По лицу Спенса почти ничего нельзя было прочитать, когда он покачал головой. Насколько он знал, он не еврей, но знать наверняка он не мог, и, кроме того, какое это имело теперь значение?

— Я не думаю, что мы реально могли что-то сделать, — продолжала Адель, — даже если бы ты решила сообщить нам о своей беременности, как только сама узнала о ней, потому что мы действительно не знали. Конечно, мы попытались бы убедить тебя не довести все до завершения, но не по этой причине, а по той, которую я приводила тебе в то время. Пойми: я знаю, каково это — отказаться от своей мечты и смотреть, как твоя жизнь уходит в таком направлении, о котором ты никогда не думала и с которого ты уже не сможешь свернуть. Ты, похоже, не понимала, что появление ребенка на свет изменит всю твою жизнь, потому что так происходит всегда. Если бы у меня не было тебя, то, возможно, я снова обрела бы уверенность в себе и вернулась на работу, кто знает? Но это уже не имеет никакого значения. Все, что теперь важно, это ты и то, что ты делаешь со своей жизнью. — Она прижала к голове дрожащую руку. — Ты должна понять, что бы вам время от времени ни казалось, я просто всегда хотела, чтобы у тебя было все самое лучшее, и так будет всегда. Я бы отдала все что угодно, лишь бы тебе не пришлось пройти через те испытания, которые выпали на твою долю, и, Богом клянусь, мне очень жаль, что у меня не было никакой возможности изменить это или, по крайней мере, создать понимание между нами, потому что мне хотелось бы думать, что с этого момента мы сможем идти дальше так, чтобы… Я не хочу потерять тебя, потому что ты значишь для меня больше, чем моя собственная жизнь; но ложь, тайны, а теперь еще и это… — Она снова смахнула с лица слезы и беспомощно посмотрела на мужа — человека, который убил и отца, и сына ее дочери. Разве Николь сможет когда-нибудь простить это? Никто не смог бы.

Грант по-прежнему молчал и не шевелился, словно ушел в транс.

— Ты поехал к Николь, намереваясь совершить то, что совершил? — хрипло спросила его Адель.

Он покачал головой:

— Нет, конечно же, нет.

— Ты сделал это потому, что он был внуком Мэтью?

Он перевел на нее взгляд и снова покачал головой.

— Тогда почему? — спросила она. — Он был невинным ребенком. Он ведь не мог даже защищаться…

— Я этого не делал! — выпалил Грант. — Все произошло совсем не так… — Он провел по лицу дрожащей рукой.

— Ты должен сказать нам, что случилось, — настаивала она.

Он кивнул и несколько раз попытался откашляться.

— Когда я… Когда я приехал туда, — начал он, — то постучал в дверь, но никто не ответил. Я постучал снова, и на второй раз дверь приоткрылась. Я вошел внутрь, и… Я сразу услышал его дыхание… Я сначала не понял, что это, но когда я увидел его в гостиной… Он задыхался… Хватал воздух… Я хотел взять его на руки, хотел помочь ему, но затем вспомнил, какая жизнь ему суждена, и я… Я подумал, как он будет страдать, и как тяжело будет Николь, если она привяжется к ребенку, который… который не будет в состоянии даже отправлять естественные надобности, и все ради чего? Вся ее драгоценная молодость будет потрачена впустую на попытки улучшить его жизнь — бесплодные попытки. Я не хотел, чтобы она так страдала, и потому… — Его голос сошел на шепот. — Я поднял одеяло и… Не знаю, как долго я держал его, но я уверен: прошло лишь несколько секунд, прежде чем я понял, что делаю, и я… Я не смог. Я думал, что смогу, но… — Он перевел взгляд на Никки. — Когда я уехал, то был уверен, что он еще дышит… Я слышал его дыхание…

— Почему ты не позвал меня? — закричала Никки.

Он покачал головой:

— Я не знал, где ты. Я думал, что ты вышла и оставила его одного, или… Я не знаю, что думал. Я был так потрясен тем, что пытался сделать, что не знал… Это было… О боже, прости меня, прости! — Он задыхался и едва мог держать себя в руках. — Я не хотел причинить ему боль… Я жалею, что вообще поехал туда…

Никки потрясенно посмотрела на Спенса, чье лицо было белее мела. Она почти физически чувствовала, как внутри у него сжалась пружина жажды насилия, и поняла его.

— Все эти годы, — продолжал ее отец, — я считал тебя своим ребенком, Николь. Ты значишь для меня больше, чем кто бы то ни было, но однажды стали проявляться признаки того, что ты — дочь Мэтью. Ты хотела писать… Возможно, я и сумел бы заставить себя поддержать тебя в этом, но твоя мать не могла. Она все еще носит шрамы с того времени, которое провела с ним. Ночные кошмары не прекратились, но они стали менее частыми, пока мы не узнали о болезни Тея-Сакса. Я не мог вынести мысль о том, что вы обе опять страдаете из-за него… А потом выяснилось, что и ребенок тоже обречен страдать. Я хотел положить всему этому конец, и в те моменты, когда я был с… Когда я… Но я не смог сделать этого… Я клянусь… — Ему становилось все труднее дышать, и, когда он прижал руку к груди, Никки и ее мать метнулись к нему.

— Джереми! — воскликнула Адель. — Что с тобой?

— Все хорошо, — проскрипел он. — Все хорошо. Просто… Все хорошо.

С трудом подавив ярость, Спенс подошел к нему и помог добраться до кресла.

— Сядьте, — сказал он, почти жалея, что не может просто выйти отсюда и позволить этому человеку страдать — поступить с ним так, как он поступил с Заком.

Тяжело опустившись в кресло, Грант поблагодарил Спенса и повернулся к жене.

— Ты должна вызвать полицию, — заявил он.

Лицо Адели стало пепельно-серым.

— Давай покончим с этим, — спокойно произнес он.

Адель перевела взгляд на Никки.

— Молодой человек, пожалуйста, принесите мне телефон, — попросил Грант Спенса.

Спенс окинул взглядом комнату.

— Нет, подожди! — крикнула Никки, когда Спенс пошел за трубкой. — Давайте сначала подумаем…

— Мы должны реабилитировать твое имя, — сказал ей отец, все еще задыхаясь. — Однажды я уже позволил твоей матери взять на себя мою вину, и я не собираюсь позволить тебе… — Он закашлялся и снова приложил руку к груди. — Телефон, — напомнил он Спенсу.

Никки покачала головой.

— Нет, — твердо заявила она. — Рано. Сначала я хочу тебе кое-что сказать.

Когда взгляды всех присутствующих устремились на нее, она подошла к дивану и села на краешек, положив на колени сжатые в кулаки руки, и пристально посмотрела на отца. Когда ей показалось, что Спенс хочет сесть рядом с ней, она сделала ему знак оставаться на месте, а затем подождала, когда сядет мать.

К тому времени, как она закончила говорить, Спенс вышел и ждал ее в машине, а отец, которого сотрясал кашель после больше чем часа споров, ушел в спальню, чтобы прилечь.

— Она твоя дочь, Адель, — напомнил он своей жене. — Мне все равно, как ты это сделаешь, просто заставь ее образумиться.

В комнате теперь оставались только Никки и ее мать, и им еще многое нужно было обсудить, но обе они были слишком измучены, чтобы продолжать разговор.

Взгляд Адели был тяжелым и глубоко расстроенным, когда она окинула им дочь.

— Это потому, что ты понимаешь, что с ним станет, если…

— …если ему предъявят обвинение, и он предстанет перед судом, — закончила за нее Никки. — Да, частично, но я думаю и о Заке, и о моем настоящем отце… И о тебе.

Адель медленно покачала головой.

— Ты бы предпочла не слышать последнее, и ты сама это знаешь, верно?

Никки встала.

— Спенс меня уже заждался, — сказала она и, не попрощавшись, ушла.

ГЛАВА 27

Миссис Адани ждала на улице, возле станции Темпл-Мидс, когда Дэвид вышел с платформы и направился к ней: дорожная сумка висела на одном плече, чехол с камерой — на другом. Стоял прекрасный апрельский день, теплый, словно уже пришло лето, — а ведь было еще раннее утро. Ночью прошел сильный дождь, и булыжная мостовая влажно блестела на неожиданно ярком солнце, а с цветущих деревьев сыпались лепестки, словно дождевые капли. И утренняя свежесть, и общее настроение дня заставляли поверить в то, что весна пришла.

При взгляде на приближающегося Дэвида бархатно-карие глаза миссис А. вспыхнули материнской гордостью — он по-настоящему красивый парень, подумала она, хотя и понимала, что никогда ему об этом не скажет. В Лондоне у Дэвида все складывалось как нельзя лучше: с начала марта у него почти не было выходных, он постоянно снимал рекламные ролики или дополнительный материал для фильмов, а в последнее время — еще и короткометражку, сценаристом и режиссером в которой выступала Вэл Флемминг, одна из новых восходящих звезд киноиндустрии. После того как Дэвид отказался снимать первый фильм Вэл, чтобы поддержать в горе Никки и Спенса, он был уверен, что никто в компании Дрейка не захочет дать ему второй шанс; но, к счастью, он ошибся.

— Привет, мама, — сказал он, открывая заднюю дверцу и сваливая вещи на сиденье. — Все в норме?

— Все в норме, — заверила она его, когда он скользнул в машину на пассажирское сиденье и чмокнул ее в щеку. — Ты, наверное, встал сегодня ни свет ни заря.

— Еще бы! — Он зевнул. — Не мог же я опоздать, верно? Ну, как делишки?

Тронув машину с места, она выехала с привокзальной парковки и влилась в утренний поток транспорта.

— Делишки, в общем, ничего, — призналась она, — но все будет еще лучше, когда на следующей неделе домой вернется папа.

Дэвид подавил второй зевок.

— Держу пари, ты очень скучала по нему, — заметил он.

Конечно, она скучала.

— Очень, — призналась она, — но ему было нужно повидаться с матерью.

— И в глубине души ты вовсе не жалеешь о том, что старая калоша наконец отбросила коньки! — Он засмеялся. — Слушай, классно получилось: калоша отбросила коньки!

— Как ты можешь так говорить, — упрекнула его миссис А. — Я рада за твою бабушку, что ее душа воссоединилась с Создателем.

Дэвид усмехнулся.

— Да, точно, — кивнул он. — Ну как, папа сильно настаивал на том, чтобы ты все-таки приехала на похороны?

— Он, конечно, был бы рад, если бы я приехала, но понял, почему это невозможно.

При этих словах лицо Дэвида посерьезнело: он слишком хорошо знал, почему. По этой же причине он провел весь вторник здесь, в Бристоле, а сегодня вернулся опять.

Уткнувшись в мобильный, он начал набирать СМС.

— Просто хочу сообщить всем, что я приехал, — пояснил он. — Ты сегодня уже кого-нибудь видела?

— Только Дэнни. Он не поехал со мной на станцию, потому что ему нужно было что-то сделать на компьютере, но он пообещал к нашему приезду приготовить завтрак.

— Круто! — кивнул Дэвид. — Спасибо, что разрешила ему остаться вчера вечером.

Миссис А. улыбнулась и остановила машину на красный свет светофора. Она чувствовала, что ее сын собирается с духом, чтобы начать разговор на тему, трудную для них обоих, и не стала нарушать тишину, надеясь, что это ему поможет, хотя, по правде говоря, она предпочла бы не затрагивать этот вопрос. Однако она не хотела, чтобы он почувствовал, что лучше не посвящать ее в свою тайну.

Интуиция ее не подвела: как только светофор сменился зеленым и она направила машину на Уэллс-роуд, Дэвид сказал:

— Мама, насчет Дэна…

Миссис А. молчала, давая ему время подобрать слова; но слов он не находил, и потому она заметила:

— Он очень хороший друг, и я всегда рада, когда он приезжает и остается на ночь.

Дэвид неловко посмотрел на нее; его небритые щеки заалели от смущения.

— Но ты знаешь, мама, мы с ним…

— Да, знаю, — мягко ответила она. — Может, больше не будем об этом?

Дэвид не сводил с нее взгляда, пытаясь понять ее реакцию.

— Но ты же католичка, — напомнил он ей.

— Я в курсе, — кивнула она.

— И что, тебя это, ну, в общем, не беспокоит?

Она окинула его взглядом и, пожалев, что не может сжать его милое лицо в ладонях, сказала:

— Должна признаться, это не то, чего бы я хотела, но для меня куда важнее, что ты здоров, счастлив и что в душе у тебя есть та добродетель, которая, знаю, обязательно отнесет тебя на Небеса.

Дэвид поморщился.

— Интересно, почему у меня такое чувство, будто сейчас вырастут крылья и я воспарю в лазурь небес? — пошутил он.

Миссис А. засмеялась.

— Ты ужасно непочтителен, — заметила она, — но я так рада тебя видеть, что не стану обращать внимания. Однако попрошу позволить мне сообщить эти новости твоему отцу.

— О, всегда пожалуйста, — великодушно ответил Дэвид. — Между прочим, Нанетт и Диана в курсе, и они не переживают.

— Это хорошо, — сказала она, подозревая, что ее дочери не будут переживать, что бы их братик ни натворил: они слишком сильно его любят.

— Что ж, — заметил он, отворачиваясь и глядя в окно, — значит, день открытия второго фронта, наконец, наступил. Я так понимаю, ты сегодня еще не говорила с Никки?