- Это создает проблемы, мистер Маклахлан. Мистер Филлипс уже и так наделал много шума по поводу его конституционного права на безотлагательное судебное разбирательство.

Я взбешен.

- Кто, блядь, дает ему права после того, что он сделал с моей женой?

- Американская система правосудия.

- Что ж, очень прискорбно.

А еще говорят век технического прогресса.

- А как на счет дачи показаний с помощью видео?

- Это неслыханно, не думаю, что судья пойдет на это. Разрешение жертве для дачи показаний, находящейся на другом конце земного шара, является беспрецедентным в уголовном деле, где конституционные права находятся под угрозой. Не говоря уже о том, что перекрестный допрос через веб-трансляцию будет ужасно трудным. Откровенно говоря, мистер Маклахлан, я удивлен, что этот случай дошел до суда, потому что вы и ваша жена - единственное доказательство, которое у нас есть. Это очень слабо, даже с показаниями, поэтому я сомневаюсь, что судья это поддержит. Остальные доказательства являются косвенными, в лучшим случае, и вероятно, будет почти чертовски невозможно получить обвинительный приговор без ваших показаний. Уверен, его адвокат будет ходатайствовать о том, чтобы все обвинения были сняты, что скорее всего и произойдет, если вы не дадите показания.

Невероятно.

- У вас есть наши заявления. Разве вы не можете их использовать?

- Всё это на словах, и даже, если бы мы могли их использовать - они не убедительны.

Он знает ответы на все вопросы. Просто невероятно.

- Итак, вы говорите, что он может напасть на мою жену, изнасиловать и просто уйти?

- Трудно выиграть дело, если ответчик имеет связи и хорошего адвоката, которого можно купить за деньги, - объясняет он.

- Ну, он не единственный, у кого есть деньги и связи. Должно быть это американский способ решить проблемы.

Но это не способ Маклахланов. Нет ни единого шанса, что я позволю уйти этому уроду после того, что он сделал с Лорелин.

- У меня действительно вызывает отвращение, что он ходит безнаказанный, но сейчас мы не можем рисковать безопасностью нашего будущего ребенка. Таким образом, Лорелин не сможет приехать, и я не смогу оставить ее в это критическое время.

- Мне очень жаль слышать это, мистер Маклахлан. Я желаю всего хорошего вам и вашей жене.

Завершив разговор с мистером Дрейком, я нахожусь в бешенстве.

- Блейк Филлипс напал на Лорелин, оставил на ее теле кровавые синяки, пытался изнасиловать. Он бы сделал это, если бы я не пришел вовремя, и он еще собирается выйти сухим из воды.

Мне жаль, что моя мама вынуждена была слушать этот разговор.

- Это неправильно, но, по крайней мере, она сейчас здесь, а не в Нэшвилле. Он не сможет добраться до нее.

- Я еще не закончил с ним.

- Сын, ты ничего не можешь сделать. Я ненавижу то, что этот человек сделал с нашей девочкой, но ты должен отпустить это.

Я начинаю спорить с мамой и отвечаю ей тем же.

- Теперь она одна из нас, а мы защищаем свое...любой ценой.

Но я не договариваю, потому как дверь открывается, и Лорелин везут обратно в палату.

Я рад видеть ее в нормальном состоянии. Я тянусь к ее руке, но она спит, и не шевелится, когда я беру её в свою.

- Я думал, она будет в сознании, когда ее привезут.

- Некоторые люди немного слабы после наркоза. Если она спит немного дольше, чем другие, это не значит, что что-то не так.

Медсестра повторно ставит монитор на ее живот.

- Я ставлю монитор, чтобы убедиться, что у нее нет схваток. Иногда серкляж (прим.пер.: Цервикальный шов, для предупреждения невынашивания у женщин) заставляет матку сокращаться. Если это произойдет, мы должны будем дать ей лекарство, чтобы предотвратить это.

Таким образом, серкляж является шагом в правильном направлении, но это еще не значит, что на этом все наши опасения закончились.

- Процедура прошла успешно?

- Великолепно. Доктор Сомерсби в течение часа всё вам расскажет.

Я выдыхаю с облегчением. Эта женщина - моя жизнь, а теперь еще и этот ребенок. Не знаю, что я буду делать, если что-нибудь случится с ними.



Глава 25

Лорелин Маклахлан

Мне требуется какое-то время, чтобы понять, кто сидит рядом со мной. Это Джек Генри. Он держит мою руку, поглаживая большим пальцем верхнюю часть ладони, как он часто это делает.

- Привет, красавица.

- Маклахлан, - хриплю я и понимаю, как болит и першит мое горло.

Я пытаюсь прокашляться, но безрезультатно.

- Можешь дать мне что-нибудь выпить?

Маргарет подходит к моей кровати с чашкой и ложкой. - Медсестра сказала, что у тебя могут быть небольшие проблемы при глотании воды, будь внимательна.

Джек Генри приподнимает мою голову, и тут до меня доходит, что я больше не лежу головой вниз. Я начинаю паниковать, руки сразу тянутся к животу.

- Ребенок? - рука мужа присоединяется к моей на животе.

- Она в порядке.

Маргарет поджимает губы, глядя на Джека Генри.

- Негодник. Это девочка, и ты не сказал мне!

Теперь у него будут неприятности.

- Нет, мама. Мы не знаем пол ребенка. Я думаю, что это девочка, а Лорелин склоняется к тому, что это мальчик.

- О-о.

Хоть я и только что перенесла операцию, но я чувствую себя более менее нормально, чем несколько дней назад.

- Полагаю, все прошло хорошо, раз они позволили мне сидеть?

- Да, доктор Сомерсби приходила около тридцати минут назад. Она сказала, что серкляж будет держать, поскольку твоя шейка матки стала твердой и утолщенной, чем при первом ультразвуке. Мешок вод, вероятно, расширил шейку матки.

Какое облегчение.

Маргарет подходит и целует меня.

- Хорошо, малышка. Я выйду, а вы побудьте вдвоем. Принести вам что-нибудь?

Все, что мне нужно, уже находится здесь.

- Сейчас я ни о чем не могу думать, но всё равно спасибо.

Дождавшись, когда Маргарет уйдет, Джек Генри возвышается надо мной, кладя руку мне на живот.

- Я был так напуган, Л!

Я тянусь к его лицу. Он был слишком озабочен мной и ребенком, чтобы побриться.

- Знаю. Я тоже, но наконец впервые за несколько дней я чувствую, что все будет в порядке.

- Доктор Сомерсби хочет понаблюдать за тобой сегодня и завтра. Если не будет боли и схваток, она выпишет тебя завтра вечером.

- О, Боже! Какое облегчение.

Я не могу дождаться, когда вернусь в Авалон. Поверить не могу, как сильно я соскучилась.

- Я могла бы оставаться здесь столько, сколько понадобится, но, должна признаться, я уже готова уехать отсюда. Четыре дня лежать в этой постели, гляля на эти стены, предостаточно.

- Детка, да ты чемпион. Даже медсестры хвалили тебя, говорили как хорошо ты справилась со стойкой на голове на протяжении нескольких дней, ни разу не пожаловшись.

От моих жалоб Джеку Генри было бы только тяжелее, а мне это ни к чему.

- Для этого не было оснований. Я была готова сделать все необходимое для нашего ребенка.

- Знаю, и это одна из многих причин, почему я так сильно люблю тебя.

Я не должна, но я хочу знать, волновалась ли за нас моя мама.

- Кто-нибудь звонил?

Своеобразный взгляд Джека Генри говорит о том, что вероятно моя мама недостаточно обеспокоена, чтобы позвонить и узнать новости.

- Я связался с Эддисон. Она сказала, чтобы я передал тебе, как сильно она любит тебя и сожалеет о том, что её нет рядом. Эмма звонила. Она любит тебя и думает о тебе и ребенке. Хлоя тоже самое.

- А от моей семьи ничего?

Держу пари, она ничего не сказала об этом даже бабушке с дедушкой. Наверняка они позвонили бы, узнав, что что-то не так.

- Мне очень жаль, детка.

- Всё в порядке, она поглощена им. Я уже привыкла к этому.

Было глупо думать, что она поставит меня превыше него, но это нормально.

Маргарет заботилась обо мне в этом году лучше, чем моя собственная за всю жизнь. Маклахланы - вот моя семья, и они любят меня. А я люблю их.

***

За хорошее поведение меня выписали из больницы - без каких-либо осложнений, боли, кровотечений и схваток, но если что-то подойдет не так, я должна буду незамедлительно вернуться обратно.

Я должна соблюдать постельный режим, вставать могу лишь для того, чтобы принять душ и сходить в туалет. Все остальное я должна делать в лежачем положении. К повседневным вещам я смогу вернуться уже через две недели за одним исключением. Никакого секса. Мое влагалище полностью заполнено, так что ничего не допускается в мой храм. Строгий приказ доктора - одна из немногих вещей, которую нужно неукоснительно соблюдать. И так будет продолжаться пять месяцев.

- Диван или кровать? - спрашивает Джек Генри, когда мы проходим через кухню.

- Я так устала от кровати, что думаю полежу какое-то время на диване. Может быть вместе посмотрим телевизор?

- Конечно! Мама подумала, что тебе может понадобиться что-то удобное на следующие пару недель, поэтому она принесла кое-что этим утром. Хочешь посмотреть?

Маргарет все продумала.

- Да, пожалуйста.

На заметку: позвонить и поблагодарить ее за это.

Джек Генри возвращается с розовой футболкой и парой бело-розовых полосатых штанов.

Обе вещи свежепостиранные и мягкие.

- Поверить не могу, что она их постирала!

- Она всё для тебя сделает, - он передает мне одежду. - Она очень любит тебя.

Мои глаза наполняются слезами, мое сердце болит, но я не знаю из-за гормонов это или из-за той обиды, что я чувствую, когда думаю, как мало моя собственная мать заботилась обо мне.

- Я тоже ее люблю.

- Она знает.

Я переодеваюсь в мою новую пижаму и растягиваюсь на диване, подложив под голову пушистую подушку, ноги находятся на коленях у Джека Генри. Он гладит мне ноги, когда мы смотрим телевизор, и это один из самых скучных моментов, которые мы когда-либо проводили вместе. И мне нравится это - просто быть с ним в нашем доме, ничего не делая. Это абсолютно дерьмофантастически!

***

Вот уже неделя как меня выписали из больницы, и каждый день у нас проходит одинаково. Каждую ночь мы ложимся спать с Джеком Генри без какого-либо секса. Мы просыпаемся. Он принимает душ и идет на работу. Я принимаю душ и иду на диван. Я лежу там весь день, и когда он проходит с работы, мы вместе ужинаем на диване. Когда становится поздно, мы возвращаемся в постель, опять же, без секса, для еще одной ночи сна. Я очень уступчивый пациент, но это меня убивает. Бедная Эддисон. Я не знаю, как она продержалась так долго, особенно в той маленькой квартирке, но ее тюремный срок закончился уже на этой неделе. Предлежание плаценты прошло, и она вернулась к обычной жизни. Сначала она планирует увидеться со мной, чему я очень рада, у меня есть к ней вопросы. Я воздерживаюсь от комфортного и надеваю штаны для йоги и футболку. Думаю, это больше подойдет для компании, хоть и не сомневаюсь, что Эддисон провела все свои дни в пижаме. Она заходит в гостиную. Она так очаровательно выглядит в белом топе и джинсах, открывающих ее выпуклый живот.

- О, Эдди. Посмотри на себя! - я встаю с дивана, чтобы обнять ее, и кладу руки ей на живот. - Он так вырос с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Я не могу в это поверить.

- Знаю. Это происходит невероятно быстро, - она кладет руки на живот и гладит его. - Через десять недель я уже буду качать его в своих руках. Можешь в это поверить? Сначала я стану мамой, а через пару месяцев и ты.

Она протягивает руку и касается моего небольшого живота.

- Ты будешь такой большой, что не заметишь, как придет время рожать.

- Вы с Заком уже выбрали имя ребенку?

- Я хочу назвать его Донован, но Зак говорит, что все будут звать его Донни, а он ненавидит это имя.

- А как он хочет назвать ребенка?

Она закатывает глаза и фыркает.

- Гарет. Ты должно быть догадываешься, как сокращенно люди будут называть его?

Тьфу!

- Гэри.

- Точно, - она вскидывает руки. - Итак, чем Гэри лучше Донни?

Бедная Эддисон.

- Оба этих имени...не очень-то подходят для новорожденного.

- Да, я согласна с тобой, но Донован - моя девичья фамилия, и была ей до того, как мы поженились, и я хочу использовать её, поскольку она имеет для меня большой смысл. А в имени Гарет нет ничего особенного.

Мне нравится Гарет, хотя я склонна согласиться с Эдди.

- Но тебе нравится имя?

Она пожимает плечами.

- Ээ, хм, нормальное.

- Тогда как насчет Донован Гарет или Гарет Донован? Это компромисс, оба получат то, чего хотят.

- Я хочу Донован Закари.

- Что думает Зак по этому поводу?

- О, он рад, что его имя будет использовано, но не мое. Ребенок будет иметь его фамилию, Кингстон, и получается, что два из трех имен связаны с Заком. Разве не будет справедливым мне выбрать хоть одно имя? Три месяца я несчастная провалялась в постели.  Посмотри на мою задницу, я уже потолстела на пятнадцать фунтов, потому что ничего не делала, кроме как ела.