Она не помнила, ушла из мастерской, закрыв дверь с облегчением. Как будто ее выпустили после допроса из тюрьмы, и только на улице она поняла — свободна.

Дома страх поутих, но не прошел. А вечером у нее созрел план. Она решила поговорить с Авербухом. Не зря же он напускал тумана вокруг Кричевского. Он тоже на что-то намекал. На что? Какие у Стаса белые пятна в биографии? Она все равно узнает. Так просто это ему не пройдет. Она не лягушка, чтобы ее препарировать. Мерзкий урод.

Наум нашелся быстро. Скрывать от него ей было нечего. Все равно про портрет узнают быстро, а любопытство ее вполне естественно. Разве не так? Должна же она что-нибудь знать про художника, которому заказала портрет. Открыв свой интерес Авербуху, она с удивлением уловила на лице старого интеллигентного еврея некоторую стыдливость. Или смущение.

— Понимаете, милая Ирочка, я конечно, расскажу вам, что знаю. Может, это и сплетни. Вы ведь понимаете, дорогая, как у нас умеют сплетничать. Может, это и неправда. Но за что купил, за то и продаю, как говорится. Вы же видите, что Стас немолод. Вдобавок инвалид. Говорят, что до двадцати пяти лет он совсем не ходил. После полиомиелита в детстве перенес шесть или семь операций на ногах. И наконец смог передвигаться. А уже возраст-то приличный. А кто не может ходить, тот, естественно, чересчур развивает интеллект. Рисовал он с детства и читал много, стихи писал. Что еще может делать бедный ребенок, хотя, наверное, у него большие способности. Встав на ноги, поступил в институт. Даже не знаю, что он закончил, но что-то тут, в Москве. И стал писать. Тогда мы о нем услышали впервые. Он знаете какой? И какие были времена? Он совсем ничего не боялся, высказывался где попало, был связан с диссидентами и у властей оказался как бельмо на глазу. Короче, его посадили. Но посадили очень хитро, надо сказать. По подлому, ну, как это умеют в КГБ. По статье развращение несовершеннолетних. Дали восемь лет. Потом добавили еще года два. Вернулся он оттуда два года назад. Мы все удивились. Думали, что не вернется. Здоровые — и то не выдерживают. А он там вроде бы был в авторитете у уголовников. Говорят, у него и сейчас сильные связи в уголовном мире. Они ему помогают.

— Скажите, а эта статья… ну, имела под собой основания?

В душе Ирины воцарилось спокойствие. Все сразу встало на свои места. Вот зачем ему нужна дочь. Ничего он не знал. Просто любопытно было, какая у нее дочь. И нельзя ли ее совратить.

— Честное слово, Ирочка, я ничего не знаю. Вы вот сами как думаете, он похож на насильника?

— Нет, конечно. Какой из него насильник? Он же еле ходит.

— Вот и я так думаю.

«На насильника ты не похож, а на человека, способного запудрить мозги женщине, а тем более малолетней дурочке, очень даже похож. У самой стало плохо с головой», — думала Ирина. Но ничего, у нее есть и другие источники информации.

— А что насчет портрета? — спрашивал любопытный Наум. — Я надеюсь, вы мне его покажете?

— Конечно. Только я сама его еще не видела.

— Как? Совсем?

— Совсем. Таковы были его условия.

— Рисковая вы женщина. Но у вас есть чутье, интуиция. Я думаю, что он вас не разочарует. Хотя… оч-ч-ень любопытно.

— Да-да, — рассеянно ответила Ирина. — Когда будет готов, я вас специально приглашу на чашечку кофе, посмотрите.

Дома она стала звонить Оксане — пустой распущенной бабенке, избалованной легкими деньгами и любящим мужем. Муж ее, Валерий Скворцов, в не таком уж далеком прошлом был полковником КГБ, а Оксана — чуть ли не единственным его слабым местом, потому что в других отношениях он был далеко не слаб: сделал карьеру сначала в КГБ, а потом и в бизнесе. Эта семейная пара частенько бывала в их доме, и вообще они вращались в одних и тех же кругах. Оксана обожала интриги, хотя и не умела сама их организовывать, не хватало умишка, поэтому, напустив побольше таинственности, Ирина попросила ее узнать поподробнее о деле десятилетней давности — деле художника Кричевского. Полковнику КГБ это не должно было составить особого труда, и уже через три дня Оксана прочно засела в гостиной Ирины у камина и начала сливать информацию:

— Ириша, ты знаешь, Валерка так изумился, когда я его попросила об этом, не хотел ничего говорить, ей-богу. Хотя он и так все знал, ему нигде не пришлось специально узнавать. Он, оказывается, и занимался делом этого Кричевского в свое время. Там целая группа работала. Я еле-еле из него выдоила кое-что. У него на лице мина такая была брезгливая, как будто он таракана съел. Ну и тип этот твой Кричевский! Вот про КГБ много чего говорят. Может, и сволочи они, но что ты на это скажешь? Там было все серьезно — и видеосъемки, и документы. Никто специально ему ничего не подсовывал, просто следили, и все. По делу сначала проходили пять малолеток, потом осталось две, остальных родители отговорили. И такие девочки — не какие-то там бродяжки, а из приличных семей, одна даже дочь профессора. От тринадцати до пятнадцати. Они сами к нему липли, к этому Стасу, как мухи на мед. То ли он их гипнотизировал, то ли еще как-то влиял, не знаю. Но мужики Валеркины, как узнали, готовы были его в клочья разорвать. И никому его не жалко было. Представляешь, Валерка до сих пор все это помнит и меня спросил: «Эта сволочь еще жива?» — Оксана сделала паузу. — А сама-то ты как на него вышла?

— Случайно, — отмахнулась Ирина. — Я заказала ему свой портрет.

— Да ты что! Вот здорово! И ты ему позировала, да? И ты с ним говорила, да? Ну и как он? Чем он их брал-то? Вот дела! Вот интересно-то! Ну расскажи, расскажи, — заерзала в нетерпении Оксана.

— Честное слово, нечего мне рассказывать. Обычный богемный тип с длинными волосами, ничего особенного, они все такие.

— А почему ты им так интересуешься? — подозрительно посмотрела недоверчивая жена кагэбэшника.

— Да случайно все получилось. Хотела узнать про него побольше, все-таки портрет заказала, тут мне и рассказали кое-что, я не поверила, а оказалось — правда. Тебе-то я верю.

— Да честное слово! — завопила Оксана. — Что, мне Валерка мой врать будет? Ну ты скажи хоть, что в нем такого особенного?

— Да ничего, еще раз повторяю. Ни-че-го. Я даже портрета не видела.

— А когда будет готов?

— На днях.

— Ну ты позовешь посмотреть? Позовешь? Так любопытно! Слушай… а познакомь меня с ним, а?

— Зачем?

— Ну… Просто так… сама не знаю… интересно… посмотреть на него хочу.

— Нет уж. Знакомить не буду. Хочешь, сама знакомься. А ты знаешь, что он калека?

— Какой калека?

— А что, в деле этого нет?

— Ну я же дела не читала, а Валерка ничего не сказал.

— Полный калека. Еле ходит.

— Так, наверное, его в зоне изуродовали. Тех, кто по таким статьям сидит, знаешь как там любят?

— Да нет, не в зоне. Он инвалид с детства. Полиомиелит перенес. Ходит с палкой. Причем еле-еле.

— Ни фига себе, елки-палки, — присвистнула Оксана и завопила: — Ну познако-о-омь, будь человеком!

— Спасибо тебе, конечно, но уволь меня. Сама знакомься, если тебе надо. Только я не понимаю зачем. Он, между прочим, не Распутин, — намекнула Ирина на сексуальную распущенность подруги.

— Все равно интересно. Знаешь, Ириш, ну так скучно мне жить, ты себе представить не можешь! Хочется чего-то, а кого — не знаю.

— Ничем помочь не могу. Извини, — сухо отрезала Ирина. Оксана ретировалась, унося на лице обиженную гримасу.

«Дура. Полная дура», — подумала Ирина и забыла про нее.

Собираясь за портретом, Ирина решила взять с собой мужа. Она перестала бояться Стаса, но что-то на душе было. Какая-то царапина. А так будет проще и легче, тем более что ей было уже почти все равно, что у него получилось. Каков он — этот таинственный портрет, про который уже все знают, даже неинтересно.

В мастерской был полумрак, портрет был повернут к окну.

— Смотрите, — равнодушно кивнул автор, почти не глядя на заказчиков. Его, казалось, абсолютно не интересовала их реакция.

Скамьи на портрете не было. Ирина парила в пространстве, раскинув руки, в своем серебристом платье, как будто сидела на облаке, ее красивое лицо было задумчиво и мечтательно, как будто мечтала она о счастье, а оно все не шло и не шло ей в руки, но она надеялась и ждала. Хорош был и фон — с портрета в мастерскую лился теплый свет, как и со всех картин Стаса.

Восхищенный Женька застыл. Он смотрел то на свою Ирину, то на портрет, молчал-молчал, потом сказал:

— Здорово!

Стас в ответ поморщился.

— Я такого не ожидал. Ириша, как тебе?

— Тебе действительно нравится? — спросила она с чуть заметной усмешкой.

— Очень.

— Мне тоже.

Пользуясь тем, что муж впился взглядом в полотно, она устроила матч-реванш — последние гляделки. Это был уже массированный артобстрел. Тем более что на стеклянном столике Ирина увидела одну пустяковину. Это была всего лишь маленькая штучка для волос, в просторечии — фенечка, какие носили теперь девчонки.

«Ну что, мастер отгадок женских тайн? — читал он в ее взгляде. — Что ты из себя строишь? По какому праву ты на меня смел так смотреть, ты, жалкий инвалид, извращенец. Я сама умею разгадывать чужие тайны. Я все знаю о тебе. Дочь? Ты пытался меня испугать? Ты?..»

А Женька тем временем отсчитывал зеленые. Две тысячи баксов. Одну он добавил от себя. За жену, за красоту, за талант. По отношению к Ирине он всегда был щедр, хотя, как всякий бизнесмен, умел считать деньги. Неизвестно, в чью пользу закончился этот раунд, поскольку в прощальном взгляде, брошенном художником вслед красивой паре, недвусмысленно читалось: «Подавитесь моим талантом».

— Странный он какой-то, этот Кричевский, — сказал ее муж, когда они вышли из мастерской.

— Да. Шизоид. Но не будь он таким, не было бы и такой картины. Ты согласен?

— Наверное. Тебе виднее, Ириша. Мне действительно понравилось. Это шедевр. — Ирина поморщилась. Шедевр — не шедевр, только время может дать оценку портрету, а его побаивалась.

Шедевру отвели достойное место в доме, убрав из гостиной все остальные картины, и сняли урожай восхищения со стороны знакомых. И Авербух тоже его видел — Ирина выполняла свои обещания.

— Милочка, мне кажется, что это лучшая работа Стаса. Он ведь не раскрылся еще, несмотря на свои годы, вы знаете теперь почему. Но, прошу меня простить, быть может, я не прав, вы тут какая-то не такая. Очень похожая, но не такая.

Ирина тоже это чувствовала. Старый еврей попал в точку. Недаром между ними сразу возникло взаимопонимание. Действительно, в пространстве парила сама красота. Но слишком изменчивая. Она неслась над миром, опустошая его. Она была то земной женщиной, созданной для того, чтобы доказать есть в мире совершенство — вот оно, то инопланетянкой, случайно залетевшей на голубой шарик и равнодушно парящей над ним.

Со Стасом Ирина никогда больше не встречалась. Дней через десять к ней забежала Оксана и, задыхаясь от негодования, донесла:

— Ириша, нет, какая сволочь! Что он себе позволяет, этот жалкий мазила. Представляешь, он меня просто послал. Наглец! Жалкий урод! Извращенец чертов! Возомнил о себе, Гумберт несчастный! Ну ладно, мы еще посмотрим, как он запоет дальше. Можно и опять его определить туда, где ему самое место. Я слышала, что он своим гнусным привычкам не изменил. Опять с малолетками.

— Да успокойся ты! — успокаивала Ирина как могла. — Зачем он тебе? Пусть живет.

— Да черт с ним, конечно. Но знаешь: что-то в нем есть. Глаза у него странные…

— Глаза как глаза. Тебе показалось.

Через пару месяцев все тот же всезнающий Авербух сообщил ей, что Стас уехал во Францию. И больше она его никогда не видела. Лишь попадая в Париж и бродя по людным улицам, она вспоминала его, и временами казалось, что она чувствует на себе его взгляд. Но это только казалось.

А жизнь продолжалась, ее прочный и надежный дом требовал внимания. Сын из красивого ребенка постепенно превращался в красивого подростка, ладного и спортивного. Ирина препоручила его репетиторам и спортивным тренерам, а поэтому видела нечасто, и вопрос о дальнейшем образовании в Англии уже был решен.

А вот муж требовал доработки. Хотя ничто, абсолютно ничто не вызывало беспокойства. Женька принадлежал ей. Собственно, он всегда был ее собственностью, с того самого момента, когда они впервые встретились, хотя жаждал быть ее завоевателем, владеть ее телом и душой. Шаг за шагом, день за днем, год за годом его притязания сокращались, сжимались, как шагреневая кожа, и в результате ограничились территорией, где Ирина поставила вешки. Ему досталось только тело. И то не все. Ему достался фантом, который жена помещала на супружеское ложе, потом смотрела из угла комнаты или с потолка, как он жадно и страстно его ласкает, и прицельно дергала за ниточки, как кукловод. Тело было тренированно и слушалось. Конечно, все это было скучно, несмотря на постоянное разнообразие сценария ночи. Ирина была режиссером-постановщиком и актрисой в одном лице. Сценарии заимствовались из разных источников — японских книг, американских пособий и даже из учебников по сексопатологии. Исполнение шлифовалось до полной достоверности. Ведь ее муж был далеко не глуп, и она это знала. В Женьке сочеталось все: интеллект, практичность, готовность к риску, умение поступаться многим ради еще большего, хорошая, прямо скажем, удачная внешность и обаяние. К разным людям он умел применять многие свои качества, и только для нее одной выкладывал все, что имел. Любовь его была бескорыстна. Постепенно он сам снял перед ней всю кожу и остался беззащитным. Дотронься пальцем, занеси микробов — умрет.