— Пойдем со мной, Никита, так хочется дом осмотреть, я так соскучилась и почти все забыла!

Взяв Никиту под руку, Даша осматривала комнату за комнатой их старинного родового гнезда. Большой каминный зал, сразу по выходу из ее крыла, бильярдная, батюшкин кабинет, большая гостиная, спальня родителей, матушкин будуар, столовая, — все находилось в идеальной чистоте. Все было так, как будто хозяева и не уезжали из поместья вовсе. Поднявшись на второй этаж, Даша открыла двери огромного бального зала, который занимал почти все пространство второго этажа центрального здания. Выполненный по моде прошлого десятилетия, он был весь инкрустирован и отделан позолотой.

— Помнишь, Никита, как мы с тобой тут танцевали на Рождество?

— Как не помнить, вы все меня барышня ругали, что я в такт не попадаю.

— И теперь не научился?

— Так некому учить было, Дарья Дмитриевна

— Ну, ничего, теперь я займусь твоим обучением, — она залилась смехом и на её щеках опять заиграли ямочки.

— Пойдем вниз, день был тяжелый.

Они спустились в комнату, где Уля уже разложила вещи и, не дождавшись дальнейших указаний, ушла в девичью.

— Расскажи мне, как ты жил, Никита. Ты матушку помнишь?

Вдруг голос её дрогнул.

— Матушка умерла.

Слезы покатились по её щекам.

— С тех пор как мы уехали, она так болела! Любляна спасала её! Она подарила ей еще как минимум пять лет жизни. Но она умерла! Её сломило что-то здесь! Она очень мучилась от головных болей. Они не давали ей спать, и потом, уже перед самой смертью она так страдала, что ты остался здесь, она рассказывала мне, как после семи лет брака они были бездетны, как батюшка возил её по лекарям, где только можно было, и как все было бесполезно. Как-то после рождества, загуляв с соседями, они поехали в табор, который расположился на опушке леса. Приехав туда, матушка сразу приметила тебя — тебе было года полтора, ты плакал и лепетал что-то явно не по-цыгански, и хотя ты был среди цыганчат, тебя глаза выдали. У цыган не бывает таких серых глаз. Цыганский барон согласился продать тебя за 250 целковых, но откуда они тебя выкрали, так и не признался. У тебя на шее был сердоликовый медальончик с буквой «S», обвитой змеей и потом матушка нашла будто-бы клеймо, знак, родинка у тебя на плече, с такой же буквой. Она просила, чтобы батюшка узнал, откуда ты, но тот даже и слышать об этом не хотел.

Взяв Никиту за руки, Даша взглянула ему прямо в глаза.

— Помоги мне, Никита! Матушка так любила тебя. Ты мне поможешь?

Её глаза глядели на него с тоской и надеждой. У нее кружилась голова от его взгляда, она ждала ответа.

— Барышня! Я все сделаю для вас, барышня…

Он не мог сдержать нахлынувших на него чувств. Его губы прижались к ее ладони.

— Барышня! Дарья Дмитриевна…

Стук в дверь прервал его слова.

— Войдите!

Порфирий с виноватой улыбкой вошел в комнату:

— Дарья Дмитриевна, будут на завтра указания? И … это…Марфа донимает меня, где же тетушка Августа, батюшка ваш писал, что она с вами, сопровождает вас, негоже ведь девушке без сопровождения в такую дорогу.

— На подъезде к границе тетушка заболела, нам пришлось отправить её обратно прямо с пограничного поста, оттуда же я написала все папеньке. Остальное, Порфирий, завтра! Все завтра! Никита, до завтра. Я просто засыпаю.

Мягкая постель — мечта последних семи дней пути обволокла ее, и, проваливаясь в сон, она видела серые, бездонные глаза Никиты, ощущала его теплые губы на своей ладошке, и слышала его глубокий бархатный голос

— Барышня! Я все сделаю для Вас! Барышня…

* * *

Утро было жарким, и первые петухи застали Дашу в постели. Окно было распахнуто, и пьянящий запах полевых цветов заставил ее раскрыть глаза. На подоконнике лежал огромный букет ромашек, васильков и иван-чая. В прозрачной ночной рубашке, открывающей плечи, она подошла к окну. С улицы раздавался стук топора. Напротив окна стояла огромная поленница и Никита, раздетый по пояс, рубил дрова. Капельки пота покрывали его тело. Одним взмахом он раскраивал полено в щепки. Она разглядывала его широкие покатые плечи, загорелую кожу, черные, коротко стриженые волосы. Щеки загорелись огнем, когда взгляд его глаз остановился на её лице. Дыхание перехватило. Она отбежала от окна и лихорадочно стала натягивать пеньюар. Он бросил топор и подошел к окну. Слегка поклонился хозяйке.

— Доброе утро, Дарья Дмитриевна.

Голос точно ожёг ее.

— Никита! Доброе утро. Откуда цветы, ты не знаешь?

— С нашего луга, барышня, для вас!

— Спасибо, так приятно.

Едва умывшись, она натянула сшитый по последней моде костюм для верховой езды и крикнула Никите в окошко:

— Скажи Федору, пусть коня оседлает!

Буря, бушевавшая в ее душе, не давала мыслям сложиться в стройный порядок! Никита! Её крепостной! Её названный брат! Такой родной, такой красивый, такой …такой! У неё даже слов не хватало! Сердце выскакивало из груди, в голове все путалось. Что это? Ей двадцать лет! Почти двадцать один! Она никогда не любила! Даже когда батюшка выдал ее, четырнадцатилетнюю, замуж за словенского офицера двадцати двух лет, красавца, наследника богатых родителей, который прямо из-за свадебного стола уехал на поле боя с турками, и в первый же день сражения погиб. Она даже не плакала, она действительно не любила, она не знала мужских ласк и прочила себя в старые девы, о чем официально объявила папеньке при родственниках на очередном рауте. Она горячо просила не искать ей больше партии, так как была слишком хорошо образована, чтобы выйти замуж еще раз за кого попало, чем вызвала семейный скандал. Гордость и высокое самомнение заставляли её уверять себя, что она полюбит только равного себе или превосходящего её в чем-то. Теперь, такая умная, такая современная, и, благодаря статусу вдовы, практически свободная в своих действиях, неужели ей суждено влюбиться в своего крепостного. Его образ не шел у нее из головы…

Утренний туман рассеивался., уползал за пригорки, кочки и кусты. Остатки его путались под копытами коня. Солнце вставало из-за пригорка, она гнала коня что было сил, и когда их совсем не осталось, остановилась на опушке леса, спешилась и присела на траву. Вокруг расстилался дивный пейзаж. Её усадьба была так далеко и казалась такой маленькой. Теплый ветерок обдувал разгоряченное лицо. Минуты шли одна за другой и, словно в забытье, она потеряла им счет.

— Маша!

Резкий окрик вывел её из состояния томного блаженства. Она сидела на траве, а напротив неё стоял человек лет пятидесяти, с совершенно белыми волосами и бородой. Его пронзительные глаза смотрели прямо на нее:

— Ты вернулась! Маша!

— Маша — моя мама, она умерла несколько лет назад, я Дарья, Дарья Дмитриевна, её дочь и новая хозяйка Зеленого хутора. А кто вы?

Сверкнув глазами, старик промолвил:

— Подожди дочка, сейчас вернусь! — и исчез в лесу.

Даше стало не по себе. Странный старик! Прошло больше получаса, но тот не появлялся. Даша пыталась привести мысли в порядок. Недели тяжелого пути, потом дом, который вызвал бурю в её душе, оказался родным до боли. Потом Никита, который перевернул все её представления о мужчинах, о жизни, о любви, о том, на что способно её сердце. Теперь этот странный старик. Надо возвращаться. Она встала. Конь странно захрапел и отпрыгнул назад, потом развернулся и галопом помчался в сторону деревни. Странный звук — не то хрип, не то ворчание — заставил её обернуться. На опушке стоял огромный волк. Зверь, размером превосходящий все изученные ею в книгах экземпляры, стоял в пяти метрах от нее, оскалившись, и явно собирался напасть. Сердце у Даши зашлось, ноги подкосились, зверь зарычал. Она упала на землю, шаря рукой подле себя, стараясь рукой нащупать палку, ветку, — что угодно, только бы отогнать зверя. Он смотрел прямо ей в глаза, угрожающе, злобно, словно затягивая в зеленый дикий омут, словно гипнотизируя. В густой листве опушки что-то треснуло, деревья зашептались о чем-то. Последнее что она помнила — огромное лохматое чудовище в полете над собой, металлический свист и летящий навстречу волку длинный предмет, жалобный вой, брызги крови на лице, дурнота, подступающая к горлу, сильные руки, подхватывающие её, и запах мяты и полевых цветов. Потом темнота.

Она очнулась от похлопывания по щеке. Корсет был слегка расстегнут. Глубокие серые глаза смотрели на нее с тревогой и ожиданием.

— Никита! — выдохнула она

— Дарья Дмитриевна! Зачем вы сами поехали, да еще не сказав куда! Хорошо Федор обмолвился, что вы к опушке леса уехали!

— Никита! Ты мне жизнь спас!

— Бросьте, барышня, не стоит…

Почему-то не мог он ей сейчас сказать, как заняла сердце тревога, как, не помня себя, вскочил на первого попавшегося коня. Как вдогонку насмешливо орал какие-то глупости Федька. Как всю дорогу предчувствие беды сжимало сердце.

Никита перевёл дыхание, как после долгого бега, глубоко вздохнул. Слава богу, всё в порядке, он успел таки вовремя! Даша потихоньку приходила в себя. Злополучная поляна была позади. Она сидела на лошади вместе с Никитой, который одной рукой обнимал её крепко, словно боялся уронить, а другой держал повод.

— У нас в Зеленом хуторе волки? — спросила Даша прерывающимся голосом

— Лет десять как не было. Это первый раз.

— А чем ты его?

— Нож у меня всегда с собой- с детства привычка, — Никита улыбнулся и достал из голенища длинный острый нож, на котором еще оставались следы крови. Даша вновь почувствовала комок дурноты, подкатывающий к горлу.

— Испугались, барышня?

— Не зови меня барышней. Даша, я для тебя просто Даша.

Никита остановил коня и дал ей устроиться поудобнее. Маленькая, хрупкая, словно фарфоровая игрушка, она чувствовала себя в его объятиях непривычно, неловко и одновременно так спокойно, как если бы она была в материнском чреве. На её щеках снова стал появляться румянец. Помолчав, она вдруг решилась и произнесла:

— Никита. Скажи, ты чувствуешь то же что и я?

— Дарья Дмитиевна… Дарья Дмитриевна…я…..не понимаю….о чём вы?…

Её близость волновала его. Он держал её в своих руках и словно цепенел от её взгляда. Он притянул её руку к своим губам и прижался к ней, закрыв глаза. Её кожа словно жгла его губы. Он целовал её запястье и вдыхал запах её духов. Он пьянел от запаха её волос, от её карих глаз, от ямочек на её щеках.

— Дарья Дмитриевна! Вы точно солнце, вы такая светлая, вы точно сама любовь…простите меня. Я не смею…не должен…

Весь оставшийся путь до Зеленого хутора они проехали молча. Дарья прижалась к его широкой груди. Она уже понимала, что это начало чего-то нового в её жизни. Она не понимала как это могло произойти — так быстро, практически в один день! Она никогда не чувствовала так сильно и так по настоящему, и она уже знала что это взаимно, но только не знала что с этим делать. Она и не хотела сейчас ничего знать! Ехать бы так и ехать, целую вечность.

— Приехали, барышня.

Никита спрыгнул с лошади и взял её на руки. Дворня, собравшаяся подле усадьбы, обалдело глазела на происходящее. Он нес её на руках как ребенка, а она прижималась к его груди и шептала

— Не уходи, только сейчас не уходи.

_Ой барышня! — завопила Уля- Ой вы вся в крови! Что ты с ней сделал! Ой, люди добрые!

— Замолчи! — Даша взглянула на Ульяну сердито! Он мне жизнь спас! Нагрей воды, налей ванну, позови Ли.

Ульяна кинулась со всех ног выполнять приказание. Никита опустил Дашу на топчан.

— Подожди меня, я недолго. — Она улыбнулась и вышла вслед за Ульяной из комнаты.

* * *

Никита сидел в каминной на диване. Уля увела Дарью в уборную, из которой доносился плеск воды и запах лаванды. Внезапно в каминной появился Ли, со своим саквояжем. Не глядя на Никиту, карлик направился прямиком в комнату. Никита преградил ему путь:

— Нельзя туда, там сейчас барышня. Погоди немного, вот выйдет…

— Пропусти! — пискнул карлик. Никита обратил внимание на его большие сильные руки, в которых он сжимал свой саквояж.

— Пропусти его, Никита!

Донесся голос Дарьи. Не веря своим ушам, он отступил назад, и карлик проскользнул за занавеску. Уля выскочила, как ошпаренная

— Терпеть его не могу, карла проклятый!

— Что он там делает?! — возмущение и негодование Никиты переходило в ярость, но зайти он не смел. Уля преградила ему путь. Он вспылил:

— Как она может позволять ему!

— Никита, успокойся! Я все слышу! Я тебе все объясню! — Дашин голос заметно повеселел, и, словно поддразнивал.

— Уля принеси полотенце!

Уля вышла, сердито фыркнув и откинув свою длинную русую косу.