— Это было бы потрясающе! — разделила его восторг Никки. — Как ты считаешь, он согласится?

— Думаю, да. Он действительно классный парень: никакого хвастовства регалиями, выпячивания себя, никаких придирок. Он тебе обязательно понравится, когда вы познакомитесь. Все его любят.

С нетерпением ожидая этого дня, Никки сказала:

— Что ж, думаю, мне надо начать работу немедленно. Вообще-то, у меня возникло несколько идей. Мы могли бы устроить мозговой штурм на следующих выходных, если тебя это устроит.

— Безусловно, устроит, — отозвался Спенс, а затем, после короткой паузы, добавил: — Как же я скучаю по тебе. Это же самый долгий срок, на который мы разлучались, с тех пор как познакомились.

Улыбаясь, она ответила:

— Да, я тоже это заметила, но у нас нет выхода. Такие наставники, как Дрейк Мюррей, на дороге не валяются, и если ты приедешь, когда я буду рожать…

— Можешь на это рассчитывать. Слушай, боюсь, мне пора. Сэм и остальные уже ушли, и они будут беспокоиться, не случилось ли чего со мной.

— Куда вы идете?

— Перекусить в китайском ресторанчике.

— Ладно, передавай всем привет от меня. А где будет ночевать Кристин, когда приедет?

— Кайлы сейчас нет, так что Кристин может занять ее комнату. Это неслыханная удача, что я получил пятнадцать штук, теперь я смогу платить за аренду более регулярно. Конечно, Сэм с меня денег не требует, но он точно в них не купается, поэтому лишними они для него не будут. Кстати, а как у тебя с деньгами? Я могу переслать тебе, сколько нужно.

— Вообще-то, у меня доход неожиданно вырос, — заметила она. — «Вестерн дейли пресс» только что раскошелилась за цикл статей о южном Бристоле, и еще пара чеков пришла от «Веню» и журнала «Изиджет», который раздают в самолетах, ты можешь в это поверить?

— Ты гений, — он рассмеялся. — Прежде чем мы завершим разговор, можно мне поговорить со своим сыном или дочерью?

Чувствуя, как тает ее сердце, она приложила телефон к своему животу и слушала, как он говорит ребенку, что скоро вернется и что ему жаль, что он не смог присутствовать сегодня на консультации в тридцать две недели, но он обязательно приедет на следующую, в канун Рождества.

— И я обязательно возьму тебя на матч «Бристоль-сити», как только ты появишься на свет, — сообщил ребенку Спенс, — потому что мамочка говорит, что ты уже полюбил футбол.

— Похоже, ты будешь разочарован, если родится девочка, — упрекнула его Никки, прикладывая телефон к уху.

— Даже не думай, — приказал он. — Ладно, мне действительно нужно идти. Веди себя хорошо. Я позвоню завтра.

Вешая трубку, Никки все еще улыбалась, хотя внутри она напряглась от беспокойства, которое в последнее время иногда накатывало на нее, после чего она дрожала, чувствовала себя сбитой с толку и не знала, что же теперь делать. Чаще всего она относила эти приступы на счет грусти по отсутствующему Спенсу, продолжающемуся отчуждению с родителями и, разумеется, старых добрых гормонов, но иной раз она не знала, как избавиться от мысли, что ребенок круто изменит их жизнь. Слова матери продолжали звучать у нее в мозгу, и ее охватывало желание куда-нибудь убежать, скрыться, словно этот бессмысленный поступок заставит ужасное ощущение страха исчезнуть. Конечно, и она, и Спенс храбрились друг перед другом, но, возможно, они действительно не были готовы к рождению ребенка.

Пару раз за последнее время ее так разрывали сомнения и неуверенность и так напугали ночные кошмары, в которых она причиняла ребенку ужасный вред, что она рассказала об этом миссис А., когда та заглянула к ней в гости. Как всегда невозмутимая миссис А. только рассмеялась и уверила Никки, что она отнюдь не первая будущая мамочка, которая неожиданно струсила или которой снятся кошмары в последние месяцы беременности.

Хотя Никки вроде бы успокоилась, небольшие приступы психоза продолжали возвращаться. Если быть до конца честной перед собой, то изредка на какие-то доли секунды ее охватывала паника, что она больше не хочет этого ребенка. Она пресекала эту мысль как зло. Конечно, она хотела его. Определенно хотела. Просто она начала переживать, что в то время как все остальные мчались в Лондон, находили наставников, проходили прослушивание, получали потрясающую работу, она сидела здесь, в этом небольшом доме, все толстея и толстея и все сильнее пугаясь того, что должно случиться, когда ребенок наконец родится.

«Мне правда жаль, Зак, — написала Никки в своем блокноте той ночью, — что я так мало успеваю сейчас, но я не хочу, чтобы ты думал, будто так будет и дальше. Это просто такой период, я немного волнуюсь перед твоим предстоящим рождением и переживаю о том, как стать для тебя хорошей мамой».

Никки должна была написать что-то в этом роде, поскольку ни за что не хотела, чтобы он (или кто-то еще) узнал ее самые темные мысли. Да, она была слишком молода для этого. Да, она пускала коту под хвост возможность сделать блестящую карьеру. Да, она может сколько угодно твердить себе, что все наладится, как только они с ребенком привыкнут друг к другу; но что, если этого не произойдет? Что, если все это окажется слишком тяжело для нее? Или для Спенса, и он решит уйти?

— Ты с ума сошла, — рассмеялся Дэвид, когда однажды поздно ночью Никки проболталась ему об этом страхе. — Ни за что на свете Спенс не бросит тебя или ребенка. Ты так доведешь себя до нервного срыва на пустом месте.

Они стояли в кухне, закутавшись в халаты, и дрожали от холода, ожидая, когда закипит чайник. В правой руке Дэвид сжимал крикетную биту, которую захватил с собой, поскольку, проснувшись от шума внизу, он подумал, что к ним в дом залез грабитель.

— Я знаю, знаю, — повторяла она, прижимая ладони к щекам. — Вот только эти чувства никуда не деваются… Акушерка говорит, что такое бывает, я должна прислушаться к ней и успокоиться. Вообще-то, я уже успокоилась. Я только не могла уснуть и… Я спокойна, — она сделала глубокий вдох, затем еще один. Никки встретилась с Дэвидом взглядом и, увидев его нежное, заслуживающее доверия лицо, переполненное беспокойством, почувствовала, как последние капли паники уходят прочь. — Правда, я успокоилась, — уверила она его, еще сильнее запахивая халат.

— Я приготовлю какао, — решительно заявил он и, прислонив биту к мусорному ведру, открыл холодильник, чтобы достать молоко. — Почему бы тебе не вернуться в постель, там не так холодно, — предложил он. — Я принесу, когда оно будет готово.

К тому времени, когда он пришел, неся поднос с двумя дымящимися чашками какао, она уже уютно устроилась под пуховым одеялом, а рядом с ней лежал огромный медвежонок, предназначенный для ребенка.

— Спенс знает о том, что ты спишь с другим? — подколол ее Дэвид, ставя какао рядом с ней.

Никки хихикнула, садясь в кровати и поддергивая пуховое одеяло под самый подбородок, чтобы не замерзнуть.

— Спасибо, — прошептала она, обхватывая ладонями кружку с какао. — Прости, что разбудила.

— Все в порядке, — заверил он ее, усаживаясь на край кровати и потягивая напиток. — Теперь я знаю, что ты не какой-то грабитель, решивший стибрить мою камеру и программу «Адоб премьер про»[4].

Она снова улыбнулась, затем вздрогнула, поскольку горячее какао обожгло ее губы.

— Прости, — сказал он.

— Ничего страшного. Я сама виновата, — затем, уже осторожнее отпивая какао, она обвела взглядом комнату, ненадолго останавливаясь на фотографиях и постерах, которые были едва видны в полутьме, и на новой детской колыбельке, еще не собранной, прислоненной к столу Спенса.

Дэвид тоже огляделся и сказал:

— Помнишь, как мы раньше, когда учились в университете, сидели ночами напролет, болтали, курили косячок и пили дешевое вино? Кажется, это было так давно, правда?

Она улыбнулась, затем, поддавшись минутному желанию, сказала:

— Может, поболтаем, как в старые добрые времена? Впрочем, нет, ты, наверное, устал.

— Я не хочу спать, — возразил он, повернулся, прислонился к спинке кровати рядом с ней, завернул ноги в халат, который она оставила в ногах кровати, и притянул к себе мишку, чтобы быстрее согреться.

— Боюсь, от наркотика или выпивки придется отказаться, — заметила она.

— Правда? — переспросил он, прикидываясь удивленным и разочарованным. — В таком случае я ухожу.

Но он остался там, где сидел, и после очередного глотка какао сказал:

— Так о чем ты хочешь поболтать? Мои предложения: историческое и современное кино в жанрах документального и короткометражного фильма; футбол 1952–1988; младенцы и то, как из-за них беременные мамочки получают по голове крикетными битами.

Она прыснула со смеху.

— Ты и правда использовал бы ее, если бы это оказался грабитель? — спросила она.

— Можешь не сомневаться! — заверил он ее, превосходно сыграв вспышку мужественного гнева. — Только потом я, наверное, выронил бы ее и улизнул наверх, чтобы спрятаться за спиной плюшевого мишки, а грабитель, скорее всего, подхватил бы биту и отдубасил нас всех до смерти. И ты, правда, считаешь, что после этой милой, приятной беседы тебе будет легче заснуть?

Ее зевок перешел в смех, и она сказала:

— К счастью, я, кажется, больше никого не разбудила.

— Крис и пушками не поднять, если она уснула, — сухо заметил он.

— Тем не менее, думаю, завтра ночью она не уснет: будет волноваться перед прослушиванием.

— Конечно, ты права. Со стороны Спенса очень любезно, что он предложил с ней порепетировать. Она блестяще сыграла у него в «Распрощавшихся с ночью», так что он знает, как заставить ее играть в полную силу.

— Угу, — буркнула она. Гордость и любовь, прозвучавшие в его голосе, когда он говорил о Кристин, заставили ее не упоминать о Дэнни и не спрашивать, может ли тот надеяться. — Сколько вы с Крис уже вместе? Наверное, года два?

— Почти, — согласился он.

— Значит, у вас все довольно серьезно?

Похоже, вопрос его удивил.

— Думаю, двадцати месяцев достаточно, чтобы оценить это, не так ли? — заметил он.

Она кивнула.

Он улыбнулся, вглядываясь в полумрак.

— Боюсь, временами я ей до чертиков надоедаю, — признался он, — но она все еще меня не бросила, а значит, я кое на что гожусь.

Никки посмотрела на него и почувствовала, как сердце ее переполняет любовь.

— Если хочешь знать мое мнение, ей ужасно повезло с тобой, — искренне заявила она.

Он рассмеялся:

— Ну вот, ты заставляешь меня краснеть.

— Я серьезно.

Он снова отхлебнул какао.

— Значит, она действительно тебе не безразлична? — рискнула спросить она.

Он нарочито изумленно поднял брови.

— Прости, я чересчур любопытна. Я сейчас оставлю тебя в покое, ты только скажи, с кем собираешься встречать Рождество. С Крис и ее семьей?

Он удивился:

— Ты шутишь? Ты можешь себе представить, как на это отреагировала бы моя мама, особенно теперь, когда папа так далеко? Если только она не решит присоединиться к нему в Индии, что вполне вероятно. Мои сестры определенно поедут, вместе с мужьями и всеми тремя детьми.

— Разве тебе не хочется тоже поехать?

Он пожал плечами:

— Я не настолько интересуюсь своими корнями.

— Даже не знаю, что и сказать, — призналась она. — Я бы что угодно отдала за возможность иметь такое же восхитительное наследие, как у тебя. Индия всегда восхищала меня, это просто сказочная страна. Я знаю, что там ужасающая бедность и все такое, но вся эта история… а природа! Только представь, как круто было бы поехать туда на сафари.

— Может, вам со Спенсом стоит провести там медовый месяц?

Она улыбнулась:

— Это будет несколько проблематично, учитывая наличие младшенького, — напомнила она ему, думая, что настоящее приключение в медовый месяц — это еще одно событие, которое они вынуждены пропустить, — но ход твоих мыслей мне нравится. Что ж, вернемся к Рождеству. Дэнни обещал приехать и провести его с нами; было бы просто здорово, если бы и ты к нам присоединился.

— Разве он не едет к родителям?

— Нет, насколько я знаю, его родители уезжают на месяц в Австралию в начале декабря, решили погостить у друзей, которые эмигрировали туда в прошлом году.

— Ох уж эти родители! Не успеешь вылететь из гнезда, как они уже начинают жить собственной жизнью! Что они себе думают? Новостей от твоих не поступало, я так понимаю?

Сердце Никки сжалось.

— Ни единого слова, — ответила она, — и если честно, я надеюсь, что так и останется.

Он повернул голову и посмотрел на нее.

— Ты, наверное, шутишь.

Она вздохнула.

— Нет, вовсе нет, — возразила она. — А может, и да. Чем дольше это продолжается, тем легче: теперь мне не приходится смотреть, как они закатывают глаза каждый раз, когда я говорю что-то, что их раздражает (а это чаще всего так и бывало), или терпеть их отношение к себе как к преступнице всякий раз, когда я смела высказывать собственное мнение.