Памела Джонсон - Кристина

Я показала письмо Эмили, которая прочла его без особого интереса, однако сказала:

— Да, да, поезжай, милая. Ты молода. Ты не должна хоронить себя в этом мертвом доме.

— Да нельзя же все время думать об этом! — запротестовала я, чувствуя, как к сердцу подкрадывается холодок.

— Ну, конечно, дорогая. Это так глупо с моей стороны. Бедный Горас всегда был таким жизнерадостным, не правда ли? Тебе будет полезно проветриться.

В воскресенье выпал снег. Он лег твердой корочкой из черных и серебряных бисеринок вдоль изгородей из бирючины, прилип белыми лишаями к крышам домов, слежался, твердый как сталь в сточных канавах. Небо было белым и холодным; за ним где-то пряталось солнце, которому так и не суждено было проглянуть.

Убрав со стола обеденную посуду, я поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Каролина дала мне меховую горжетку. У меня была новая черная шляпка. Я чувствовала себя уверенной и взрослой, пока не увидела в окно маленькую, яркую, как божья коровка, спортивную машину, остановившуюся у подъезда. Тут я вдруг растерялась и испугалась. Сердце торопливо застучало. Я знала, что покраснела до неприличия и не смогу теперь поздороваться с Нэдом так, будто ничего не произошло.

Я видела, как он вышел из машины и, не спеша, с присущим ему птичьим изяществом, поднялся на крыльцо. На нем было пальто из верблюжьей шерсти и коричневая фетровая шляпа. У входной двери раздался звонок. «Пусть подождет!» — сказала я себе. Но отдавая себе это категорическое приказание, я уже бежала вниз открывать дверь. На площадке я остановилась, ибо Эмили опередила меня. Она открыла Нэду дверь и что-то сказала ему своим тихим невыразительным голосом. Непринужденно, с улыбкой в голосе он ответил ей и, подняв глаза, увидел меня.

— Хэлло! Кажется, я приехал вовремя. Вы уже готовы.

Мне стоило усилий встретиться с ним глазами. Я увидела, что под тяжелыми веками прячется доброжелательная улыбка, ободряющая, немного лукавая, словно он собирался поделиться со мной какой-то тайной.

— Мы с вашей тетушкой уже познакомились.

— Когда же? — От волнения я потеряла способность соображать.

Он показался мне таким немолодым; он был намного старше всех моих друзей, и честь, которую он мне оказывал, приглашая на прогулку, была слишком велика. Я почувствовала себя до того жалкой, что даже разозлилась на себя за это. И мне вдруг захотелось затеять с ним ссору.

— Только что, конечно. — Он спросил у Эмили, доверяет ли она его умению водить машину, имея в виду, разумеется, доверяет ли она ему меня.

— Не задерживайтесь слишком поздно, — робко пролепетала Эмили, помня, что несет за меня ответственность.

— Не задержимся. К вечеру должно подморозить. Ровно в семь я доставлю ее домой. Едемте, Кристина, — сказал он и, взяв меня за руку, повел беззащитную в свой чужой мне и неведомый мир.

Когда он подсаживал меня в машину, мне вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь из моих друзей увидел меня в эту минуту и рассказал Айрис. Ее молодые люди были такие юные и неопытные. Меня всегда удивляло, что она, актриса, продолжает флиртовать почти со школьниками.

Нэд сказал, что повезет меня в сторону Хайндхэда[17].

— Вы знаете эти места?

Я покачала головой.

Какое-то время он вел машину молча, а я старалась украдкой разглядеть его птичий профиль, настороженный, привлекательный, но какой-то недовольный.

— Не думаю, чтобы вы вообще многое знали.

Это опасные слова, слова обольстителя, подумала я в панике. Что, если он захочет поцеловать меня, но не так, как это сделал бы кто-нибудь из моих друзей, даже Дики Флинт, которого все считали парнем не промах? «Так целуются только во Франции», — как-то объяснял мне Лесли таинственным и испуганным голосом, каким он всегда говорил о подобных вещах. «Ни один порядочный мужчина не отважится на такой поцелуй. Уважающая себя девушка непременно даст ему пощечину». Затем его голос падал совсем до шепота: «Это своего рода знак».

Вот почему я думала об этих поцелуях, как о каком-то насилии, думала с ужасом и с какой-то виноватой тоской. Моя юность тревожно билась во мне, как лепестки цветка в тесных оковах бутона.

— Сколько вам лет, Кристина?

— Восемнадцать, — ответила я. И действительно, через два дня мне исполнялось восемнадцать лет.

— Я на четырнадцать лет старше вас, девочка. Вас это не пугает?

— Нисколько, — ответила я. — Это совсем не так уж много.

— Для меня немного. Но если мы допустим, что я очень рано женился, то я мог бы быть вашим отцом.

Мне хотелось, чтобы он перестал говорить о ранних браках, отцовстве, моей молодости и своей зрелости. Я чувствовала, что он уже начал наступление, что у него есть какие-то виды на меня. Страх не проходил; и все же мне было хорошо. Я жалела, что Айрис не видит его машины, его пальто из верблюжьей шерсти. Он был богаче молодых людей моего круга. Он может водить меня в такие рестораны, как «Монсиньор», — как я рада, что у меня уже есть кое-какой опыт. Мне захотелось побольше узнать о нем, о его жизни; я почувствовала укол ревности, острой, настоящей, неподдельной ревности, при мысли о девушках, с которыми он знаком, которых, быть может, целовал (как?). Мне совсем не хотелось, чтобы он сейчас поцеловал меня. Я сильная, говорила я себе, и здесь я постою за себя.

Мы уже выехали из Лондона. Кругом лежали белые и чистые снежные поля, небо почти сливалось с ними, и линия горизонта угадывалась лишь там, где ярко синела полоска далекого леса. Как все бело и как все сине! Я никогда еще не видела таких чернильно-синих далей.

Нэд рассказывал о себе. Его отец держал контору по продаже недвижимости. Его же нисколько не прельщала мысль войти в дело отца, поэтому он стал солдатом и прослужил некоторое время в Индии. А потом («проклятое невезение», сказал он, а я подумала, что он, взрослый мужчина, а не мальчишка, мог бы не ругаться в моем присутствии) у него в легком нашли пятнышко и уволили из армии по состоянию здоровья.

— Все, конечно, теперь прошло, я снова здоров, и не думайте, что меня ждет романтический конец поэтов. — Он взглянул на меня и остановил машину. Мы были на вершине Кабаньего Хребта — перед нами лежал белый мир и густая морозная тишина. Небо слегка потемнело и стало серебристо-серым с еле заметными красноватыми переливами.

— Красиво, не правда ли? — Его рука легла мне на колено; он с удивлением посмотрел на нее, словно и сам не ожидал увидеть ее там. Сняв руку, он предложил мне сигарету и продолжил свой рассказ. Вернувшись из армии, он снова отказался вступить в дело отца. Что угодно, но только не это. Получив армейскую пенсию, он отправился в Ливерпуль в надежде попасть на какое-нибудь судно, но лишь залез в долги. — Я ставил тогда на лошадей, теперь я не делаю этого. Я получил хороший урок. Отец решил воспользоваться этим и пообещал уплатить мои долги, при условии, что я перестану валять дурака и войду в дело. Что я и исполнил. Теперь я веду себя вполне респектабельно. Все это довольно мерзко, как вы считаете?

— Сейчас уж нет, — ответила я осторожно, после секундного молчания.

Он расхохотался. А потом обнял меня и повернул лицом к себе; он не просто смотрел мне в лицо, а как-то вглядывался в него и изучал. Я замирала от страха, томления, любви, но, кажется, больше всего от страха. Снова пошел снег, и почти невидимые крохотные снежинки закружились, словно тени, покрывая тончайшим и непрочным кружевом капот машины. Я не должна позволить ему поцеловать меня, ибо у меня не хватит сил последовать мудрому совету Лесли и залепить ему пощечину.

Но Нэд вдруг отпустил меня. Он завел мотор и вывел машину на дорогу.

— Приходится быть осторожным — дорога скользкая, как стекло. Надо поторапливаться, а то останемся без мая.

Чай мы пили в одном из отелей Хайндхэда — воскресный загородный чай с черным и белым хлебом и маслом, сандвичами с крутыми яйцами, шоколадным бисквитом и печеньем с сахарной глазурью, с тортом, сладкими ватрушками и корзиночками с кремом. Большинство из сидевших в зале тоже были пары, приехавшие на своих машинах; девушки были гораздо старше меня и одеты более изысканно.

Я снова почувствовала гордость, а яркий огонь камина вернул мне уверенность.

Нэд дружески расспрашивал меня; лицо его было добрым, и теперь мне было легче разговаривать с ним, ибо его глаза больше не изучали меня со столь откровенным удовольствием.

— А что вы сделали с беднягой Батеруортом?

Я не поняла, о ком он говорит.

— С приятелем Виктора Коберна? С калекой?

Начав ему объяснять, как все было, я вдруг почувствовала презрение к себе. Я не смела так предавать Кейта, и всего лишь ради того, чтобы убедить Нэда, что у меня были не только такие знакомства. Мне следовало бы сказать ему, что Кейт — мой старый друг и я бываю с ним на танцах просто потому, что он мне нравится. Но, может быть, Нэду известно, что Кейт мне вовсе не друг? При этой мысли моя совесть немного успокоилась.

— Вы честно выполнили свой долг. Думаю все-таки, что это был всего лишь долг. Иначе я никогда бы не появился на вашем горизонте. Экая была бы жалость!

— О да, конечно, — воскликнула я чересчур поспешно и чересчур громко. Кое-кто из публики даже обернулся. — Очень мило с вашей стороны, что вы это сделали, — добавила я уже потише.

— Очень мило, — повторил он. Его голубые глаза насмешливо вспыхнули. — Нам пора ехать, а то добрейшая тетушка Эмили и вправду решит, что я стареющий соблазнитель.

Это было так похоже на то, что я сама думала о нем, что я покраснела и поспешно отвернулась, чтобы он не заметил этого.

— Пожалуй, это почти то, что вы сами думаете обо мне. Увы, я не соблазнитель, и вам нечего бояться.

— Я ничего такого не думала о вас!

— Думали, думали, милочка. Меня не проведешь.

Я была несчастна. За его шутливой насмешкой чувствовалось что-то непреклонное. Он знал, что я молода, неопытна, неуверенна в себе и не смогу ответить ему так, как это сделала бы на моем месте любая девушка постарше. Несколько минут прошло в молчании. Затем он подозвал официантку, расплатился и помог мне встать. Мы отправились в обратный путь.

Уже стемнело; вечер был безветренный и безлунный. При свете фар снег казался золотым. В машине было восхитительно тепло и уютно.

— Мне приятно с вами, — сказал он наконец. — Вам не кажется, что нам будет хорошо вместе? — Он говорил, не отрывая глаз от дороги. Его руки, лежавшие на руле, казались маленькими, бледными и изящными. — Не думайте обо мне всякую ерунду. Оставим это тетушкам. А вам не следует.

— Я не думаю.

Я чувствовала, как приближалось счастье, стыд, насилие. Чувства завладевали мною вопреки моей воле; я закрыла глаза, ощущая легкое пощипывание от набежавших слез.

— Разве вам не хочется знать, почему я так долго не пытался увидеться с вами?

Я спросила, слегка задетая, почему он считает, что меня это должно интересовать. Я вообще не надеялась увидеть его после того вечера.

— Но ведь я сказал вам, что мы увидимся. Я не бросаю слов на ветер. — Он посмотрел на меня с легкой самоуверенной улыбкой.

Мне еще не приходилось видеть столько уверенности в мужчине — это и разозлило, и вместе с тем тронуло меня. Однако самолюбие заставило меня промолчать.

— Моя дорогая девочка, моя дорогая девочка, — сказал он. — Вам еще многое предстоит узнать. Я все равно разыскал бы вас. Но прежде мне надо было кое-что уладить.

Я не задала ему ни единого вопроса, но он продолжал так, словно отвечал мне.

— Другая девушка. Это тянулось много лет.

— Понимаю.

— Мы никогда не были помолвлены. Просто все считали, что это само собой разумеется. Но теперь все кончено.

— Бедняжка! — невольно воскликнула я, когда все поняла.

Он беспокойно шевельнулся.

— О, мне кажется, она это знала.

— Что знала?

— Что что-то случилось.

— Но что же случилось?

— Вы. — У него погасла сигарета, и он умолк, раскуривая новую. — Мне пришлось рассказать Ванде все. Так, я считал, будет честнее.

— Но вам нечего было рассказывать!

— Ну, если речь обо мне, то я мог рассказать ей очень много. Я не хотел встречаться с вами, пока она не поймет всего.

Даже тогда я почувствовала, как он жестоко обошелся с этой девушкой, как он настойчив и нетерпелив в своих желаниях. Меня возмутила его самонадеянная уверенность — он не сомневался, что я ждала его. Мне вдруг захотелось тут же убежать от него, кое-как самой добраться домой сквозь холод и сгустившуюся завесу вечернего тумана, захотелось снова быть свободной. И в то же время я испытывала гордость от того, что человек, который был намного старше меня, поступил так ради меня; я не могла сдержать острого чувства радости, показавшейся мне настоящим счастьем. Она прорвала берега, заставила замолчать разум, заглушила страх.