Виконт встал и очень вежливо произнес:

– Ну что ж, в таком случае я ухожу, сэр! Не буду взывать к вашей доброте, к чувству справедливости, поскольку они позволяют вам так обходиться со мной. Я не решусь даже просить вашу руку на прощание – но только, чтобы спасти свое самолюбие от еще одного удара!

– Шут! – буркнул отец, резко протянув руку.

Виконт взял его руку и, запечатлев на ней почтительный поцелуй, произнес:

– Берегите себя, отец! До свидания!

Граф, хмуро смотревший, как он выходит из библиотеки, произнес тоном человека, которого посетила счастливая мысль:

– Я предполагал, что ваше появление дома преследует какую-то цель.

– Разумеется. – И виконт бросил дерзкий, насмешливый взгляд через плечо. – Я хотел увидеть маму!

И отбыл в спешном порядке. Торопливо закрытая дверь отрезала его от взрыва брани, вызванного этим финальным выпадом.

В холле он увидел дворецкого; встретив полный искренней симпатии и сочувствия взгляд этого старейшего обитателя родительского дома, виконт хмыкнул и произнес:

– Смотрите на меня хорошенько, Педмур, ибо видите вы меня в последний раз! Отец изгоняет меня. Он говорит, что я никчемный повеса и шут; дюжины других обвинений я в данную минуту не могу припомнить. Можете ли вы понять такую бесчувственность?

Дворецкий неодобрительно прищелкнул языком, покачал головой и с глубоким вздохом ответил:

– Это все подагра, милорд. У его светлости дурное настроение.

– Дурное настроение! – повторил виконт. – На самом деле вы хотели сказать, что он совершенно безжалостен с каждым, кто имеет неосторожность попасться ему на пути!

– Не могу согласиться с вашей светлостью, так что воздержусь от ответа, – строго произнес Педмур. – Но если вы соблаговолите принять совет от человека, знакомого с привычками его светлости намного дольше, чем вы, – я бы почтительно просил вас не обращать внимания ни на одно слово, произнесенное им во время приступа подагры, потому что ничего такого он на самом деле не думает. А если вы позволили себе по обыкновению поддразнивать его, неудивительно, что он наговорил лишнего!

– Боже мой, Педмур, неужели вы полагаете, что мне это неизвестно? – с искренней симпатией улыбнулся виконт. – Не считайте меня ослом! Где моя мать?

– Миледи в своей гостиной, милорд.

Виконт кивнул и легко взбежал по широкой лестнице. Леди Рокстон встретила его теплой улыбкой и приветливо протянула ему руку.

– Входи, мой дорогой! – сказала она. – Скажи, на тебя обрушилась настоящая буря?

Он поцеловал ей руку и ответил:

– О Боже, еще какая! Он терзал меня, как только мог! Честно говоря, он сказал, что больше не желает видеть моего лица.

– Ох, милый, какой ужас! Но ты же знаешь, он этого вовсе не думает. Ну конечно, ты все понимаешь, ты всегда все понимаешь без лишних слов, правда?

– Не очень на то похоже! Недаром и вы, и старый Педмур решили, что я нуждаюсь в ободрении! Конечно, я и без подсказки могу истолковать все правильно – никто близко знакомый с его светлостью, кроме патентованного олуха, не подумает, что эти слова вызваны чем-то кроме подагры и расстроенного желудка! Я боялся худшего, когда увидел, как щедро он угощает себя крабами под карри за обедом; неприятное предчувствие укрепилось, когда он налег на вторую бутылку портвейна. Не сочтите это дерзостью, но почему он ведет себя так неблагоразумно?

– Конечно, – ответила леди Рокстон, – это очень вредно для него, но спорить бесполезно, потому что он с возмущением отказывается от предписанной доктором Четтлом полезной пищи и выражает желание съесть что-то более удобоваримое, а ты знаешь, Эшли, каков он, если разгневается! Эти его приступы ярости!

– О да! – усмехнулся виконт.

– Для него выходит еще хуже, потому что он совсем падает духом, жалуется, что весь горит, как в огне, что с ним не считаются… И для домочадцев это тоже очень скверно, потому что даже Педмур – ты ведь знаешь, как он предан нашей семье, – не любит, когда в него швыряют чем попало, в особенности если попадают…

– Неужели он ведет себя так ужасно? – пораженный, выговорил виконт.

– О нет, очень редко! – заверила его леди Рокстон примирительным тоном. – Он почти всегда потом очень пристыжен и старается загладить свои вспышки. Нет нужды объяснять тебе, что он будет мелочно-язвительным до вечера. Но надеюсь, что завтра он сможет съесть кусочек вареного цыпленка. Так что не стоит озабоченно хмуриться, милый: похоже, пройдет несколько недель, прежде чем он позволит себе взяться за свои излюбленные лакомства.

– За вас, мама, я беспокоюсь больше, чем за него! Как только вы выносите такую жизнь? Я бы не смог!

– А я и не думаю, чтобы ты смог, – ответила она, улыбаясь. – Ты не знал его в молодости и не был влюблен в него. А я была, и помню, каким веселым, приятным и забавным он был раньше и как счастливы мы были тогда. И, мы по-прежнему любим друг друга, Эшли.

Виконт слегка нахмурился и резко спросил:

– Неужели он требует от вас такой восточной покорности?

– О нет, никогда! Честно говоря, его поведение иногда меня задевает, но он никогда не позволял себе чем-нибудь кинуть в меня, даже когда я решилась посоветовать ему добавить немного воды и настойки ревеня к портвейну – это чудесное средство для больного желудка, как ты знаешь. Но он ни за что не соглашается. Честно говоря, он просто приходит в ярость!

– Неудивительно, – рассмеялся виконт. – Полагаю, вы почти заслужили, чтобы склянка с настойкой полетела в вас!

– Да, он так и сказал, но, конечно, ничего подобного не сделал. Только расхохотался, в точности как ты. Что привело его в такую ярость, милый? Возможно, ты как-нибудь задел его? Я знаю, ты бы никогда специально не стал дразнить его. Он был рад видеть тебя, заказал к обеду салат из крабов и приказал Педмуру подать лучший портвейн.

– Господь милосердный, и все это в мою честь? Конечно, я не стал говорить ему, но я отнюдь не в восторге от портвейна, хотя мне пришлось выпить порядочно. Но я не сказал ни одного неосторожного слова! Могу только предположить, что крабы и вино оказались тяжеловаты для его желудка и поэтому несут ответственность за все последствия. – Он помолчал, восстанавливая в памяти беседу с отцом в библиотеке, и его брови снова нахмурились. Виконт взглянул на мать и медленно произнес: – Хотел бы я знать, что заставило его снова, после стольких лет, вернуться к идее моей женитьбы на Хетте?

– О, он снова говорил об этом? Как неудачно.

– Но почему, мама? Он не вспоминал об этой затее годами!

– Нет, и это одна из его приятнейших черт. Он страшно вспыльчив, но никогда не позволяет себе неприличной настойчивости. Боюсь, он вспомнил об этом, потому что дорогая Генриетта, кажется, чрезвычайно удачно выходит замуж.

– Господь милосердный! – воскликнул виконт. – И вы даже не упомянули об этом! Кто же этот счастливчик?

– Не думаю, чтобы вы были знакомы, потому что он совсем недавно приехал из Хертфордшира и, кажется, чрезвычайно редко бывает в Лондоне. Он кузен мистера Бурна и получил от него в наследство Мэрли-Хаус. По словам леди Дрейкотт, это замечательный молодой человек, очень респектабельный, обладающий тысячей достоинств и изысканнейшими манерами. Сама я с ним не знакома, но от души надеюсь, что это хотя бы отчасти соответствует действительности. Я ведь очень привязана к Генриетте и желаю ей наилучшим образом устроить свою жизнь. И если верить леди Дрейкотт, то этот мистер… мистер Нетерсоул… нет, не Нетерсоул, но что-то в этом роде, просто создан для нее.

– Вероятно, донельзя унылый тип, – произнес виконт.

– Да, но добродетельные люди всегда немного скучны, Эшли. Мне кажется это естественным. Кроме того, мы должны помнить, что леди Дрейкотт склонна к преувеличениям. Она считает каждого, кто ей приглянулся, достойным причисления к лику святых, и каждого, кому посчастливилось меньше, негодяем. – Глаза леди Рокcтон сверкнули. – Кстати, она говорит, что ты – сильная личность и отлично владеешь собой.

– Весьма обязан, – проворчал виконт. – Чтобы так сказать, нужно хорошо изучить меня.

Она рассмеялась:

– В самом деле. Вот наглядный пример того, как выгодно иметь хорошие манеры. Как ни прискорбно, но это гораздо практичней, чем воспитывать в себе более ценные качества… – Она с насмешливой улыбкой ущипнула сына за подбородок. – Но меня тебе не провести, дорогой! Ты действительно настоящий повеса, как и сказал, по моим предположениям, твой отец. Я хотела бы, чтобы ты сделал предложение какой-нибудь милой девушке и остепенился. И не нужно возражать! Я вовсе не собираюсь дразнить тебя!

Она отдернула руку, но сын поймал и удержал ее, испытующе поглядев на мать:

– Правда, мама? Вы хотели, чтобы я женился на Хетте тогда, девять лет назад? Вы хотели бы иметь такую невестку?

– Какое необычное внимание к моим чувствам, милый! Надеюсь, ты не считаешь меня глупой гусыней, подталкивающей тебя к браку с девушкой, которая тебе не по душе! Честно говоря, я страшно сожалею о Хетте… Как бы то ни было, это уже старая история, не будем к ней возвращаться. Обещаю тебе, что встречу твою избранницу с радостью – и с такой же радостью буду приветствовать мужчину, который составит счастье Хетты.

– Вы готовы его приветствовать, хотя даже имени не можете вспомнить, вот как? Силвердейлы сейчас в Инглхерсте? В городе я не видел Хетту неделями. Насколько я понял из того, что она успела сказать мне на балу в Кастлриа, сейчас она, вероятно, прикована к Уортингу, бедняжка!

– Когда этим летом оказалось, что единственный дом в Уортинге, с которым леди Силвердейл готова примириться, занят, – произнесла его мать голосом, лишенным всякого выражения, – она внезапно обнаружила, что от морского воздуха у нее начинается разлитие желчи, и предпочла вернуться домой в Инглхерст.

– Что за отвратительная женщина! – искренне произнес виконт. – Ох, ладно! Не стоит и говорить, что Хетта будет куда счастливее, когда оставит ее. Я завтра заскочу в Инглхерст на обратном пути в Лондон и попробую раскусить, что представляет собой этот Нетер-как-его-там!

Несколько озадаченная, леди Рокстон произнесла с мягким укором:

– Мой дорогой мальчик, надеюсь, ты не станешь расспрашивать о нем Хетту?

– Боже мой, конечно, стану! – произнес виконт. – Между нами с Хеттой всегда было мало секретов – как между мной и Гризельдой, – добавил он, предлагая матери направление для размышлений. – Даже меньше!

Глава 2

Виконт Десфорд покинул отчий кров следующим утром, чтобы не встретиться еще раз с его светлостью. Так как граф редко покидал свои покои раньше полудня, это было несложно. Виконт в одиночестве насладился замечательным завтраком; потом поднялся в покои леди Рокстон и нежно попрощался с матерью. Он отдал последние указания своему камердинеру, выезжавшему следом за ним с багажом отдельной каретой через Хэмпшир, и сел в свой экипаж, когда большие часы в конюшне начали бить одиннадцать. Ко времени, когда затихло эхо последнего удара, его экипаж уже скрылся из виду, стрелой промчавшись по длинной аллее к главным воротам.

Такая манера править лошадьми могла привести в ужас человека с менее крепкими нервами, чем у пожилого грума, сидевшего позади виконта. Но Стеббинс, поступивший в услужение к Десфорду, когда тот был еще мальчишкой, обладал характером, полностью соответствующим его телосложению, основательному и прочному. Он сидел спокойно, сложив руки на груди, с выражением полной безмятежности на лице. Стеббинс никогда бы не позволил себе проявить и тени беспокойства, унизив этим мастерство своего ученика, которого много лет назад впервые в жизни усадил на пони. Иногда, в компании самых близких друзей, он говорил, что ни один человек не способен выжать из своих лошадок столько, сколько милорд Десфорд.

Экипаж, в котором ехал Десфорд, изготовленный по его собственному чертежу Хэтчеттом из Лонгэкра, был очень легким, так что не замедлял бег лошадей и позволял (если в упряжке бежали горячие зверюги из конюшен лорда Десфорда) покрыть огромное расстояние за неправдоподобно короткое время. Для этой поездки виконт взял пару изумительных серых, хоть и не упоминавшихся в «Морнинг пост» (в списке предложенных на продажу бегунов, делающих шестнадцать миль в час), но без труда доставивших его к полудню в Инглхерст без единого взмаха кнута.

Поместье Инглхерст-Плэйс принадлежало близкому другу лорда Рокстона, умершему несколько лет назад. Новый владелец, сэр Чарлз Силвердейл, получил его в наследство от отца, когда учился в Хэрроу, и не спешил брать в свои руки бразды правления, другими словами (как говорили многие, печально качая головой), обнаружил очень мало желания принять на себя обязательства, налагаемые таким наследством. Его состоянием благополучно управляли поверенные, но эти два джентльмена, чья жизнь была посвящена букве закона, не имели ни малейшего представления о жизни в деревне, и потому все заботы о поместье оказались возложены на бейлифа[1] сэра Чарльза и его сестры мисс Генриетты Силвердейл.