За годы, проведенные с Маргаритой, Даша очень сблизилась с Павлом. Они и раньше были близки, но, когда он переехал в Москву, Даша ощутила себя в надежных руках. Они был тем самым защитником, тем помощником и самым верным другом. Он стал для нее тем, кем Антона Вересов должен был стать, но так и не стал. Наверное, он был для нее даже больше, чем просто другом. Он стал ей братом. Старшим братом, которого у нее не было, но на чье плечо ей так всегда хотелось опереться, чувствуя свою нужность.

После Леси, самый родной для нее человек. А, может, намного важнее, чем подруга. Ее семья.

Она помогала ему выбирать мебель для квартиры, вещать шторы в спальне, красить стены в кухне, и он выделил для нее одну из гостевых комнат, в шутку называя это презентом за помощь. Она смеялась, видя его измалеванные краской руки, а он смеялся только оттого, что слышал ее смех. Она смеялась для него.

В последние годы перед смертью Маргариты, когда та заболела, Даша вопреки ее желанию очень часто оставалась в квартире Паши. Они почти превратились в ту самую настоящую семью из брата и сестры, о которой девушка мечтала. У Павла, как и у Даши, не было родственников, или же он просто о них не желал рассказывать. Откровенно говоря, почти всё его прошлое было покрыто таинственной неизвестностью, он не особо любил о нем распространяться даже перед ней, а потому знала девушка очень мало. Знала лишь, что он родом из Калининграда, там окончил школу, институт и занимался, как он сам шутил, «бизнесом». В Москву переехал, расширяясь, построил свою империю за считанные годы (тоже неизвестно каким путем) в столь юном для предпринимательского бизнеса возрасте. Даша никогда не вмешивалась в его дела, даже когда друг купил квартиру и пригласил ее жить вместе с ним, открывая двери в свою берлогу, она молчала.

— Переезжай ко мне, Дашуль, — уговаривал Павел, глядя в ее лицо с решимостью. — Ты ведь знаешь, что я тебе всегда рад, да и от ведьмы ты избавишься. Что она, побежит за тобой, что ли, чтобы вернуть?

— Пашенька, — уговаривала его в ответ Даша, — ну, ты же знаешь, что я не могу. Я очень люблю тебя, но там… дом, понимаешь? И как бы я не любила и твою квартиру, все же там всё еще живет дядя Олег. Я не могу его бросить с ней, — она, немного запинаясь, взяв его руки в свои ладошки. — Понимаешь?

— Понимаю, — грустно улыбнулся Паша, хотя глаза его не блестели. — Но обещай тогда хотя бы, что когда тебе исполнится восемнадцать, ты переедешь ко мне? На первое время?

— А разве я не смогу жить в квартире дяди Олега? — удивилась она. — Я же там прописана.

— Ну, да… конечно, — грустно соглашался он. И больше не настаивал, только предлагал. Вновь и вновь.

Даша приезжала к нему лишь на несколько часов, часто оставалась и на ночь, они тогда много болтали, смотрели старые фильмы, ходили в круглосуточные кафе и катались по городу. Но никогда дольше одной ночи Даша у него не задерживалась. Всегда стремилась в тот дом, в квартиру дяди Олега, где, как говорила, была счастлива так же, как когда-то с отцом в Сосновке.

А Паша стремился видеться с нею как можно чаще. Да, он уже тогда, когда ей исполнилось тринадцать, понимал, что эта девочка значит для него гораздо больше, чем думает она сама, и полагает он. Гораздо больше! Поэтому, когда она позвонила ему, предложив поехать в Подмосковье покататься на лошадях, Павел, не раздумывая, согласился. Они уже давно не виделись, то у нее не было времени, то он был занят работой, уезжал из Москвы. Он успел соскучиться. Безумно соскучиться по своей девочке. Он никогда предположить не смел, что будет так зависеть от шестнадцатилетней девчонки! Но зависел.

И приглашение, провести вместе выходные, было лишь поводом вновь оказаться рядом с ней.

Поехали на машине Павла, вчетвером, запасшись корзинкой с едой и лакомством для лошадок. Артем с Лесей на заднем сиденье, Паша за рулем, а Даша рядом с ним на пассажирском.

Чуть больше года назад Паша спонсировал восстановление этой конефермы и по сей день помогал ей с деньгами, снабжая всем необходимым, за что Даша была ему безмерно благодарна.

Конеферма находилась в некоем отдалении от ближайшего населенного пункта, на лоне природы, вдали от суеты и неугомонности большого города. Миновав заросшие кустами шиповника и боярышника подъездные дорожки, автомобиль остановился у большого строения с красной пологой крышей.

Едва они выскочили из машины, навстречу им, поднявшись с лавочки, поспешил местный конюх, всеми любимый Тимофей Ильич. Невысокого роста седовласый мужчина, которому перевалило за шестьдесят, но который по-прежнему чувствовал себя молодым. Широко улыбаясь, он поприветствовал гостей.

— А, Дашенька с друзьями! — воскликнул он, подходя ближе. — А я думаю, что-то машина больно знакомая. Павел Игоревич, рад вас видеть!

— Здравствуйте, Тимофей Ильич, — поздоровалась с ним девушка, широко улыбаясь. — А мы вот покататься решили. Можно? — лукаво подмигнула она.

— Обижаешь, Дашенька! — поздоровавшись с Павлом, проронил тот.

— А Патриот не занят? — бросив на конюха подозрительный взгляд.

— Нет, — усмехнулся тот, — тебя дожидается. Он как чувствовал, что ты придешь, с самого утра сам не свой.

Леся с Артемом отошли к конюшням и ограждениям, Тимофей Ильич, отвлекшийся на что-то, просил его извинить и удалился, и Даша осталась с Павлом наедине.

— Любишь это место? — улыбнулся Паша, с нежностью в глазах глядя на девушку.

Даша втянула в себя свежий воздух, закрыла глаза и, засунув руки в карманы джинсов, с наслаждением потянулась.

— Больше всего на свете, — проговорила она, улыбаясь. — А ты? Разве не любишь?

— Главное, что тебе здесь нравится, — уклончиво ответил мужчина. — А ему ты сказала, куда едешь и с кем?

Даша нахмурилась и, носком новых кроссовок, купленных Антоном, пнула камушек, не глядя на друга.

— Я ему записку написала. Позвонила сначала, но он не отвечал, — скованно пожала плечами. — Пришлось прибегнуть к более действенному способу. А то он бы потом ругался, — поморщилась она.

— Как вы с ним уживаетесь? — стиснул зубы Павел, глядя вдаль.

— Уживаемся — одним словом, — коротко бросила девушка, глядя в сторону. — Не ссоримся, не скандалим, даже не препираемся. Леся говорит, что это не к добру, — помолчав, добавила: — А ты как думаешь?

— А почему она так говорит?

Даша пожала плечами.

— Не знаю. Говорит, что мужчина и женщина не могут жить… дружно, — и скривилась.

— Почему нет? Мы ведь с тобой живем… дружно, — хрипло проговорил Павел.

— Ну, мы совсем другое дело! — рассмеялась девушка и, потянувшись к Паше, поцеловала его в щеку. — Ты мой лучший друг, а он…

— Только друг? — вдруг неожиданно вырвалось у него, и молодой человек прикусил язык, поморщившись.

Ее черные глаза широко раскрылись, она отстранилась и неуверенно и удивленно взглянула на него.

— Ты о чем?

— Да так, ни о чем, — отмахнулся тот тихо, опустив глаза.

— Дашенька, я там Патриота из стойла вывел! — послышался окрик Тимофея Ильича. — Можешь седлать.

Даша, повернувшись на голос, улыбнулась конюху, а потом, вновь взглянув на Павла, нахмурилась.

— Паш, ты что-то не договариваешь мне? — напрямую спросила она.

Ответить он не успел, в кармане, на его счастье, зазвонил мобильный телефон.

— Слушаю, — коротко отозвался Павел и, осознав, кто звонит, извинился перед Дашей и отошел в сторону.

— Дело сделано, Павел Игоревич, — послышался на том конце грубоватый мужской голос. — Пришлось, конечно, потрудиться, чтобы его найти, но по вашей наводке всё было сделано исключительно быстро.

— Вы поговорили с ним?

— Если он подойдет к девочке, у него будут проблемы, — ответил голос. — Он всё уяснил.

— Хорошо. Ведите его, — бросил Павел, поджав губы. — Я буду уверен в ее безопасность, лишь когда эта гнида будет слишком далеко, чтобы даже помнить о ней.

— Как скажете, Павел Игоревич.

— Добро. Держи меня в курсе дел, — и отключился, услышав монотонный ответ согласия.

Только когда его девочка будет в безопасности, он успокоится и сможет, наконец, спать спокойно.

Повернувшись к Даше и улыбаясь, он подошел к девушке и заявил:

— Кто первый до ограждений, тот и седлает Патриота! — и, глядя на нее насмешливо, бросился вперед.

Даша, расхохотавшись, быстро опомнилась и кинулась следом за ним. Патриот останется за ней!


Антон же в это время, ничего не подозревая о том, где сейчас находится его воспитанница, колесил по городу, заглядывая в витрины магазинов и гадая над тем, что бы сделать, чтобы удивить Дашу. Может, купить ей новый компьютер? Не спрашивая ее на то согласия. Ведь, помнится, когда он упомянул об этом в прошлый раз, девочка насупилась и заявила, что она довольна и старым.

Чертыхнувшись, Антон уже в сотый раз подивился тому, как печется об этой девчонке. И всё из-за чувства вины перед ней! Надоедливого, досадливого, раздирающего чувства вины, вынудившего его наступить на горло собственной гордости и своим принципам. Чтобы исправить прошлые ошибки.

Он целенаправленно шел навстречу, а вот Даша… она не сделала в его сторону ни одного шага.

Их отношения, несмотря на какое-то молчаливое затишье и спокойствие, были напряженными и словно натянутыми. Он чувствовал, что с каждым днем они отдаляются друг от друга. И не то, чтобы это его особо волновало, как-то ведь он жил без нее все эти годы, но кое-что изменилось с того дня, как они поговорили.

Он чувствовал себя виноватым, в этом было дело. Он покупал ей одежду, дорогую, модную, буквально заставлял ее ходить по магазинам, если считал, что ей что-то необходимо, покупал и это тоже, невзирая на ее протесты. Заполнял холодильник продуктами, выпытывая у Ольги Дмитриевны, что Даша больше всего любит. Оказалось, в еде девочка неприхотлива, а предпочтение отдает грейпфрутам, грецким орехам и клубнике. И на столе всегда лежали грейпфруты, грецкие орехи и клубника.

Он старался. Он честно старался наладить с ней контакт, поговорить, вытянуть хоть одно лишнее слово, но она упрямо молчала, удостаивая его за целый день лишь парой-тройкой фраз. Он был тактичным и не спрашивал ее о том времени, когда она жила с Маргаритой, потому что понимал теперь, как тяжело и неприятно ей было вспоминать об этом. И собирая один факт за другим, он все больше дивился того, как раньше не заметил всего того безобразия, которое обнаруживал сейчас.

И, вроде бы, всё было хорошо. Они не ссорились, не ругались, не препирались, даже не скандалили по пустякам. Он сдерживался, молчаливо качал головой, если она приходила домой поздно вечером, не требуя объяснений и оправданий. Она не реагировала на его присутствие, если им приходилось ужинать вдвоем. Он работал, она училась. За весь день они могли пересечься лишь пару раз. Они существовали под одной крышей так, как существуют цветы в одной квартире, стоящие на разных подоконниках. То есть, никак.

Да, они не ссорились и не скандалили, как раньше. Они всё выяснили, узнали правду, даже, кажется, стали с этой правдой мириться, признавая ее, как истину. Их отношения стали налаживаться…

Но отчего, откуда взялось это чувство… неправильности, нелогичности, ошибки всего происходящего?

Что они делают не так? Он, уступая ее желаниям и ни к чему ее не принуждая, уверенный в том, что уж сейчас точно не имеет на это права, после того, что совершил? Или она, игнорируя его попытки наладить их общение, и не делая ничего для того, чтобы попытаться его понять и начать жить… сначала?

Откуда появилась эта инертная, вакуумная пустота напряжения, что образовывалась между ними?

Он понимал Дашу. Ее злость, боль, обиду. Теперь он не искал оправданий себе, их просто не было. Но лучше бы не понимал. Ему было бы легче, проще смириться и забыться. Винить себя, переступить через гордость, наплевать на принципы и обещания, данные себе, из-за этого чувства вины, — кто будет рад подобной перспективе? А он с этим уже жил. И не мог смириться, что Даше, кажется, было плевать, что между ними происходило.

Хотя это было не так, далеко не так. Он видел, как она смотрит на него, не мог определить значения этого взгляда, но знал, что так она на него раньше не смотрела. И в словах ее не было больше… той злости, уничижительной ненависти, жгучего презрения. Было нечто иное, он это видел тоже. Но лучше бы не видел! От этого напряжение не становилось меньше, пустота не уменьшалась, струна надрывалась.

Казалось, после памятного разговора они должны были во всём разобраться и лучше понять поступки другого, но они еще больше отдалились друг от друга. Апатия, равнодушное молчание, замкнутость и неудовлетворенность существовали вместе с ярым желанием всё выяснить, найти точки соприкосновения, которые помогли бы им начать всё с чистого листа. Но этих точек соприкосновения у них, казалось, не было. Или они просто не хотели их искать. Забывшись, потерявшись и грозясь потерять в прошлом ту последнюю ниточку понимания, которая могла бы их связать.