— Где же золото, за которым он приходил?

— Пойдем, покажу, — тоже шепнула ей Соня. — Если там, конечно, что-то осталось.

На этот раз, пока они шли, Агриппина испуганно жалась к Соне, так что последней пришлось призвать на помощь все свое мужество. Крысы! Или еще какая нечисть с острыми зубами! Кто бы из женщин на их месте не боялся?

Золота осталось довольно много, хотя Флоримон успел вывезти довольно приличную его часть. Похоже, он и вправду трудился не один день. Недаром русские говорят: своя ноша не тянет. Флоримон де Баррас, которому прежде вряд ли приходилось вообще поднимать какие-либо тяжести, работал в поте лица своего, точно портовый амбал, и только нелепая случайность помешала ему потихоньку вывезти все.

— Как его много! — ахнула Агриппина.

— Здесь едва ли половина от того, что было прежде, — хмыкнула Соня, — Интересно, куда он его увозил?

— Думаю, вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом.

Сейчас вернется Эмиль. Лучше ему пока о золоте не говорить.

— Понятное дело, — согласилась Агриппина. — Покойная княгиня сказывали, что золотом человек проверяется. Недаром сатана им манит, когда чью-то душу заполучить хочет.

— Пойдем отсюда, — заторопилась Соня, — сейчас вернется Эмиль.

Правда, па всякий случай один слиток она все же взяла себе, а другой вручила Агриппине. Соня уже привыкла к тому, что судьба может быть непостоянна даже к своим любимцам. Сегодня она вручает тебе великий дар, а назавтра так же решительно отнимает его или что-то другое.

Женщины вернулись вовремя — Эмиль уже спускался вниз. Но он воспринял как должное, что они, слабые существа, стоят поодаль, не рвутся ему помогать. Женщину трусость вовсе не портит, а даже придает ей некую притягательность. В определенные, конечно, минуты жизни. А тут… Эмиль и сам старался не глядеть на то, что совсем недавно было молодым здоровым мужчиной.

Слуга завернул труп бывшего хозяина и взвалил его на плечо. Не останавливаясь в доме, он отнес свою страшную поклажу в старый, неиспользуемый ныне сарай.

— Надо бы заявить в полицию, — сказала Соня.

В глазах Эмиля при ее словах мелькнул страх. Он даже оступился от неожиданности. Но при этом вслух ничего не сказал, хотя даже по его спине было видно, что желания госпожи он ничуть не одобрял.

Зато тут же вмешалась Агриппина.

— И что мы им скажем, если нас спросят, где мы нашли мосье Флоримона? — спросила она у Сони. — Полиции надо говорить правду. Значит, мы скажем — в подземелье. Они поинтересуются, зачем мы туда спустились? У нас и на это готов ответ. Хотели узнать, что за привидение в замке появилось? А что молодой маркиз в подземелье делал и почему оказался там заперт? И почему мы так долго тянули с выяснением, кто в подземелье выл? Не нарочно ли его там заперли, чтобы получить наследство маркиза? И непременно захотят место, где мы его нашли, хорошенько осмотреть.

Она выразительно посмотрела на Соню.

— Ты права, — нехотя кивнула княжна. Она все больше увязала в поступках, каковые никакой закон бы не одобрил. А теперь получалось, что она не могла «обратиться к законным властям ни с каким своим вопросом, включая перевод доставшегося ей золота в деньги. Ведь по закону и о золоте она должна заявить.

Но тогда у нее его отберут! И прости-прощай все Сонины мечты о богатстве собственном, а также о процветании рода Астаховых.

Странно, что Агриппина понимает это лучше, чем сама Соня. И рассуждает логически тоже; Так что зря Софья так славила перед самой собою свое умение логически мыслить. И все равно она продолжала прикидывать так и этак. Даром, что ли, с детства ей внушали, что всякий, кто законы страны нарушает, является преступником? Чувствовать себя преступницей она не хотела.

Соня могла бы сказать полиции, что приехала уже после того, как «привидение» умолкло. Но в любом случае ажаны захотят осмотреть место, где умер Флоримон.

Получается замкнутый круг. Хочешь не хочешь, а закон придется нарушать. Наверное, если бы она сообщила властям, что нашла в подземелье клад, то могла бы получить треть его стоимости, и больше ни о чем ломать голову бы не пришлось. Жалко стало?

Получать третью часть от того, чем вообще могла не делиться…

Но даже не будь в подземелье золота, подозрение в смерти Флоримона непременно упало бы на Эмиля.

Жандармы, например, поинтересовались бы, почему Флоримон не объявил своему слуге, которому доверял, о своих планах, а залез, как вор, в фамильный замок. Может, Эмиль попросту заманил хозяина в подземелье да и запер его там? Если к тому же рассказать правду про яму и про бревно, которое Эмиль выдернул…

— То ему непременно припишут убийство хозяина, — подхватила Агриппина. Оказывается, последнюю фразу из своих сомнений Соня произнесла вслух. — Конечно же, умышленное!

Эмиль внимательно слушал слова своей подруги-маркизы и соглашался с нею в главном, что понял: полицию ни в коем случае не стоит вмешивать в это дело. У ажанов наверняка возникнут вопросы к нему.

Они вполне могут решить, что слуга убил молодого маркиза. И Эмилю не удастся оправдаться.

К тому же не так давно начальник полиции Дежансона намекнул Эмилю при встрече, что ходят слухи о кое-каких неблаговидных делишках его хозяина, Флоримона де Барраса. При этом ближайшим помощником они называют не кого-нибудь, а Эмиля, который прикидывается тихоней. Мол, не будь он таковым, а благонамеренным подданным короля, давно бы пришел в полицию и рассказал о преступных деяниях молодого хозяина…

А теперь и повод к убийству найдут. Решат, хозяин наказал за какую-то провинность своего слугу, а тот ему и отомстил… Не станут разбираться, веревку на шею, и пляши, парень, с пеньковой тетушкой!

Но сейчас Эмиль молчал, потому что все время ждал, напомнит русская княжна ему о его прошлых грехах или не напомнит. Пусть он все делал по приказанию хозяина, но отвечать придется все-таки тому, кто их исполнял. Попробуй докажи, что Эмиль ни в чем не виноват. Он и так уже много дней живет в постоянном страхе, вздрагивает от любого стука. Думает, что пришли за ним… Что и говорить, нет у слуги покойного маркиза Флоримона никакого желания встречаться с кем-нибудь из полиции.

Вот Соня бы посмеялась, услышь она эти его мысли: это Эмиль-то ни в чем не виноват? И решила бы, что у каждого своя правда, права была ее бабушка, с которой Соня всегда спорила, доказывая, что правда на свете всего одна…

Когда Эмиль нес по двору сверток, а обе женщины сопровождали его, Агриппина украдкой огляделась. Хотя кто мог подойти к замку незамеченным?

Это из его окон можно увидеть весь Дежансон, а не наоборот.

Теперь трое обитателей замка стояли вокруг свертка с трупом, причем двое из них ждали решения третьей — княжны. В конце концов, она теперь здесь хозяйка.

— Вот что, давайте его тайно похороним, — решила Соня, хотя такое решение далось ей не без труда.

Как-то не по-христиански все это. Правда, в последнее время обстоятельства в ее жизни складываются так, что нарушать ей приходится не одну из заповедей, соблюдение которых прежде князья Астаховы считали для себя священными.

— В саду закопаем? — с замиранием в голосе спросила Агриппина. Странно, Соня считала прежде, что служанка куда крепче своей госпожи и в иной ситуации может быть гораздо мужественней. Но нет, княжне из рода Астаховых многое подвластно, так что зря она все сокрушается о том, что уродилась бесталанной…

— Зачем в саду? — резонно возразила Соня. — Этак в случае чего и гулять здесь побоимся, все будет казаться, что Флоримон в этой могиле не успокоится и начнет в самом деле привидением по замку гулять…

Нет, лучше вырыть ему могилу где-нибудь на окраине поместья маркизов де Баррас.

— Теперь, княжна, это уже ваше поместье, — кажется, пришла в себя Агриппина.

— Зачем же на окраине? — наконец обрел голос и воспрявший духом Эмиль. — Мы можем похоронить мосье Флоримона в том же склепе, где лежит его отец, маркиз Антуан. Приедем на той самой закрытой повозке, на какой молодой маркиз возил свою контрабанду, никто ничего и не заподозрит. Вдова-то все еще в трауре…

Он сделал паузу, видимо, соображая, что же это была за контрабанда и если она существовала, то куда делась?

А Соня мысленно похвалила себя за то, что она открывала ход в подземелье, когда Эмиля рядом не было. И закрывала тоже. Все-таки пора ей привыкнуть думать не только о том, что в сей момент находится перед глазами и под ногами, надо уметь смотреть вперед и просчитывать все возможности, а иначе потом будешь кусать локти, не в состоянии случившегося исправить. Чего далеко за примерами ходить? Вот совсем недавно…

— Купим цветов, побольше, завалим ими всю карету — никто не усомнится, что вдова, — Эмиль красноречиво посмотрел на Агриппину, — горюет и чтит память мужа. — У нас есть деньги на цветы?

Он обращался к княжне, признавая ее за хозяйку.

Агриппина, что ни говори, воспринималась им всего лишь женщиной, у которой он был первым и единственным мужчиной. По крайней мере, пока. Причем после его «работы» над нею девушку должны были продать куда-то в Европу, где она стала бы ублажать какого-нибудь богатого вельможу, а то и не одного…

Собственно, Эмиль ничего подобного вслух не высказывал, но Соня отчего-то понимала его отношение к Агриппине именно так. На месте своей бывшей крепостной она отправила бы его куда подальше, чтобы никогда больше не видеть, но Агриппина…

Что ни говори, она другой крови. У нее это, можно сказать, вековой инстинкт: прощать своего мучителя, считая, что его присутствие угодно богу. Не в смысле награды, а в наказание. Мало ли как это объясняют себе обиженные и угнетаемые…

Если уж на то пошло, Эмиля можно было сравнить с ювелиром, в руки которого попал неограненный драгоценный — или полудрагоценный — камень, которому он путем огранки был должен придать соответствующий блеск. Многократно увеличив при этом стоимость камня…

Выходит, в глубине души Эмиль относился без особого почтения к женщинам, которых превращал в покорных рабынь и умелых любовниц. Агриппине еще повезло. Не будь рядом Софьи, вряд ли она так легко отделалась бы. На стене в той комнате, где с нею занимался Эмиль, висел устрашающего вида хлыст.

И Соня не уверена, что вешали его только для вида…

Пусть Агриппина и была замужем за настоящим маркизом и сама звалась маркизой, все равно каждую ночь Эмиль мог брать ее столько, сколько хотел. И всякий раз она принадлежала ему безраздельно…

Нет, опять Соня чересчур категорична. Пожалуй, то, что старый маркиз на ней женился, подняло Агриппину в глазах Эмиля и поставило с ним на одну ступень. Теперь он, скорее всего, воспринимал девушку разве что как подружку, но не как хозяйку.

Иное дело княжна. У него в постели случались женщины-аристократки, но господином над ними Эмиль был лишь временно, пока они были связаны и не могли противопоставить ему ни свою силу духа, ни свое благородное могущество. Обучение таких женщин Флоримон держал под личным контролем, Эмиль всегда это знал и не позволял себе с ними ничего лишнего…

Вот что сочинила Соня по поводу единственного вопроса Эмиля, есть ли у нее деньги для покупки цветов.

— На цветы найдем, — сказала княжна.

Эмиль ей поклонился, словно она этими словами его облагодетельствовала.

Отчего-то ее побаивался сам маркиз Флоримон, который очень редко кого-то боялся. А вот Эмиль в ней никакой особой силы, кстати, не усматривал. Скорее всего, маркиз видел в этой русской аристократке что-то, что с первого взгляда трудно углядеть…

А у Сони еще оставалось немного денег от продажи первого перстня.

На самый крайний случай существовал еще последний перстень, с топазом, — самый дорогой из тех, что подобрала Люси на месте схватки бандитов и гвардейцев, сопровождавших Софью в Австрию.

Княжна уже перестала угрызаться сомнениями на этот счет. В конце концов, то, что сделала Люси, вовсе не мародерство, как Соня думала вначале, считая, что присваивать вещи мертвых отвратительно. Но, оказывается, есть такое понятие — военные трофеи.

Вот так. Стоит только подобрать к своим действиям нужные слова, как они приобретают совсем другой смысл!

Трое заговорщиков сделали так, как и задумали: послали Эмиля в цветочный магазин, откуда он привез целую повозку цветов. К ним — три траурных венка.

Потом они уселись в карету и двинулась к склепу, ни от кого не таясь. Кстати, если бы кому-нибудь и случилось обратить на их выезд внимание, то вряд ли этот «кто-то» стал бы заглядывать внутрь кареты. Молодая вдова может покупать сколько угодно траурных венков — понятное дело, она благодарна старому Антуану: он женился на ней, иностранке, да еще, судя по слухам, вовсе не знатной. Оставил ей свой титул, деньги. Потому ничего странного нет в том, что она покойника добром поминает…

Впрочем, даже если бы кто-то настырный и заглянул внутрь, то ничего крамольного он бы не увидел, ведь сверток с покойником был упрятан под сиденье повозки, а сиденье завалено цветами. Такими пахучими! Своим ароматом они полностью заглушали просачивающийся из свертка запах тления.