Натан улыбнулся и ернически произнес:

— Ну и что, тебе больше не о чем беспокоиться!

Натан Синклер внешне выглядел совершенно спокойным. Спенсер же был так потрясен, что не хотел брать в руки бокал с бурбоном, потому что боялся, что Натан заметит, как дрожат у него руки: «Ну и куда же заведут меня эти мои эмоции? С такими нервами нужно, наверное, отползти в сторону и тихонько умереть».

Но Спенсер не хотел отползать в сторону. И тем более умирать. Он хотел узнать больше про Элизабет. Натан же не был расположен о ней распространяться, только дал понять, что ужасно тяжело остаться вдовцом в двадцать пять лет. Спенсер внимательно разглядывал Натана, пытаясь за словами увидеть подлинные чувства. Напротив него сидел спокойный, уравновешенный, холеный молодой человек в модной одежде. Правда, непонятно почему непрерывно курящий «Кэмел». Он говорил правильные вещи, но Спенсер знал, что Натан от этой трагической потери не страдает. А у Спенсера в этой области был кое-какой опыт, и он не удержался от того, чтобы не полюбопытствовать:

— Позволь мне задать один вопрос. Не возникало подозрения, что причины смерти кроются в чем-то другом, что смерть наступила не в результате рокового стечения обстоятельств?

— Нет. А почему должно было возникнуть такое подозрение? — вскинулся Натан.

— Не знаю. А что, разве не должно было?

Натан выглядел озадаченным и не смог этого скрыть.

— А кого можно было в чем-то заподозрить?

— Тебя, — резко бросил Спенсер.

Голова Натана дернулась, но он тут же взял себя в руки и широко улыбнулся:

— Нет, детектив. На мой счет не было никаких подозрений. Понимаешь, я находился с ней рядом, в этой же машине.

Спенсер многозначительно кивнул и не пожалел металла в голосе:

— Это не имеет значения, где ты находился, Натан Синклер, но ты сеешь смерть на своем пути. Кристина погибла…

— Ты что, детектив, обвиняешь меня в убийстве Кристины? — засмеялся Натан.

— За два года — хорошо, пусть будет четыре, я согласен, — так вот, это уже вторая смерть, Натан. Не слишком ли много совпадений? — с горечью произнес Спенсер. — Как тебе удалось все устроить с этой твоей женой, расскажи?

— А, вот оно что? Значит, твой визит не ради вежливости? Детектив, я уже тебе сказал, и, кажется, много раз: моя жена была за рулем. Это был несчастный случай…

— Несчастные случаи стали, кажется, твоей специализацией.

— Несчастные случаи вовсе не стали моей специализацией, — возразил Натан, передразнивая Спенсера. — То, что произошло с Кристиной…

— А что случилось на этот раз? Она опять забеременела? Или ты… — Но Спенсер решил воздержаться от прямых обвинений Натана в убийстве.

Просто не было в этом пока никакого толку.

Все равно на этой пленке не запишется ничего путного, никаких откровений и признаний. Он будет все отрицать.

Спенсер успокоился, захотел было еще виски, но заказал черный кофе.

У него у самого погибла жена в автомобильной катастрофе, и он знал, какое это ужасное горе, но Натан вовсе не выглядел скорбящим. Он бы мог сейчас с таким же видом рассуждать о том, что весной фирма «Ред соке» терпит убытки. Натану было все равно. Он смотрел прямо на Спенсера своими наглыми глазами, и они говорили ему: «Я принимаю твой вызов. Ты уже давно пытаешься меня на чем-нибудь подловить, но ни хрена у тебя не получалось и сейчас не получится. Ты приехал сюда снова за этим же. Так вот, я говорю тебе: ты снова уедешь с пустыми руками, как и прежде, и вернешься в свою убогую квартирку, а я буду продолжать жить у шоссе Саунд-Бич в доме, о котором ты можешь только мечтать. Я не позволил тебе даже ступить на порог моего дома, хотя ты очень этого хотел, — я по глазам видел. А знаешь почему? Потому что ты хотел. Но я тебя не впустил».

Спенсер искал в разговоре какую-нибудь щелочку, куда можно было бы сунуть, как в дверной проем, ступню, а потом, может быть, и втиснуться самому.

— Ты ведь специализировался по философии, не так ли? — спросил Спенсер. — Я удивлен, что у тебя совершенно отсутствует чувство вины.

Натан сухо рассмеялся:

— Чувство вины? Это понятие не имеет ничего общего с философией. Оно, скорее, имеет отношение к религии и к чувствам, которые испытывают родители к детям и дети к родителям. А у меня нет ни родителей, ни детей. Философия имеет дело только с рациональным. А вот этого у меня в достатке.

— Но и материнской заботой ты, кажется, тоже обделен не был?

— Чьей? Кэтрин? — Он мягко усмехнулся. — Если ты называешь материнской заботой исполнение благотворительных обязанностей четыре раза в неделю и в остальные три прием гостей, то тогда да, действительно у меня было ее достаточно.

— Она тебя очень любила.

— Это она тебе так сказала? Вряд ли она сама в это верит.

— Она усыновила тебя, привела в свой дом, сделала его твоим, — произнес Спенсер бесстрастным голосом. — Как ты можешь быть таким неблагодарным?

— А за что я, собственно, должен быть благодарен? Я что, просил, чтобы она меня забирала из приюта? Кто сказал, что мне там было плохо? У меня были друзья, у меня были три няньки, которые заботились обо мне, и, поверь, лучше, чем Кэтрин Синклер. Меня перевезли в этот шикарный дом, в эту золотую клетку, где оставили без всякого надзора. Масса развлечений. Что было, то было. Еще больше заботили приемную мамашу мои манеры. Ну, а что помимо этого? Когда я приехал к Синклерам, мне было семь лет. Они, наверное, думали, что я только что родился, но я прожил уже до них какое-то время. Затем внезапно я им не понравился, и они вышвырнули меня вон. Не только меня, но и собственную дочь тоже.

Спенсер был удивлен. Он не ждал от Натана столько эмоций. «Был, правда, один-единственный случай — темно-бордовое пальто».

— Они тебя не вышвырнули вон, — сказал Спенсер.

— А как ты это называешь? Они организовали ее замужество, лишь бы не было скандала. Своего единственного ребенка оставить в доме они не могли. Гордость не позволяла. Это же было так важно — хорошо выглядеть перед соседями. Не дай Бог, о Синклерах пойдут по городу какие-нибудь слухи. Они отказались от нее так же, как вначале отказались от меня. И это был самый тяжелый момент в ее жизни.

— Нет, — саркастически заметил Спенсер, — я бы так не сказал. Дело в том, что ее не лишили возможности прожить на свете еще хоть сколько-нибудь. По-моему, худшим моментом в ее жизни была насильственная смерть в двадцать один год. Вот это по-настоящему худший момент; наверное, хуже не придумаешь. Ты не согласен?

Натан вздрогнул, всего чуть-чуть, но это произвело на Спенсера должное впечатление. Натан вздрогнул. Спенсер даже не ожидал такой реакции.

— Не знаю, — пожал плечами Натан (внешне он оставался абсолютно спокоен), — что на это и ответить. Я скорблю о ее безвременной гибели.

— Конечно. Она же была твоей единственной родственницей. Единственной, кто относился к тебе по-родственному.

Натан усмехнулся:

— Послушай, вот здесь ты ошибаешься, детектив. Ты романтизируешь наши отношения. Я сирота, или ты это забыл? Каждая женщина, какую я когда-либо встречал в жизни, тут же размягчалась при первых звуках этого слова. «Си-ро-та? О! — говорили они, — бедный ребенок, я буду о тебе заботиться, я заменю тебе мамочку, позволь мне любить тебя, как если бы ты был мой ребенок, позволь мне готовить тебе пищу, стелить для тебя постель». Кристина была такой. Конни была такой. Элизабет была такой, да и другие тоже. Каждая струна их женской души трепетала при слове «сирота». Они не хотели ничего другого, только заботиться обо мне. Сделать так, чтобы я стал членом их семьи.

— Видимо, поэтому они так и не поняли, кто ты есть на самом деле. — Спенсер все больше убеждался, что Натан убил Кристину. Этот бесчувственный, безжалостный эгоист, несомненно, был способен лишить жизни молодую женщину, которая его любила, а потом просто взять вытереть руки, умыться и спокойно лечь спать, как будто это пустяк какой-то. И не содрогнуться ни капли. Он убил ее и продолжал жить так, как будто она никогда и не существовала. Подлец отрубил руку, которая его кормила, а затем без тени смущения окончил колледж, который был оплачен ею.

Сейчас он, несомненно, при деньгах. Теперь уже благодаря официальной жене. Живет один и, кажется, этим счастлив, уютно устроившись в той же самой социальной среде, которая его выплюнула, когда он был подростком. Натану Синклеру не нужно было ездить в Эдинбург, чтобы изучать рационалистическую философию. Этот человек, кажется, жил в мире с самим собой и с тем, что совершил, и не было большего страдания для католической души Спенсера, чем видеть это. Конечно, Натану было отчасти жаль, что так получилось. То обстоятельство, что он был вынужден убить Кристину, слегка омрачало его существование. Но ненадолго. Это страшный, опасный человек. Для него совершить убийство ничего не стоит, для него это событие обыкновенного ряда, незначительное, которое легко забывается, — что-то вроде прогулки с Аристотелем.

— Можно подумать, что ты, детектив, знаешь, кто я есть на самом деле, — с невозмутимым видом проговорил Натан.

Сжимая под столом кулаки, Спенсер наклонился к нему:

— Синклеры усыновили тебя. Как ты можешь быть таким бессердечным?

— Кто бессердечный? Они действительно усыновили меня и сменили имя. Они дали мне имя своего умершего сына. Каждый год двадцать первого ноября, невзирая на праздники Благодарения, они тащили меня на семейное кладбище, вынуждая класть цветы на могилу Натана Синклера. Я это делал каждый год, начиная с семилетнего возраста. Я скажу тебе, приятель: это выглядело действительно забавно. — Натан сухо рассмеялся. — В соответствии с эпитафией на могильной плите я давно уже был мертвый.

Спенсер слушал его через силу, но ведь для того он сюда и приехал.

— А у тебя до этого было имя?

— Конечно. Но я его не помнил. Воспитательницы звали меня Билли.

— Билли, Натан, Альберт, — покачал головой Спенсер. — Ты сам хоть знаешь, кто ты?

— Знаю ли я, кто я? — переспросил Натан. — Вот ты утверждаешь, что тебя зовут Спенсер, но я слышал, как твои приятели-легавые звали тебя Трейси, а когда ты представлялся, то назвал себя Спенсером Патриком О'Мэлли. Так кто же ты на самом деле?

— Со мной все ясно. — У Спенсера от бессильного гнева уже началась во всем теле дрожь. — Я Спенсер Патрик О'Мэлли.

— И со мной тоже все ясно: я Альберт Мейплтоп.

— Это Кристина выбрала тебе имя и фамилию?

— Мы это выбрали вместе, — ответил Натан.

— А татуировку на руке вы тоже выбирали вместе? С инициалами. Ты после смерти Кристины пытался удалить ее с помощью хирургов?

— О чем ты говоришь, детектив? Зачем мне это было нужно?

— Скажи мне, Натан-Альберт-Билли, ты любил ее?

— Да, я ее любил, — ответил Натан сразу, не задумываясь.

— И ты ее убил?

Ответ последовал незамедлительно:

— Нет. Я ее не убивал.

Магнитофон продолжать жужжать.

— Ты лжешь?

— Нет, я не лгу.

— Ты лгал всю свою жизнь, всем подряд и обо всем. И теперь ты тоже лжешь?

— Нет, не лгу.

— Понятно.

— У меня есть алиби, детектив. И ты это знаешь.

— Да, алиби. — Спенсер сосредоточенно барабанил пальцами по своему пустому бокалу.

Натан засмеялся.

Затем они замолчали. Натан ел ножку индейки без майонеза, а Спенсер потягивал кофе. Он вспомнил о бабушке и не удержался от вопроса:

— Ты знал, что Луиза Морган составила завещание?

— Конечно, я знал, что она составила завещание. Это такие люди, эти Синклеры и Морганы, они только родились, и у них уже были у всех завещания. — Натан отрезал большой кусок от ножки и продолжил: — Это было еще тогда, когда Кристина жила в Бруклин-Хайтсе. Она рассказала мне, что бабушку взбесило, как ее дочь обошлась с Кристиной — единственной внучкой. Луиза не могла поверить, что они выгнали Кристину, ожидающую ребенка, только потому, чтобы хорошо выглядеть перед соседями. После этого Луиза отвернулась от семьи Синклер точно так же, как они отвернулись от Кристины. Она поклялась, что лишит их всех наследства, включая мать Кристины.

— А Кристина сказала тебе, кому Луиза Морган оставила все свое состояние?

Натан сделал паузу, вздохнул и признался:

— Крисси сказала, что не знает.

Услышав из уст Натана Синклера уменьшительное имя Кристины, Спенсер вздрогнул. В этом было что-то кощунственное.

— Похоже, ты считаешь, что Луиза Морган была права, лишив семью Синклер наследства.

— Абсолютно. Они обошлись с Кристиной ужасно. Мне наплевать на то, что они сделали со мной. Я этого ожидал. Кто я для них? Но она была их принцессой, их светом в окошке. Все, чем жили они оба, Джон и Кэтрин, — все это сконцентрировалось в Кристине.