Она спустилась в зал по широкой дубовой лестнице со старинными резными перилами.

В доме стояла полная тишина, но, казалось, он излучал какое-то тепло, которое обнимало ее ласковыми руками. Мелинда открыла дверь в столовую и увидела маркиза, который стоял и смотрел в окно. На его лицо падали лучи вечернего солнца, и девушка заметила, что выражение счастья почти полностью преобразило его.

Он обернулся к ней и протянул руку.

— Подойдите сюда, — сказал он.

Он притянул Мелинду к окну, и, выглянув в сад, усыпанный розами, девушка увидела солнце, которое уже садилось за высокие деревья раскинувшегося вдали леса. Над деревьями еще кружили грачи, а голуби слетались к голубятне.

— Когда я был мальчишкой, то завидовал этим птицам, — тихо проговорил маркиз, — потому что они всегда могли возвращаться в свой дом. Весь лес принадлежал им, и когда наступала ночь, птицы, повинуясь инстинкту, возвращались туда, зная, что он даст им убежище и отдых до тех пор, пока вновь не придет утро.

Мелинда увидела скрытый смысл в его словах, поняла все то, что должен был испытывать ребенок от сознания, что ему не рады, что этот дом не является для него родным, потому что его здесь не любят. Теперь она полностью осознала, что значило для маркиза возвращение в Чард в качестве полновластного хозяина.

— И вы были здесь очень несчастны? — мягко спросила Мелинда у маркиза.

— Думаю, что, если бы у меня не было Чарда, — ответил он, — я мог бы покончить жизнь самоубийством, и не один, а целую дюжину раз.

Ребенок может вынести грубость, вероятно, даже жестокость, но ненависть — никогда. Она съедает его душу, убивает его естество, даже его желание жить.

В его голосе слышалась такая безысходность, что Мелинда взглянула на маркиза с удивлением, но горькое выражение на его лице неожиданно сменилось радостью.

— Но теперь мы можем забыть о прошлом, — с воодушевлением произнес он. — Я победил!

Чард принадлежит мне! До настоящего момента я не вполне осознавал, как много он значит для меня. Но теперь он принадлежит мне, и это вы помогли мне его вернуть. Я буду вечно признателен вам, Мелинда, за вашу помощь.

Его рука покоилась на плече девушки, когда он показывал ей лес, раскинувшийся вдали, и его пальцы немного сжали ее плечо. Она инстинктивно отодвинулась. Маркиз улыбнулся и хотел что-то сказать ей, но в этот момент дворецкий объявил, что обед подан.

Они уселись за стол, уставленный сверкающей серебряной посудой с фамильным гербом Чардов; длинная, отделанная дубовыми панелями комната освещалась огромными канделябрами из золота. Подаваемые блюда были весьма изысканными — овощи и фрукты из сада, дичь из леса, форель из ручья, в котором любил удить рыбу маркиз в детстве.

За обедом маркиз рассказывал о тех изменениях, которые он намеревался произвести в Чарде, о том, что надо возродить сады в их первозданном виде.

— Все это мы обязательно сделаем, — говорил он. — Очень жаль, что допустили увядание сада с лекарственными травами, а фонтан перенесли в другое место, что вырубили тиссовые деревья.

Я рассчитываю вновь восстановить все посадки, и тогда мои фермы станут лучшими во всей округе. Моя мачеха тряслась над каждым пенни, который мог бы пойти на благоустройство Чарда. Я обязательно повидаюсь на неделе с арендаторами и скажу им, что здесь больше не будет амбаров с протекающими крышами и сломанными заборами, а когда они захотят расширить свои хозяйства, я с удовольствием помогу им.

Мелинда почувствовала, что сама загорелась от его воодушевления, а после обеда они вместе отправились в контору управляющего, и маркиз показал ей карты всего поместья. Она удивилась, что он знает по именам всех фермеров-арендаторов; маркиз рассказал ей, какие земли оказались заброшенными из-за того, что его мачеха и ее управляющий затребовали с фермеров такую высокую арендную плату, что последним стало невыгодно обрабатывать много земли, показал, где он собирается распахать земли, чтобы восстановить старые посадки и усовершенствовать хозяйство.

Они пробыли в конторе так долго, что уже стемнело, когда Мелинда и маркиз собрались наконец вернуться в гостиную. Шторы были уже опущены, а в камине поддерживался небольшой огонь на тот случай, если бы вечером стало прохладно. В столовой особенно сильно чувствовался аромат цветов, запах воска и сухих ароматических трав.

Мелинда опустилась на коврик у камина, пышное платье волнами окружало ее тоненькую фигурку, в каком-то непонятном порыве она вдруг проговорила:

— Это так похоже на мой дом. Даже запах тот же.

Маркиз сидел на диване. Мелинда ощущала его взгляд на себе, через какое-то мгновение он произнес с удивлением:

— Я очень рад, что вы здесь. Я обязательно должен был излить кому-то душу, а вы, мне кажется, сможете понять меня.

— Я прекрасно все понимаю, — ответила ему Мелинда.

Маркиз нагнулся к Мелинде и взял ее за руку, стараясь притянуть к себе.

— Подойдите и сядьте здесь, Мелинда.

Сначала она хотела воспротивиться этому, сказать, что ей будет лучше остаться там, где она сидит сейчас, но потом она почувствовала, что не в силах противоречить ему, поднялась и села рядом с маркизом на диване. Какое-то время он хранил молчание, просто смотря на нее, и затем проговорил, словно размышляя вслух:

— Очаровательна! Так очаровательна, что становится жаль…

Он не закончил свою мысль. Его руки обвили стан Мелинды и притянули ее ближе к нему. Девушка была так удивлена, что в первое мгновение даже не сопротивлялась, и не успела она опомниться, как его губы приблизились к ее устам.

До этого дня еще никто и никогда не целовал Мелинду, его быстрота и напор застали девушку врасплох; Мелинда почувствовала, что едва может дышать. Его губы показались Мелинде грубыми, а руки маркиза так крепко обхватили ее, что она не могла даже шевельнуться. В его поцелуе Мелинда почувствовала неистовство и страсть, и это сильно ее напугало; потом его губы стали нежнее, и Мелинде с трудом удалось освободиться.

— Нет… — пыталась она протестовать. — Нет…

Маркиз взял Мелинду за подбородок и приблизил ее лицо к себе.

— Не противьтесь, Мелинда, — умоляющим голосом произнес он. — Я хочу вас! Мне так нужны ваши нежность и тепло, мне нужно ваше понимание. Мы вместе, здесь. Неужели вы не понимаете, Мелинда, как нужны мне?

Мелинда ничего не успела ответить ему, потому что его губы вновь слились с ее устами; маркиз все сильнее и сильнее прижимал девушку к себе. В какое-то мгновение она поняла, что больше не в силах сопротивляться ему, и почувствовала, что они словно сливаются, становясь почти единым существом… Маркиз покрывал поцелуями ее щеки, глаза, шею и снова губы, пока она не ощутила внутри себя трепет и пробуждение какого-то нового чувства; потом все ее тело охватил огонь, который прежде ей был неведом…

Внезапно маркиз отпустил Мелинду и взглянул на нее, все еще держа ее в объятиях. Ее ресницы покоились на щеках, губы были полуоткрыты, на шее, как раз в том месте, где он целовал, билась маленькая жилка.

— Вы вошли в мою душу, Мелинда, — проговорил маркиз, и в его голосе слышалась ласка. Он нежно поднял ее на ноги и повел к двери, руки его по-прежнему обвивали ее плечи.

— Поспеши! Я не хочу долго ждать. Сколько тебе потребуется времени — минут пятнадцать?

Только не дольше, пожалуйста, больше я не выдержу, милая!

Его губы вновь прикоснулись к ее щеке, затем он открыл дверь, и Мелинда очутилась в зале. Почти в бессознательном состоянии она поднялась по лестнице. Только добравшись до своей комнаты, Мелинда попыталась осознать, что же с ней произошло, и вдруг в страхе поняла, что маркиз имел в виду.

Но ведь этого не может быть! Неужели у него действительно такие намерения? Она даже себе самой едва ли позволила это признать; при одной мысли об этом ее охватывал ужас. Но, даже содрогаясь от собственных предположений, она поняла еще и нечто такое, что поразило ее, словно кинжал в сердце.

Она любит его! Она вся дрожала, и огонь, который маркиз зажег в ее теле, охватывал все ее существо, заставляя отвечать на его страсть.

Она любит его! Но маркиз хочет от нее совершенно иного. Она не вполне поняла, но знала, что его намерения дурны, они оскверняют ее любовь к нему. Тем, первым поцелуем маркиз завладел ее сердцем, но ему нужно не сердце, а нечто иное, что Мелинда при всей своей невинности инстинктивно считала злом и безнравственностью.

Она прислонилась к двери в свою комнату и повернула ключ в замке. Но потом, ужаснувшись, поняла, что, если маркиз подойдет сейчас к двери и прикажет открыть, она будет не в состоянии отказать ему! Мелинде хотелось вновь ощутить прикосновение его губ, она страстно желала оказаться в его объятиях. Со всей ясностью она осознала, что, войди сейчас маркиз в ее комнату, она не сможет противиться ему, о чем бы он ни попросил.

В ужасе Мелинда торопливо пересекла комнату и отдернула шторы. За окном светила луна, на небе появились звезды. Мелинда распахнула зарешеченное окно и выглянула вниз. Под окном росло древнее фиговое дерево; кажется, целый век потребовался его ветвям, чтобы налиться такой мощью и силой.

Мелинда оглянулась. Дверь в комнату была заперта, но ей показалось, что она слышит голос маркиза, требующий открыть дверь.

— Мелинда!

Она закрыла глаза. Казалось, она до сих пор чувствовала его губы на своих устах, на щеках, ощущала их на глазах, на своей шее. Она издала слабый крик отчаяния и стала выбираться из окна.

Дома она достаточно лазила в детстве по деревьям, и мать часто ругала ее за эти шалости, но никогда еще ей не доводилось делать это в пышном вечернем платье да еще с полудюжиной нижних юбок под ним.

Она услышала, как рвался мягкий шифон ее платья, а букетики роз с него так и остались висеть на фиговом дереве. Наконец каким-то образом ей удалось добраться до земли, а затем она, подобно маленькой, напуганной до смерти зверушке, бросилась от освещенного пространства, через лужайку в тень, отбрасываемую деревьями.

Глава 9

Проснувшись, Мелинда никак не могла понять, где же она оказалась. Высокая, из серого камня колонна перед ней тянулась к изогнутому своду. Внезапно она все вспомнила и приподнялась с подушки из красного бархата, на которой проспала всю ночь.

Как только она вошла сюда, то сразу поняла, что, видимо, попала в семейную церковь. Она нащупала резьбу на дверях, а затем обитую бархатом скамью, которая оказалась мягкой и роскошной, как и подушечка для молитвы, на которую она потом опустилась. Церковь, в которой запах плесени и старины смешивался с ароматом цветов на алтаре, казалась святилищем, и в бледном свете луны, пробивающемся через окна с цветными витражами, Мелинда ощупью пробралась по боковому приделу к алтарю и преклонила колена, моля господа защитить ее не столько от маркиза, сколько от самой себя.

Через какое-то время ее сердце наконец перестало колотиться как у загнанного зверя, и дыхание стало ровным. Она пустилась бежать по лужайке, потому что была до смерти напугана, но в то же время Мелинда сознавала, что этот побег ничего не дает, так как причины, которые гнали ее прочь, таились глубоко в ней самой.

— Помоги мне! Ах, помоги мне, господи! — молилась она и старалась понять, как же она могла так быстро перемениться и из девушки, которая не проявляла абсолютно никакого интереса к мужчинам, стать такой, как сейчас, когда одно лишь прикосновение мужских уст вызывало в ней трепет и волнение.

Мелинда теперь знала, что почувствовала влечение к маркизу с первой же встречи. Ей казалось, что она ненавидит его: ненавидит циничное выражение, постоянно присутствующее на его лице, явное пренебрежение, с которым он обращался к ней, ненавидит за раздражение, которое он все время вызывал в ней. Однако было в нем что-то, что влекло к нему Мелинду, что вызывало в ней желание быть рядом с ним.

Она вспомнила одиночество, пустоту того невероятно длинного дня, когда она была вынуждена оставаться в комнате одна. Это были долгие часы безысходности от сознания, что она не может быть с ним. Она издала слабый стон и закрыла лицо руками. Что случилось с ней? Как она могла испытывать такие чувства, зная, что все безнадежно и ни к чему не приведет; как могла она отринуть свою гордость и все, что было свято для нее?

В сумраке этой церквушки она снова и снова пыталась осознать, что же произошло и что же говорил ей маркиз, когда она поднималась по лестнице. Но даже теперь»в силу своей невинности, Мелинда не могла вполне понять его поведение. Единственное, что она сознавала, так это то, что требование маркиза было постыдным.

Она упрекала себя за то, что позволила ему поцеловать себя. Она обязана была воспрепятствовать этому; это было непозволительной слабостью для любой порядочной девушки. А потом она вновь вспомнила то странное, необъяснимое волнение, которое испытала, когда его губы коснулись ее уст, тот огонь, который охватил ее. Какое-то неясное чувство проснулось тогда в ней: то, что больше уже никогда не уснет вновь.