Она улыбнулась. Лицо ее подобрело и стало снисходительным.

— Все вы, молодые, думаете, что брак так же легко разбить, как чайную чашку. У вас нет выдержки и терпения. Я тоже хотела уйти от Гарольда, но не ушла. Я думала о детях.

Я была еще достаточно молода, чтобы тут же, позабыв о своих неприятностях, с любопытством спросить, почему она хотела уйти от мужа. Она улыбнулась. Ей доставили удовольствие и мой вопрос, и мое удивление.

— Потому что он неисправимый бабник. Всегда был таким. Менял женщин одну за другой. Вначале я думала, что умру от горя, а потом привыкла. Мне стало легче, когда я запретила ему рассказывать мне о его любовницах, но его это ужасно бесило. Самым большим удовольствием для него было, вернувшись домой, поплакаться мне, что очередной роман не удался.

Она сказала, что очень боялась, что Нэд будет таким же, как его отец. Но со мной он стал совершенно другим. Он не изменял мне. Как мать, она знает это. Она бы сразу заметила. Он всегда будет мне верен, и она благодарит бога за это.

Уже ни на что не надеясь, я все же попросила ее уговорить Нэда дать мне развод.

— О, не будь дурой! — воскликнула миссис Скелтон, своим видом и голосом так напомнив мне в эту минуту Нэда, словно его дух внезапно переселился в нее.

Она коснулась моей обнаженной руки, и я почувствовала, как инстинктивно отпрянула от нее.

— Возьми себя в руки и подумай о ребенке. О своем долге перед Нэдом. Ты образумила его, создала ему хорошую чистую жизнь, и я хочу, чтобы хотя бы один из моих детей был счастлив. — Она умолкла и бросила книгу на диван, словно больше не нуждалась в ней. — Я надеялась, что Нелли будет счастлива. Но ее муж умер. Теперь ее жизнь — сплошная нелепость. Собаки, глупая истеричная дружба. О, я все вижу, все знаю. Никогда не думала, что женщина может оказаться такой дурой.

Уходя, она поцеловала меня. Это было так непохоже на нее; она словно пыталась смягчить резкость и бесповоротность высказанного ею суждения. Несмотря на презрение к сыну, на то, что она нередко готова была публично высмеять его, она, как всякая мать, мечтала, чтобы у него было свое, хотя бы маленькое, спокойное счастье. Она хотела спасти обломки своих рухнувших надежд и упований. Когда Нэд был ребенком, она, должно быть, любила его страстной невысказанной любовью: ее дитя, ее сын, такой красивый рядом с неуклюжей толстой дочкой, такой одаренный — он оправдает ее мечты, ее надежды. Теперь она опять верила, что Нэд снова станет тем сыном, которым она когда-то так гордилась, и это произойдет с моей помощью. Я поняла, что мне нечего надеяться на нее, — она будет на стороне своего сына.

Когда она ушла, меня охватило острое чувство безнадежности, сознание того, что я в ловушке. Я в отчаянии металась по комнатам и колотила кулаками о стены, словно это были стены ненавистной темницы.

Через месяц мне исполнится двадцать один год. Передо мной, возможно, еще пятьдесят лет жизни, и все они будут похожи на эти три года. Я взглянула на свои руки — я содрала кожу, и ссадины кровоточили. Но это принесло мне облегчение — раз мое отчаяние такое сильное, оно станет той движущей силой, той надеждой на спасение, которая поможет мне выстоять. Я глядела в окно, но почти ничего не видела. И вдруг я заметила, как все кругом переменилось. Эта перемена приковала все мое внимание.

Был пасмурный серый день, жаркий и душный, словно обесцветивший лужайки и кусты, приглушивший блеск объезженной асфальтовой дороги. Но вдруг где-то далеко, сквозь невидимый просвет в тучах блеснуло солнце и протянуло свои длинные золотые пальцы к верхушкам дальних деревьев. Упало несколько капель дождя. Солнечные пальцы стали длиннее, они разорвали серую пелену неба, и в одно мгновение все вокруг преобразилось. Солнце разбросало во все стороны лимонно-желтые лучи, и они слились в одно сплошное сияние. И вдруг солнце покатилось по полям, все ближе и ближе, неся с собой сверкание красок: это было похоже на то, как если бы по потускневшей от пыли картине провели влажной тряпкой и краски снова заиграли. Солнечное шествие было похоже на победное шествие армий с песнями и развернутыми знаменами. Но внезапно солнце остановилось, дойдя лишь до середины пустыря, и словно разрезало надвое одинокий вересковый куст — одна половина его переливалась и сверкала драгоценными камнями, а другая оставалась в тени.

Я видела все это так, как не видела давно, целых три года. Я наслаждалась полнотой видения, как наслаждаются полнотой любви. Я поняла, что не могу быть сломлена, ибо для меня так важно видеть то, что я вижу сейчас, — все чудесное многообразие мира. По мере того как будет подрастать мой сын, я научу его видеть моими глазами, пока он сам не сможет увидеть больше и дальше меня.

В этот вечер, сидя за книгой (Нэд, лежа на диване, тоже читал и время от времени дружелюбным тоном делился со мной каким-нибудь пустячным соображением, — словно мы оба решили вот так коротать теперь наши дни), я дала себе слово написать письмо в туристскую контору, пока еще не поздно. Все равно, решила я, Нэд хочет, чтобы я взяла няньку. Если мне удастся это сделать, не будет никаких препятствий для моего возвращения на работу. Если нашей жизни суждено остаться без перемен, то по крайней мере для себя мне удастся хоть немного расширить ее рамки.

Я отослала письмо и получила ответ. Я договорилась, что начну работать в сентябре. Но я продолжала не верить в это. Кажется, я могла договариваться и устраиваться сколько угодно, и все же не верила, что это серьезно.

На следующей неделе, в пятницу, Нэд привел к нам Джека Гарриса, который был его шафером на свадьбе. Он сказал, что на субботу и воскресенье они с Гаррисом договорились поехать во Фринтон[32] играть в гольф. Гаррис давно не был у нас. Это был рослый, добродушный весельчак, который, казалось, развлекал Нэда.

— Это вы, жены, гоните из дому мужей, — сказал он, обращаясь ко мне со смущенным смешком, скорее свидетельствовавшим о неловкости, которую он испытывал, чем о подлинном веселье. — Нэд считает, что вы тоже должны закрыть лавочку и поехать вместе с нами.

— Бесполезно говорить ей об этом. Сейчас она тебе скажет, что не с кем оставить мальчишку. Мне надоело твердить ей, что пора наконец взять няньку.

— Теперь малыш уже не нуждается в вас так, как нуждается вот он, — сказал мне Гаррис и кивнул головой на Нэда. — Поедемте с нами, Крис, мы, ей-богу, неплохо проведем уик-энд.

Нэд не спускал с меня глаз. Я догадывалась, зачем он привел Гарриса: он думал, что тому легче будет уговорить меня. Я не могла понять только одного: что дало ему основания надеяться на это.

— Ты можешь оставить ребенка у Эмили.

— Нет, не могу. Я не предупредила ее.

— Черт бы побрал эту Эмили. Взбрело ж ей в голову переехать в другой конец города! Будто ей здесь было плохо. Теперь и по телефону с ней не свяжешься.

Меняя тарелки, через открытую дверь столовой я видела Нэда и Гарриса. Они сидели молча, не зная, о чем говорить, оба какие-то растерянные.

И все же Нэду удалось воздействовать на меня с помощью Джека Гарриса, хотя совсем не так, как он того хотел. Трудно сказать почему, но в присутствии друга Нэд показался мне еще более одиноким и несчастным. Волосы его потускнели, лицо осунулось. Он казался старше своих лет.

Я решила, что в понедельник, когда он вернется из Эссекса, я снова попытаюсь наладить нашу жизнь. Я искренне хотела этого. Как сказала его мать, у меня были свои обязанности по отношению к Нэду. Я вспомнила, что во имя долга многие делали это, а потом более или менее сносно устраивали свою жизнь и были даже счастливы.

Была звездная ночь; звезды напоминали рой серебряных пчел в небе. Я печально думала о других мирах. Людей на земле такое множество, их не счесть, как минуты в вечности; и у всех свои собственные трагедии и комедии, и моя жизнь ни капельки не интересует никого, кроме меня самой. Что значу я в этой огромной вселенной с таким множеством солнц и звезд? Ровным счетом ничего, решила я; и, хотя эта мысль несколько утешила меня, я все же всплакнула от горя.

Я навсегда запомнила этот уик-энд. Одно дело собрать воедино всю свою решимость и совсем другое — долго продержаться в таком состоянии. Если струны натянуты, то, пока их держит деревянный колок, они готовы петь. Но в любой момент струны могут или ослабеть, или лопнуть. Я могла держаться лишь ценой невероятного напряжения нервов. Я старалась не думать о Нэде, а думать только о ребенке и о тех радостях, которые он мне доставляет. Этого должно быть достаточно, уверяла я себя, чтобы хотелось жить.

Но есть натуры, которым мало одного вида любви, даже если эта любовь, казалось, целиком захватывает их. Насытив часть своей души, они все равно испытывают голод. Лишь став старше, я поняла, что происходило тогда со мной, а поняв, наконец смогла успокоиться. Но пока это случилось, меня мучило отвратительное сознание вины. Я часто ненавидела себя, ибо считала, что не имею права на материнство, если не могу целиком отдать себя ребенку.

Эти два дня, субботу и воскресенье, я искренне старалась втиснуть себя в рамки той жизни, которую, я заранее знала, мне не выдержать. Но я продолжала добиваться невозможного. Я решила во что бы то ни стало сделать это. В ночь с воскресенья на понедельник я почти не спала. Я задремала, лишь когда первые лучи солнца нарисовали бледные узоры на окне. Проснувшись, я почувствовала себя спокойной и отдохнувшей, готовой сказать Нэду, что все опять будет хорошо, что мы начнем все сначала, будем терпимы друг к другу и счастливы, как все люди вокруг.

Я не знала, когда он вернется. Он не сказал мне. Поскольку утром он не пришел, я решила, что он отправился с вокзала прямо в контору и будет дома, как всегда, в половине седьмого. Я надела новое платье и постаралась выглядеть как можно лучше, хотя, как в день моей свадьбы, зеркало не хотело творить чудеса, и я видела темные круги под глазами. Это огорчало меня. Мне хотелось понравиться Нэду, хотелось, чтобы он любил меня еще больше, чем прежде, и чтобы его любви хватило теперь для нас двоих.

Нэд задерживался. Обед перестоял в духовке. Я вынула его и решила, что лучше подам кусок холодного мяса. Девять часов, десять. Я уже знала, что Нэд сегодня не придет, но до самой полуночи еще не верила этому.

Он не пришел и на следующий день, ни утром, ни вечером. В среду я оставила Марка на попечении приходящей женщины и пошла через парк к Эмили.

Она сразу же поняла, что что-то случилось.

— В чем дело? Ты больна?

Я сказала, что вполне здорова, но собираюсь привезти ей ребенка; собственно, она должна принять нас обоих. Я сказала, что моя жизнь с Нэдом не удалась и что я приняла твердое решение: Нэд не пришел домой, и теперь я окончательно решила, что буду свободной, даст он мне развод или нет.

— Ты венчалась в церкви! — воскликнула Эмили, заливаясь слезами. — В церкви.

Я коротко рассказала ей о своих ближайших планах и о той роли, которую предстоит ей сыграть в них. Я сказала, что уговорила ее сменить квартиру потому, что хотела иметь какое-то убежище на тот случай, если возникнет необходимость в этом. И такая необходимость теперь возникла. Сейчас я вернусь домой, возьму такси и привезу только кроватку и коляску Марка и кое-что из его и моих вещей. За остальным я пошлю потом.

— Что мне делать? — стонала Эмили. — Ах, если бы был жив твой отец!

Я сказала, что тоже хотела бы этого, хотя не знаю, чем бы он мог мне помочь.

— Ему было бы теперь пятьдесят четыре, если бы он был жив, — рыдала Эмили, прикладывая платок к губам. Но даже она поняла, как неуместно в этот критический момент заниматься подсчетами несостоявшихся годовщин.

— О Крис, ты же знаешь, что тебе нельзя переехать ко мне.

— У меня больше никого нет, — сказала я. — И все равно я перееду. — Я поцеловала ее. Она смотрела на меня, губы ее дрожали, а в глазах был ужас. Но потом она вдруг успокоилась и взяла себя в руки.

— Я постараюсь помочь тебе, — сказала она. — Я постараюсь. Я сделаю все, что смогу.

По дороге домой я думала только о практических вопросах переезда. Войдут ли вещи ребенка, пеленки, бутылочки, кастрюльки, банки, щетки и прочее в один чемодан? Разрешит ли шофер поставить коляску на крышу машины? Обойдусь ли я двумя платьями, парой белья и одной ночной сорочкой?

Так я дошла до дома и открыла калитку. Женщина, присматривавшая за Марком, стояла под деревьями уже в пальто и шляпе.

— Мистер Скелтон разрешил мне уйти. Он только что вернулся.

Я взбежала по лестнице и вошла в квартиру. Нэд стоял спиной к холодному камину, сунув руки в карманы, откинув назад свою маленькую птичью голову, словно собирался запеть. Он был бледен как стена, видневшаяся за его спиной, и, увидев меня, не переменил позы.