Нахид внимательно наблюдала за мной.

— Все хорошо?

Я хотела было произнести одну из фраз, которые обычно говорят в таком случае: «Я, ваша покорная слуга, недостойна такого гостеприимства», но не смогла. Подбирая слова, я откинулась на подушку и сделала большой глоток кофе.

— Он кислый — наконец произнесла я.

Нахид смеялась так, что ее стройное тело раскачивалось, как кипарис на ветру.

— Вот такая ты и есть!

— А что я еще могу сказать, кроме правды?

— Многое, — ответила она, — вчера я подала эти же финики своим друзьям. Среди них была и та девушка, с которой я ходила на игру. Она съела один и сказала: «Финики в райских садах, должно быть, похожи на эти», а другая девушка добавила: «Но эти еще лучше». После их ухода я попробовала финики и поняла истину. Я устала от лжи, — сказала она. — Как жаль, что люди не могут быть честными.

— Людей из моей деревни считают прямолинейными, — ответила я, не зная, что добавить.

Перед моим уходом Нахид спросила, могу ли я оказать ей особую честь.

— Это насчет чавгонбози на площади, — объяснила она. — Моя подруга боится идти со мной снова, и потому я прошу тебя составить мне компанию.

Я представила, что на игру придет много юношей, которые будут собираться в толпы и кричать, поддерживая свою любимую команду. Хотя я жила в городе совсем недавно, но понимала, что это не место для двух незамужних девушек.

— Разве тебя не волнует, что подумают твои родители?

— Как ты не понимаешь? Я должна пойти, — умоляюще произнесла Нахид.

— Но как мы пойдем туда, не сказав родителям?

— Я скажу родителям, что пошла к тебе, а ты своим, что ко мне. Мы наденем чадоры и пичехи, нас никто не узнает.

— Даже не знаю, — нерешительно сказала я.

Презрение заволокло глаза Нахид, и я почувствовала себя жалкой. Поэтому я согласилась пойти с ней и помочь пленить возлюбленного.


Нахид удивила меня храбростью, которую она проявила, чтобы поразить любимого. Но всего лишь через несколько дней я сама открылась человеку, которого никогда раньше не видела. В четверг я возвращалась из хаммама, и волосы у меня были мокрыми. Я закрыла за собой высокую тяжелую дверь, ведущую в дом Гостахама, сняла пичех, чадор, надетый поверх шарф и распустила волосы. Я не заметила незнакомца, ждавшего Гостахама; слуга, видимо, ушел, чтобы доложить о его приходе. На незнакомце был разноцветный тюрбан, прошитый серебряной нитью, голубой шелковый халат поверх оранжевой рубахи. В ноздри ударил запах свежей травы и лошадей. Я так испугалась, что вскрикнула: «О Али!»

Если бы незнакомец был вежлив, он отвернулся бы. Вместо этого мужчина продолжал разглядывать меня, наслаждаясь моим удивлением и неловкостью моего положения.

— Хватит стоять и смотреть! — огрызнулась я и быстро побежала в андаруни, часть дома, где женщины были в безопасности от мужской бесцеремонности.

Позади раздался взрыв хохота. Кто был это дерзкий человек? Поблизости не было никого, чтобы спросить. Чтобы выяснить, я поднялась на второй этаж, который был чуть больше чердака. Здесь мы обычно развешивали белье для просушки. Я забралась в закуток под лестницей, откуда была видна гостиная. Украшения из гипсовых цветов и ветвей образовывали решетку, через которую я могла видеть и слышать.

Взгляду моему предстали тот хорошо одетый незнакомец, сидевший на почетном месте, и Гостахам, говоривший: «…большая честь быть орудием исполнения ваших желаний».

Я никогда не слышала, чтобы он разговаривал с таким уважением, особенно с теми, кто вдвое младше его. Оставалось надеяться, что я не оскорбила важного посетителя. Я разглядела его повнимательнее. Тонкая талия, осанка, загорелая кожа позволяли предположить, что незнакомец опытный наездник. У него были густые широкие брови, плавно сходившиеся у переносицы, и властные глаза полумесяцем. Длинный нос нависал над пухлыми красными губами. Он носил коротко подстриженную бороду. Незнакомец не был красив, однако могуч и привлекателен, словно леопард. Пока Гостахам говорил, гость курил кальян и щурился от удовольствия при каждой затяжке. Даже из своего укрытия я чувствовала сладкий аромат смешанного с фруктами табака, щекотавший мне нос.

— Надеюсь, — сказал Гостахам, — гость чувствует себя уютно и окажет хозяину честь, поведав о своих недавних путешествиях.

— Весь город только и говорит, что о подвигах армии на севере, — сказал он. — Я был бы признателен, если вы сами расскажете нам о происходящем.

Гость поведал о том, как сто тысяч турок обстреливали крепость, охранявшую северо-западную границу. Спрятавшись в туннелях, они обстреливали ее ворота.

— Много дней подряд мы думали, что Аллах решил отдать победу нашим врагам, — сказал он.

Он вывел из крепости отряд через турецкий лагерь, и они доставили необходимые припасы, чтобы армия выдержала осаду. Через два с половиной месяца турки начали голодать. Умерло около сорока тысяч солдат перед тем, как они решили отступить.

— Среди защитников крепости тоже царил голод, — сказал гость. — К концу осады у нас оставался только хлеб из муки, кишащей жуками. После этой шестимесячной войны я радуюсь каждый раз, когда ем горячий хлеб, испеченный в моем тандыре.

— Как радовался бы любой, — ответил Гостахам.

Гость на мгновение умолк, вдохнув дым кальяна.

— Конечно, человек не может знать, что произойдет, пока он на войне, — сказал он. — У меня есть трехлетняя дочь, которая дороже мне всего на свете. Пока я воевал, она перенесла холеру и выжила лишь по милости Аллаха.

— Альхамдуллила.

— Как ее отец, я поклялся подавать милостыню в благодарность за ее спасение.

— Поступок истинного мусульманина, — согласился Гостахам.

— Когда я последний раз был в медресе в квартале Четырех Садов, то заметил, что ковры там износились.

Мы ждали и надеялись, в то время как он снова вдохнул, а затем медленно выдохнул дым.

— Но даже если я решу заказать ковер во славу Аллаха, у меня есть особое требование, — продолжил он. — Ковер должен быть создан в благодарность Аллаху за выздоровление моей дочери, и я хочу, чтобы на нем были вытканы талисманы, чтобы защитить ее в будущем.

— Милостью Бога, — сказал Гостахам, — ваше дитя всегда будет укрыто от болезней.

В этот момент я услышала, как Гордийе зовет меня; нужно было идти. Я надеялась, что она расскажет мне больше. Гордийе нашлась во дворе — проверяла несколько вьюков с керманскими фисташками, которые Али-Асгар загружал в кладовые. Им требовалась помощь.

— Кто наш гость? — спросила я Гордийе.

— Ферейдун, сын богатого торговца лошадьми. Для будущего нашей семьи не было бы лучшего дара, чем его благоволение.

— А он… очень богат? — спросила я, пытаясь выяснить, насколько знатного человека оскорбила.

— Очень. Его отец разводит лучших арабских скакунов на всем севере страны. Раньше он был простым скотоводом, но как только хороший скакун стал символом положения в обществе, он разбогател.

В моей деревне ни у кого не было роскошной лошади. Даже последняя кляча стоила больше, чем многие могли себе позволить. Я поняла, что Гордийе имеет в виду самые знатные семьи Исфахана.

— Семья Ферейдуна покупает дома по всей стране. И в каждом нужны ковры, — продолжала Гордийе. — Если Гостахам заинтересует Ферейдуна, мы сможем получить от одной его семьи большие деньги.

Гордийе протянула мне несколько фисташек, пока мы разгружали тяжелые мешки. Я любила фисташки, но сейчас в животе были неприятные ощущения. Мой язык слишком часто опережал разум. Теперь, в новом городе, я должна быть более осторожна — я плохо отличала хозяев от слуг.

Позже Гордийе сказала мне, что Ферейдун заказал у Гостахама ковер и обещал заплатить хорошую цену. Я испытала облегчение и предложила помогать Гостахаму во всем. Празднуя удачу дня, Гордийе освободила меня от работы, и я решила пойти в гости к Нахид.


После визита Ферейдуна Гостахам отложил прочие заказы, а я присоединилась к нему в мастерской, наблюдая за его работой. Я ожидала, что Гостахам придумает орнамент так же быстро, как и для подушек Джамиле, но его пером будто завладел демон. Он часами рисовал узоры, пока не заполнял лист от края до края, и начинал новый. Если Гостахаму не нравился очередной узор, он комкал лист и бросал его на пол.

Его руки потемнели от чернил, а комната была завалена неудавшимися набросками. Когда же Шамси попыталась убрать скопившийся мусор, он зарычал: «Как я могу закончить работу, если мне постоянно мешают!» Иногда он поднимался, начинал ходить по комнате, просматривать отвергнутые наброски, пытаясь найти новое.

Единственной причиной, по которой он терпел мое присутствие, было мое молчание. Когда Гостахаму нужно было еще бумаги, я нарезала листы нужного размера. Когда кончались чернила, я доливала новые. Если он уставал, я приносила кофе и финики, чтобы он мог передохнуть.

Через несколько дней Гордийе, увидев беспорядок в мастерской, попыталась сменить подход и пожаловаться на дороговизну бумаги.

— Женщина, — взревел Гостахам, — опомнись! Это не просто ковер для непонятно кого!

Пока Гостахам корпел над рисунками, я размышляла о талисманах, которые Ферейдун просил выткать на ковре. Раньше в деревне на коврах ткали самые разные талисманы: петухов — символы плодородия или ножницы для защиты от злых духов. Но деревенские символы выглядели бы странно на городском ковре. Кроме того, на ковре для медресе не должно быть изображено ни одного живого существа, лишь цветы, деревья и травы, иначе это сочли бы поклонением идолам.

Однажды, когда Гостахам, швырнув очередной набросок, в ярости выбежал из комнаты, я прикоснулась к висящему на шее ожерелью, которое отец дал мне для защиты от дурного глаза. Это был серебряный треугольник со священным камнем сердоликом в центре, и я часто касалась его, прося благословения. Понимая, что не следовало бы, я все же взяла перо Гостахама, бумагу и начала рисовать. Я не задумывалась над рисунком, просто испытывала удовольствие от того, как перо скользит по бумаге, от того, как на листе постепенно появляется треугольник с кругом посередине. У вершины я дорисовала несколько маленьких фигурок, напоминающих бусинки, монеты и драгоценные камни.

Когда Гостахам вернулся, он выглядел очень уставшим.

— Что ты делаешь? — спросил он в тот момент, когда я окунала перо в чернила.

— Просто играю, — извиняясь, ответила я, опуская тростниковый калам на подставку.

Казалось, голова Гостахама стала больше тюрбана и сейчас должна была взорваться.

— Никто не смеет трогать мое перо без разрешения, ты, дочь шакала!

Он злобно отобрал перо и чернила. Я сидела тихо, как тень, боясь, что Гостахам опять закричит на меня. Он снова принялся за работу, но по его наморщенному лбу было понятно, что он не может найти нужное. Глубоко вздохнув, он встал и начал ходить по комнате мимо меня. Гостахам взял лист, над которым я работала, пробормотал, что может использовать и другую сторону для наброска.

А потом его взгляд остановился на моем рисунке.

— Что это? — спросил он.

Гостахам опустился на подушку.

— Это талисман — ответила я, покраснев. — Талисман, который просил Ферейдун.

Гостахам долго разглядывал рисунок. Все это время я сидела не шелохнувшись. Вскоре он снова погрузился в работу, но перо его теперь словно порхало над бумагой. Я наблюдала за тем, как он превращает мой грубый, простой рисунок в произведение искусства. Он набросал треугольник, висящие бусины, монеты, драгоценные камни, соединив их так, что получился изящный узор. Набросок получился красивым и искусным — именно таким я видела талисман для дочери Ферейдуна.

Закончив, Гостахам впервые за многие недели выглядел довольным.

— Неплохая идея, — похвалил он. Однако я заметила тень гнева в его глазах. — Для тебя должно быть ясно как день, что никогда в жизни ты больше не посмеешь прикасаться к моему перу.

Опустив глаза, я умоляла простить меня за дерзость. Позже я сказала матушке, что участвовала в создании ковра, но не сказала как, ибо она сочла бы это безрассудством.

Вскоре Гостахам показал рисунок ковра Ферейдуну, и тот одобрил его. Ферейдун никогда не видел такого орнамента и захотел узнать, откуда он. Гостахам был достаточно уверен в своем мастерстве, чтобы сказать о дальней родственнице, которая подсказала ему узор с висящим самоцветом.

— Он прелестен, совсем как моя дочь, — ответил Ферейдун.

— Правда, — ответил Гостахам, — этот узор основан на украшениях, привезенных с юга страны.

Ферейдун изобразил южный акцент, и Гостахам, рассмеявшись, заметил, что так говорит его племянница-южанка. Вспомнив, как закричала на Ферейдуна, я поняла, что теперь он догадается, кто я. Однако я успокоила себя тем, что он не принял близко к сердцу мою грубость, раз одобрил набросок.