— Ой!.. — сказала Катька, а вновь обнаглевший Володя сказал: «Браво!» Ни того, ни другого я «не заметила», тем более что оставалось еще одно задание — для Петракова.

— Ну а ты, дорогой коллега, продолжай начатое — проверяй остальных клиентов агентства по списку. Обычными методами: участковые, соседи, ну и… Короче, сам знаешь.

Петраков кивнул — довольно уныло. С его мозгами совсем нетрудно догадаться, что линия ему досталась самая бесперспективная, а горячие точки, во всяком случае на данном этапе расследования, находятся совсем в другом месте.

— Николаша, — вспомнила я, когда все уже поднялись, собираясь разбредаться. — Передай Григорьеву, что ему тоже велено не спускать глаз с подопечной, и сам подбери ему напарника…

— Есть, товарищ Костицына!

Когда я повернулась к двери, Екатерина с Володей уже исчезли.

Мне стало смешно: боятся, значит, остаться со мной наедине… В общем-то, когда тебя побаиваются — в меру, конечно, — дети, это даже приятно… Почти так же приятно, как когда тебя любят…

В кабинете уже никого не было, до момента доклада Грифелю оставалось минут тридцать. И, поколебавшись, я пододвинула к себе телефон и набрала запомнившийся номер. Мой абонент оказался на месте.

— Это я…

— Светик! — обрадованно воскликнул Родионов. — Вот здорово!

— Что здорово? — усмехнулась я.

— Э-э-э… Все здорово! И что звонишь, и что на месте меня застала… Ты просто так звонишь или?.. — В его голосе звучала прямо-таки детская надежда, по типу «возьмут или не возьмут на праздник?»

— И то, и другое, — смилостивилась я. — По делу — просто хотела предупредить, чтобы наблюдение за бизнесменом усилили вдвое, пусть ведут круглосуточно… у нас становится «горячо». А он, насколько известно, двенадцатого ноября оставался в пансионате в полном одиночестве. Мог спроста ускользнуть в любой час и на любое время…

— Не волнуйся, мы на место небезызвестного тебе Валька поставили временно своего парнишку… Хорошего! А во-вторых?

— Что во-вторых?

Он вздохнул:

— Это было во-первых и по делу. А не по делу?

— Ну… Всегда приятно услышать голос такого старого и верного друга, как ты…

— Ты забыла сказать еще одно слово: «любящего».

— Тебе не кажется, — вздохнула я, — что в нашем возрасте этого рокового, в общем-то, слова следует избегать?

— Мне кажется, что в любом возрасте лучше называть вещи своими именами, — ответил он.

— Только не по телефону — тем более служебному… Ты вчера так настойчиво напрашивался в гости, что я решила уступить: суббота, вторая половина дня тебя устроит?

— Господи… Да!

— Тогда приезжай. И не обессудь, если у Светки вновь окажется кривая рожа…

— Ничего не поделаешь, стерплю! — заверил Виталька. — Светик, я тебя целую!

И мгновенно положил трубку, наверняка боялся, что я передумаю. Я покачала головой и начала собирать со стола бумаги — с тем, чтобы двинуться с докладом в кабинет Грифеля.


Я вновь стояла перед маленьким храмом в начале Алтуфьевского шоссе, вслушиваясь в звон, льющийся с невысокой колокольни и оповещавший о конце утренней службы. Хотя «вслушиваясь» — совсем не то слово, скорее, отдаваясь всем существом этим завораживающим переливам… В такие минуты, безусловно, веришь, что человеческое подсознание и впрямь хранит где-то, в своих самых потаенных глубинах, память предков, или, как сейчас выражаются, генную память… Отсюда и это странное, редкое для современных людей ощущение, уже совершенно на самом деле невыражаемое в словах… Сколько же поколений моих предков за целую тысячу лет под точно такой же звон стекались к православным храмам Руси, испытывая чувство, понять которое нам сегодня почти не дано?..

Постепенно тоненький ручеек верующих, покидавших храм, иссяк, и я двинулась в направлении паперти, только сейчас поняв, что замерзла на ветру, ожидая конца службы.

Внутри было по-прежнему тепло, по-особому уютно и на этот раз — почти пусто. По-прежнему «Плачущая Богоматерь» смотрела куда-то в бесконечность с огромного полотна, прижимая к груди Младенца…

Я всмотрелась в полумрак правого придела, откуда доносился легкий шорох, и увидела «свечницу», с которой, по словам Володи, разговаривала в прошлый раз Лидия Ивановна Коломийцева. Сегодня я пришла сюда к ней, не дожидаясь, пока ребята выполнят мое основное задание и раздобудут копии свидетельств о рождении всех подозреваемых. Работа им предстояла огромная, не только к обеду, но и к вечеру они запросто могли не успеть это сделать. Поиск ЗАГСов, где в свое время регистрировались новорожденные, ныне вполне взрослые люди, начинался с визитов в РЭУ, цель которых — выяснить все перемещения в пространстве их родителей в те годы. А перемещения могли, вопреки тому, что утверждают сами подозреваемые, тянуться и за пределы Москвы — практически по всей России и даже СНГ…

Куда более перспективным и близким представлялся мне результат задания, которое я дала вчера, уже после звонка к Родионову, загрустившему Петракову, обнаруженному мной возле кабинета Грифеля.

Поначалу я собиралась сама заняться поисками еще одной копии, только не свидетельства о рождении, а свидетельства о браке Коломийцевой. Сделать это было куда проще, поскольку год ее рождения мне был известен, место рождения и прописки — тоже, а остальное уже являлось делом техники… Но, увидев вновь унылую физиономию Петракова, я передумала браться за это лично. Кстати, в мои обязанности подобные вещи не входят, и мне даже самой себе было затруднительно объяснить, почему же я так ревниво занимаюсь Лидией Ивановной. Отчего так притягивает и так тревожит меня эта женщина… Да, она довольно странная особа и ведет себя тоже довольно странно. Но разве мало странных, да и вовсе сумасшедших людей видела я за долгие годы своей службы? В том числе и проходящих по «особо тяжким», по той же 131-й статье?..

Дело было в другом. И в тот момент, когда огорченная физиономия Петракова вновь замаячила перед моими глазами, я наконец поняла в чем. Где-то в самой глубине души я постоянно сравнивала с ее судьбой свою собственную, хотя между нашими судьбами было всего одно, да и то чисто внешнее, совпадение: смерть любимого человека — внезапная, почти необъяснимая, трагичная… И — долгие годы одиночества, целиком посвященные оставшемуся без отца ребенку… Нехорошее это дело — примерять на себя чужую судьбу, однако именно этим я, по-видимому, и занималась — совершенно безотчетно…

И по этой причине стояла сейчас здесь, в храме, вглядываясь в неторопливые и привычные движения пожилой женщины, аккуратно гасившей свечи в большом подсвечнике-вазе, собиравшей уже потухшие огарки в картонную коробку из-под обуви… Не помню, чтобы прежде мне случалось таким необычным образом смешивать «служебное» и «личное». К тому же ведь ничто не свидетельствовало о том, будто Коломийцева и впрямь после смерти мужа посвящала себя исключительно сыну… Ничего, кроме этой ее истовой веры в Бога!

Я понимала, что такое вот пристрастное отношение даже к одному человеку, проходящему по делу, может в итоге загубить все следствие. И сделала, что могла, «отдав» основное задание по ней сразу оживившемуся в этой связи Петракову. Но утром, едва дождавшись конца ежедневной летучки у Грифеля, касавшейся целой кипы других находящихся в разработке дел, поехала сюда, в храм…

Женщина между тем завершила свою работу и, рассеянно перекрестившись на «Плачущую Богоматерь», неторопливо засеменила к прилавку с иконками, распятиями и свечами.

— Простите… Могу я с вами поговорить?

— Со мной? — Спокойные серые глаза встретились с моими, и она улыбнулась. — Может, вам батюшка нужен, а не я? А то он вот-вот на требы уедет…

Судя по всему, я произвела на нее впечатление закоснелой грешницы, которой необходим священник…

— Нет, мне нужны именно вы, я здесь сегодня по долгу службы.

Я протянула ей заранее переложенное в карман дубленки удостоверение, и она довольно долго внимательно изучала его, отведя руку с моей «красной книжицей» подальше от глаз.

— Неужели мы в чем-то провинились? — В ее голосе звучала растерянность, а взгляд сделался почти испуганным. — Давайте, я лучше в самом деле настоятеля позову!..

— Что вы, какая вина? — заспешила я. — Я хотела лично вас расспросить про одну вашу прихожанку… Можно?..

— Ну, не знаю… Это, милая, все же храм, а не учреждение какое-нибудь, смотря что вы хотите спрашивать… Может быть, эта прихожанка и скрыла что от вас, а здесь сказала, так это же — сами понимать должны — все равно что Богу сказано, мы не вправе никому, в том числе вам, сказанное здесь перебалтывать-то…

— Речь идет совсем не о тайне исповеди, за этим я бы даже к батюшке не обратилась, — прервала я женщину. — Я, между прочим, крещеная и в Бога тоже верю… Просто такая у меня работа, что…

— Крещеная, говоришь? — Женщина, опережая меня, продолжила свой путь к прилавку. — Мало быть крещеной-то, нужно еще и в храм не только, как ты выразилась, по долгу службы ходить… Ну, ладно, спрашивай, что у тебя там? Коли нет в этом греха — отвечу…

— Как вас зовут?

— Раисой крещена…

— А я — Светланой… Женщина, которая меня интересует, крещена, судя по всему, Лидией, ее болящий сын — Александром. Два дня назад она подавала за него заздравную на сорок дней, сорокоуст…

— Ну так что же? — Раиса глянула на меня строго и покачала головой. — Что в этом такого, что подавала?

— Вы знаете, о ком я говорю? Я имею в виду — эту женщину? Она с вами довольно долго разговаривала, как с давно знакомой: Лидия Ивановна Коломийцева.

Раиса помолчала, переложив с места на место иконки на своем прилавке, опустив глаза, потом снова посмотрела на меня:

— Лидию Ивановну я не первый десяток лет знаю, хотя фамилию ее слышу первый раз, нам здесь фамилия ни к чему… Знаю ее, не стану скрывать. Она прежде здесь жила, неподалеку, а после переехала куда-то. Куда — мне неведомо, но в храм, как и раньше, в наш ходит… То есть не ходит даже, а ездиит…

— Вы не знаете, чем болен ее сын?

— А и знала бы, милая, так не сказала бы! — твердо произнесла суровая Раиса. — Только я и вправду не знаю, поскольку она мне в подобные откровенности не пускалась… Смолоду-то он у нее здоров был, приходил к нам одно время с матерью, хоть и не часто… А уж что теперь — Бог весть… Господь каждому свое за наши многочисленные грехи посылает, вот и Алексаше послал…

— Почему «Алексаше»? Уж что-нибудь одно — либо Алексей, либо Саша… — Для верности я улыбнулась, чтобы Раиса, глядевшая на меня, как на провинившуюся соплячку, не заподозрила, насколько важен этот вопрос… Нехорошо обманывать людей, да еще в храме, но уж такая у меня проклятая работа… Исповедоваться, в самом деле, что ли?..

Об исповеди я подумала без иронии, вполне серьезно и, поймав себя на этой мысли, почему-то ощутила тоску и горечь…

— Будто не знаешь, — сказала между тем моя собеседница, — что многие на Руси-то крестятся иначе, чем в паспорт вписано?.. У Алексаши мирское-то имя Алексей, а крещен Александром… По своему святому, в день коего уродился… А у кого и еще хуже бывает: в паспорт эдакое впишут, что и у чистых язычников такого прозвища не отыщешь, вот и приходится батюшкам во крещении самим нарекать…

Она подумала и перекрестилась и вновь посмотрела на меня вопросительно. Но никаких вопросов к ней у меня больше не было, и я поспешила распрощаться с этой суровой пожилой женщиной, попросив ее не оповещать Лидию Ивановну о нашем разговоре.

— Мы тут, милая, сплетнями не занимаемся, этим все больше у вас, в миру, заняты, — сухо бросила Раиса и вдруг, вздохнув, перекрестила меня: — Благослови тебя Господи, дочка…

На том мы и расстались…

В прокуратуре, куда я вернулась примерно через час, возле моего кабинета, прямо в коридоре, маялся не кто иной, как любимый опер… В одиночестве, между прочим, хотя я уже как-то совершенно незаметно для себя привыкла видеть их вдвоем с Екатериной… Надо же!

Поискав глазами Катьку и не обнаружив ее, я изобразила удивление — правда, исключительно с помощью мимики. И, кивнув Володе, отперла кабинет:

— Ну, входи… Изобретатель-рационализатор…

Крутой опер вспыхнул, словно красная девица, и молча просочился вслед за мной в комнату. Помочь мне снять дубленку он не решился.

— Куда Катьку дел? — довольно весело поинтересовалась я, усаживаясь за стол и кивая ему, чтоб тоже присел.

— Катюша в один ЗАГС поехала, — пробормотал он, — она по следам Марана двигается… Ну, если успеет, то кое-что привезет сюда. Сегодня же пятница, короткий день у всех — так что может и не успеть…

— Как — пятница?! — всполошилась я, твердо уверенная с утра, что до субботы, а значит, и до приезда Витальки еще парочка дней у меня есть, следовательно, основательно переговорить с ребенком о безобразном поведении успею…