— Удар по самолюбию? — подсказала бабушка, улыбаясь.

— Да нет, не в том дело. Хотя… может, так оно и есть.

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Бабушка похлопала меня по колену.

— Лора, ты красивая, умная, веселая девушка, но это не значит, что ты само совершенство. Во всяком случае для Пита. Ты останешься навсегда только с тем мужчиной, который будет считать, что ты совершенство. Твой дед, например, говорил, что у меня исходит сияние из… в общем, сама знаешь, откуда. Все это глупости, конечно. Все другие мужчины в моей жизни считали меня слишком эксцентричной. А вот в глазах Блэра я была безупречна. Конечно, порой он ужасно меня раздражал. Он, например, не любил бриться и колол меня своей щетиной, когда целовался. Как и твой отец, он не выносил брани. Как только я начинала ругаться, Блэр умолкал и просто со мной не разговаривал, а ругалась я частенько, ведь у нас было трое детей. Я думаю, он был чересчур строг с детьми, как и твой отец. Яблочко от яблоньки недалеко падает. И младший Блэр, дай бог ему здоровья, тоже много взял от отца. Представляешь, я только что получила от него письмо, а в нем фотографию. Там он сфотографировался со своим гуру. Это просто какой-то ужас. Оба в таких длинных белых мантиях. Блэр отрастил огромную бороду и выглядит полным идиотом.

Мы понимающе улыбнулись друг другу. Блэр был моим любимым дядей и любимым бабушкиным сыном, если она, конечно, не кривила душой.

Свернув с шоссе, мы покатили через прелестный портовый городок Стоунхевэн, расположенный к югу от Абердина Затем дорога, петляя вдоль побережья, привела нас к месту, где трасса сначала упирается в море, а потом делает резкий поворот влево; машина затряслась по узенькой и грязной проселочной дороге. Наконец показался Дорик-Коттидж. Открытый всем ветрам дом ютился на склоне холма, цепляясь за скалу, словно чайка во время шторма.

Мэгги Макнотон родилась и выросла в Дорике. Она всегда была своенравна, как северный ветер, гуляющий, где ему вздумается. Иногда мне кажется, что она — неотъемлемая часть этих мест, подобно бакланам, обитающим внизу на скалах. Но так было не всегда. Много лет назад у бабушки был брат-близнец, Нейл. В четырнадцать лет они вместе закончили школу и стали зарабатывать на жизнь. Нейл рыбачил, а Мэгги потрошила пойманную братом рыбу и продавала ее на рынке. Однажды случился сильный шторм, и Нейл не вернулся; тело его так и не нашли. Ему едва исполнилось шестнадцать лет. После гибели брата Мэгги решила уехать из этих мест. В то время она была помолвлена с соседом, которого звали Вилли Макай. «Хороший парень, но не очень башковитый», — вспоминает Мэгги. Когда Вилли послали на войну с немцами, бабушка решила воспользоваться случаем. Однажды утром она вышла из дома с небольшим чемоданом, где лежали самые необходимые вещи, доехала на попутке до Абердина, а затем поездом до Эдинбурга. Бедный Вилли погиб пару недель спустя, к счастью, так и не узнав о случившемся.

В городе бабушка сошлась с компанией студентов, большинство из которых были детьми состоятельных, образованных родителей. Хотя после четырнадцати она нигде не училась и делать, собственно, ничего не умела, бабушка быстро стала своим человеком в художественном колледже; она ходила на лекции, подрабатывала натурщицей, когда будущим гениям нужно было рисовать обнаженку, и вообще была украшением каждого бала, где пила, курила и лихо отплясывала с красавцами-солдатами, приходившими на побывку с фронтов Второй мировой войны. На ее пианино всегда стояло несколько старинных, пожелтевших, черно-белых фотографий, с которых на вас смотрела юная девушка, вылитая Мерилин Монро в молодости: такие же пухлые губки и соблазнительные формы. Она и теперь, когда ей уже за семьдесят, выглядит классно: туфли на высоких каблуках, к которым всегда тщательно подобрана сумка; губы ярко накрашены, пальто сшито по фигуре у хорошего портного; волосы хотя и несколько поредели, но в полном порядке, без седины.

В молодости бабушка и дедушка имели довольно скандальную репутацию. Блэр Макнотон, так звали деда, познакомился с Мэгги в 1943 году, когда учился на втором курсе Эдинбургского университета. Он тогда готовился к экзамену в парке на Принсес-стрит, а она, раздевшись чуть ли не догола, то есть в одном купальном костюме, загорала себе на травке. А надо сказать, в те времена, тем более в Эдинбурге, девушки, способные загорать в одних купальниках, встречались очень редко. Когда они год спустя поженились, моя бабка была уже на шестом месяце. Семья Мэгги была потрясена случившимся и не пускала ее на порог собственного дома до тех пор, пока не родился ребенок. Родители Блэра, люди богобоязненные и добропорядочные, были столь огорчены распущенностью своего сына и его неудачным браком, что лишили его, а также его жену и еще не родившегося ребенка какой-либо поддержки и отказали в наследстве. Без родительской помощи Блэр не смог закончить университет. Как и большинство мужчин в Лотиане, он пошел работать на шахту. Вскоре родились еще два сына. Семья ютилась в крохотной квартирке в доме у пивоваренного завода; потом этот дом снесли, а взамен дали квартиру в железобетонной муниципальной многоэтажке, построенной на окраине разраставшегося города; позже этот район стал известен как героиновая столица Шотландии. Понятно, что апартаменты, в которых им пришлось жить, шикарными не назовешь.

Мой дед, как это нередко случается со многими шахтерами, умер от рака легких, едва ему исполнилось сорок четыре года. Но он успел-таки послать моего отца учиться в университет. Вероятно, больше всего ему хотелось, чтобы и он, и его братья Майкл, и Блэр-младший получили образование и вели достойный образ жизни людей среднего класса. Мне кажется, воплощая эту мечту в жизнь, мой отец несколько переусердствовал, как, впрочем, и его брат Майкл, который скоро превратился в толстого лысеющего бухгалтера. В отличие от них, дядя Блэр в шестидесятые серьезно подсел на кислоту, был изгнан из приличного эдинбургского общества и теперь жил в коммуне хиппи в Гоа, чем объясняются и его длинная борода, и этот гуру на фотографии.

После тридцатилетнего изгнания, которое бабушка провела в сущем аду многоэтажных железобетонных джунглей, родители сжалились над бедной доченькой, и она получила наследство: загородный коттедж в окрестностях Абердина. Чистенький домик с белоснежными стенами прилепился к огромной скале, и вокруг не было ни души. К дому прилегал роскошный сад, спускавшийся прямо к морю. А там гневно плескались о берег холодные волны, но ярость их не в силах была помешать ленивым тюленям часами безмятежно дремать. О, как я любила и этот дом, и бабушку, которая жила в нем, мою самую лучшую на свете бабушку. Вот и сейчас — на целых двое суток, сорок восемь часов, этот дом с его хозяйкой, этой поистине потрясающей пожилой дамой, стал для меня сущим раем.

— Добро пожаловать, наконец ты дома! — торжественно провозгласила бабушка.

В детстве этот дом мне казался волшебным, потому что снаружи он выглядел совсем крошечным, а внутри был просто громадным. Просторные комнаты, старинные гранитные полы и потрясающе красивые камины. И везде было много широких окон с видом на Северное море. На подоконниках лежали вышитые самой бабушкой маленькие пестренькие подушечки, которые так и манили присесть, полюбоваться красивым видом, помечтать. Сидеть у окна и смотреть на море можно было часами, а если повезет, порой удавалось увидеть из окна и пару тюленей. Главной комнатой была, конечно же, кухня, в центре которой стоял старый дубовый стол. В кухонном очаге никогда не гас огонь. А моя комната располагалась под крышей и занимала весь верхний этаж. Потолок поддерживался толстыми балками, а из двух застекленных эркеров открывался изумительный вид на песчаный берег и океан. Эта комната была раза в четыре больше моей жалкой комнатушки в Кентиш-Таун.

Только мы приехали, я первым делом побежала наверх, бросила сумки, переоделась в удобную, теплую одежду и смыла с лица всю косметику вместе с лондонской копотью и грязью. Когда я спустилась, бабушка уже заварила чай и намазывала толстым слоем масло на домашние лепешки. У меня сразу потекли слюнки. К черту обет воздержания: разве можно отказать себе в этом маленьком и совершенно невинном удовольствии? Мы сели за стол, и бабушка принялась разливать чай.

— Постарайся поменьше думать о Пите, — сказала она протягивая мне горячую кружку, — тут и речи не может быть о настоящей любви. Когда встретишь своего единственного, того самого, ты сразу это почувствуешь. Посмотри на своих родителей. Твой отец с первого взгляда понял, что твоя мать создана для него. Он готов был часами говорить о своей ненаглядной. Она у него была и самая умная, и самая красивая, и самая веселая девушка на свете. Он влюбился по уши, он говорил только о ней, так продолжалось несколько месяцев, а мы ее даже в глаза не видели. Она ведь не сразу ответила ему взаимностью.

— Правда? — спросила я, с удовольствием слушая бабушкин рассказ.

— Да, тут был замешан другой. Какой-то певец.

Я с большим интересом открывала ранее неизвестную мне страницу жизни родителей.

— Какой певец? Из ее ансамбля? — спросила я.

Когда-то моя мама пела в фольклорном ансамбле. Мне всегда было трудно поверить, что эта располневшая женщина с химической завивкой на голове в юности была звездой фольклорной сцены в Эдинбурге. Тем не менее это чистая правда. В начале семидесятых она разъезжала по всей Шотландии, выступала в клубах и барах и на сцену выходила в каких-то немыслимых туниках, вся пропитанная китайскими благовониями. Она даже играла на гитаре. К тому времени, как я стала помнить себя, эта часть ее прошлой жизни была уже прочно забыта, замечательные туники тщательно упакованы и отправлены на чердак, а гитара висела в чулане под лестницей. Каждое Рождество мама доставала ее и радовала нас «Маленьким осликом» — эту песенку она всегда исполняла просто потрясающе. Вот, пожалуй, и все, что осталось от неотразимой красотки-хиппи, которой она была когда-то. В начале восьмидесятых она как-то незаметно влилась в сообщество таких же, как все, домохозяек нашего района. Теперь в ее представлении провести прекрасный вечерок означало выпить бокал-другой вина в гольф-клубе, заказать готовый ужин на двоих от Марка и Спенсера, глотнуть немного джина с тоником перед телевизором и поскорее отправиться в кровать с каким-нибудь дурацким историческим романом. Кем она стала? Обыкновенной женой учителя с рабочей окраины. Мы с Фионой называли ее Фиалкой. Она очень заботилась о том, что про нее говорят соседи. Носила идеально выглаженные платья темно-синего цвета. У нее было два плаща фирмы «Барбор» — один на выход, а второй для прогулок с собакой. Когда отец арендовал дом в Альгарве с прекрасной площадкой для игры в гольф, она была на седьмом небе от счастья. Думаю, если бы отец смог купить автомобиль марки «Рэндж Ровер», моя мама могла бы с уверенностью считать, что жизнь удалась. Трудно себе представить, что когда-то она ходила с немытыми волосами, в цветастом пиджаке и в широченных брюках-клеш.

Отношения с родителями приносили мне мало радости. В глубине души я очень уважала отца, и его мнение для меня много значило. Но чем больше я старалась произвести на него впечатление, тем сильнее, казалось, он раздражался. Так было всегда, сколько я себя помню. Он всегда оставался для меня далеким и холодным, я же, не находя в нем отклика, стала много дерзить и умничать. Вот вам и результат: теперь мы с ним вообще не поддерживали никаких отношений. Мама гораздо мягче, она не скрывала своей любви ко мне. Она всегда была рядом, ласкала меня, сокрушенно кудахтала, залечивая мою малейшую царапину, и пичкала шоколадными тортами. Она ведь не работала, всегда была дома, как и полагается добродетельной жене и заботливой матери. Ее безграничную любовь и преданность мы, дети, принимали, как должное. Всю свою жизнь мама посвятила нам. Я не сомневалась, что она пожертвовала карьерой, независимостью, а может, даже своим истинным «я» ради того, чтобы просто быть хорошей женой своего любимого мужчины. Меня возмущало, что отец заставил ее пойти на это, но еще больше бесило, что мама безропотно согласилась. Мне было всего десять лет, когда я поклялась, что никогда не стану такой, как она. Ни за какие коврижки не поступлюсь ради мужчины своими амбициями, своими заветными желаниями. Я буду сильной там, где моя мать допустила слабость. Так или примерно так мне думалось тогда. Пожалуй, именно в то время мы и стали постепенно отдаляться друг от друга.

— Так какой все-таки певец? — снова спросила я. — Представить не могу мою маму с другим мужчиной. Кто это?

— Ты никогда не понимала свою мать, Лора, — сказала бабушка. — Если уж говорить об ее отношениях с твоим отцом, то в них все всегда решала она. Говорю тебе, до него у нее был роман с одним музыкантом.

— Расскажи об этом! — Я была совершенно заинтригована.