо всем этом она не слишком задумывалось. Если живешь в тайге полюбовницей атамана разбойников, так чего долго на неприятности гадать?

Вопрос стоял по-другому: что и когда именно следует предпринять для спасения и сохранения в целости собственной шкурки? (Никаких отдельных потребностей души в этой жизни Варвара не признавала. Вот после смерти, тогда да, тогда другое дело… Но за этот рубеж остячка вовсе не торопилась.)

Поразмыслив, Варвара собрала и припрятала в дупле старой лиственницы котомку с самым необходимым: смена белья, юбка, одеяло, сахар, соль, немного крупы, спички, кремень и кресало на случай, если со спичками произойдет какая-нибудь беда, патроны, порох, силки на мелкого зверя или птицу. Здесь же примостилось завернутое в промаслянное тряпье ружье. Сундучок с богатством Варвара порешила пока не трогать и оставить на привычном месте, у расщепленной сосны. Достать его, коли понадобится, – невелико время и невелик труд.

Изготовившись таким образом, отправилась верхами в Егорьевск. Сама себе и никому не признавалась, что едет прощаться. Говорила и думала, что соскучилась, да и поглядеть не вредно, как Татьяна Потапова держит мангазею. Не напортачила ли там чего…