– Я не советовал бы вам сегодня заказывать тюрбо, хотя лососина у нас нынче неплоха.

Они заказали вишисуаз, морского окуня со свежим горошком, а на десерт – замороженное абрикосовое суфле.

Угловатое, такое дорогое для Миранды лицо Энгуса отнюдь не выражало ничего похожего на неугасшую любовь. Он говорил с ней о каких-то незначительных вещах, безупречно уважительно, абсолютно корректно и словно бы отстраненно, лишь изредка подчеркивая сказанное движением светлых бровей. Так он мог бы говорить со своей тетушкой… или с партнером по бизнесу.

Только один раз во время ленча ей на миг показалось, что ее надежды могут стать явью. Когда подавший морского окуня официант удалился, Энгус, перегнувшись через покрытый белой льняной скатертью стол, приблизил свои губы к самому уху Миранды.

– Знаешь, – шепнул он, – я все это время много думал о тебе.

Миранда ответила ободряющей улыбкой. Как ей хотелось, чтобы он сказал: „Если бы ты знала, как мне тебя не хватает! Давай уйдем отсюда, родная. Куда-нибудь, где не будет никого, кроме нас с тобой". Но Энгус сказал совсем другое:

– Меня беспокоит, что твоя фирма слишком уж быстро расширяется. По-моему, ты пользуешься для этого ссудами, которые берешь под свои магазины: это действует, пока рынок недвижимости растет и проценты невысоки.

Миранда почувствовала, что сердце ее с грохотом рухнуло на самое дно грудной клетки.

– Что в этом плохого? – с трудом выговорила она. Энгус аккуратно разбирал рыбу на тарелке.

– Если этот бум вокруг недвижимости вдруг кончится или же правительству вздумается изменить банковские ставки, возможно, тебе не удастся больше получать ссуды, и ты окажешься перед серьезной финансовой проблемой.

– Спасибо, что проявляешь такую заботу обо мне, – сухо ответила Миранда.

– Повышение банковских процентов может означать также, что спрос на недвижимость упал, – продолжал Энгус. – И тогда на тебя свалится еще одна крупная проблема: те из твоих магазинов, под которые ты берешь ссуды, подешевеют, банки забеспокоятся и потребуют скорого возвращения ссуды, – в задумчивости он отхлебнул глоток вина. – Такого рода ситуации обычно кончаются… банкротством.

– Благодарю за предупреждение, но я не собираюсь становиться банкротом, – по-прежнему холодно проговорила Миранда. Разочарование ее было так сильно, что даже абрикосовое суфле не доставило ей ожидаемого удовольствия.

До самого окончания ленча продолжалась эта вежливая беседа на темы бизнеса и обмен городскими сплетнями. Выйдя из ресторана, они неуклюже распрощались, причем каждый отклонил предложение другого подвезти его. О дальнейших встречах разговор не заходил.

Энгус, ценивший в людях характер, волю и предприимчивость, сумел в полной мере оценить эти качества и в Миранде и тосковал по ней даже больше, чем сам мог ожидать. Он пригласил ее на ленч в надежде, что и с ней происходит то же самое. С самого момента их разрыва он не переставал тайно наблюдать за Мирандой и знал, что за это время у нее не было ни одного серьезного увлечения. Энгус сказал себе, что, по-видимому, сейчас расширение фирмы поглощает все силы, энергию и время его бывшей невесты, и потому решил не торопить события, а за ленчем говорить исключительно о делах, во избежание неловких для обоих ситуаций.

К его сожалению, Миранда тоже явно предпочла обсуждать только деловые проблемы.

Тем не менее Энгус вовсе не собирался отказываться от своих намерений в отношении этой девушки, завладевшей его сердцем так, как до нее не удавалось никому. В ее живой, смелой натуре странным образом соединялись, что называется, лед и пламень, и это волновало и непреодолимо притягивало Энгуса-мужчину, хотя и не самым лучшим образом отражалось на Энгусе-бизнесмене.

Глава 16

Вторник, 20 июля 1965 года


Полусонная Миранда лежала на кушетке, что стояла у окна гостиной, выходившей на площадь Республики. Площадь располагалась у самого подножия сарасанского холма, а от нее шла дорога к находящейся в стороне от деревни парфюмерной фабрике, которую Миранда собиралась купить. Фабрику построила во времена депрессии 1870 года, когда большинство жителей деревни оказались без работы, графиня де Сарасан, день ее рождения отмечался до сих пор, а в церкви Святого Петра служили мессу за упокой ее давно отлетевшей души.

Стук в дверь разбудил Миранду.

– Entrez![1] – крикнула она. – А-а, это ты, Адам.

– Можно войти?

– Конечно. Сиеста закончилась.

Она зевнула, потянулась и закинула одну на другую свои обнаженные загорелые ноги. На ней были только изумрудно-зеленый шелковый купальник-бикини и такая же рубашка.

– А, старые знакомые! – усмехнулся Адам, увидев на стене небольшую карикатуру в рамке – свой подарок Миранде на прошлое Рождество: перепуганный бизнесмен взирал исполненными ужаса глазами на призрак, выползающий из ящика письменного стола со словами: „Я дух старых долговых расписок".

– Да, это забавно, – Миранда снова зевнула. – Чем обязана удовольствию видеть вас, сэр? – Она потерла затекшую шею: – Как это глупо – заснуть на кушетке.

– Я в два счета приведу тебя в порядок, – успокоил ее Адам. – В гимнастическом зале я научился делать массаж. Ложись-ка на пол.

– О'кей. – Миранда еще раз зевнула. – Рубашку снять?

– Не надо.

Миранда скользнула на пол, на шерстяной ковер без ворса, как будто составленный из золотисто-желтых и бледно-голубых, как рубашка и джинсы Адама, лоскутков, и легла на живот.

Адам, опустившись на колени возле нее, принялся массировать ей плечи. Минут через десять боль в шее бесследно исчезла; Миранда лежала на ковре с закрытыми глазами, ощущая, что все тело ее расслабляется, становится словно бескостным. Ее снова начало клонить в сон.

Голос Адама был спокоен и тверд:

– Твое тело становится легким, совсем невесомым… Ты стала такой легкой, что можешь плыть по воздуху, как облачко… Когда я досчитаю до десяти, ты расслабишься…

„Да он гипнотизирует меня", – успела подумать она, прежде чем волны дремоты подхватили ее и понесли дальше, дальше…

Когда она проснулась, Адам лежал на диване, читая „Пари матч". Миранда взглянула на свои часики.

– Вот это да! Я проспала почти час. Ты просто волшебник. Во мне как будто не осталось ни одной косточки.

– Просто ты очень устала, – ответил Адам. – И потом, мы все так переживали за Элинор.

– Да. – Ее лицо сморщилось, и она заплакала. Миранда принялась было тереть глаза, но, вспомнив о линзах, остановилась, вынула их и поднялась на ноги. – Сама не знаю, с чего это я раскисла.

– Это просто естественная реакция на нервное напряжение и треволнения, – успокоил ее Адам. Некоторое время он смотрел на нее, слегка склонив голову набок, словно в нерешительности. Потом, встав, приблизился к ней. – Не беспокойся ни о чем. У меня все под контролем, так что ты можешь расслабиться.

Миранда всхлипнула. Она ощутила прикосновение тонкой хлопчатобумажной ткани рубашки Адама, когда мускулистые руки заключили ее в свое кольцо. Ее тело расслабилось; она склонила голову на его сильную грудь и почувствовала, как его рука, проникнув под ее рубашку, начинает скользить вдоль позвоночника снизу вверх, по очереди нажимая на позвонки.

Всякий раз, когда Адам надавливал большим пальцем на один из них, тело Миранды прижималось к его телу, ощущая всю его силу. Ощутила она и загоревшееся в нем желание, когда Адам крепко поцеловал ее в губы.

Миранда уже давно поняла, что, заведи она интрижку с Адамом, это весьма осложнит ее жизнь; но сейчас она еще не вполне проснулась и потому потеряла бдительность. А поняв, что происходит, вдруг подумала: „Почему, черт побери, я не могу на минутку позабыть о делах? И разве я не имею права распоряжаться собственным телом так, как мне вздумается?"

Молча Адам подхватил ее на руки и легко (несмотря на ее пять футов девять дюймов и соответствующий этому росту вес) понес к кровати. Огненно-рыжие волосы Миранды рассыпались по подушке. Лежа с закрытыми глазами, она сказала себе: „Уже слишком поздно его останавливать. Да я и не хочу".

Она лежала неподвижно, охваченная блаженной истомой, а губы Адама ласкали нежную кожу ее груди.

– Не открывай глаза, – шепнул он. – И не двигайся. Это мое дело.

– Но разве ты не хочешь, чтобы я…

– Я хочу, чтобы ты лежала тихонько и я мог бы… любить тебя.

Миранде стало тепло и щекотно в желудке, будто кто-то легко водил по нему перышком. Она не противилась сильным и явно многоопытным рукам Адама. Его ладонь погладила ее обнаженный шелковистый живот, отчего по всему ее телу, от бедер вверх, словно бы разлилась жаркая волна. А тем временем губы Адама скользили все ниже, согревая кожу своими прикосновениями и теплым дыханием.

Через некоторое время Миранда пробормотала:

– Но ты ведь не…

– Нам некуда спешить. Мне нравится доставлять удовольствие женщине. А мне доставляет удовольствие видеть, что тебе хорошо. – Ей было хорошо: она билась на постели, как пойманная форель, выброшенная на траву. – Я тебя просил лежать тихонько. – И он решительно прижал к подушке ее поднявшуюся было руку.

– А если не буду?

– Тогда я привяжу тебя к кровати. Миранда открыла глаза:

– Рабство? Как гадко!

– Вовсе нет, когда понарошку. Я завяжу тебе глаза шелковым шарфом, а руки и ноги привяжу к столбикам кровати шелковыми лентами.

– А я их сорву зубами!

– Ну, ну. Я только пошутил, – прошептал Адам, снова кладя руку ей на грудь.

Так прошел час. Наконец Миранда, распластавшаяся на загорелом обнаженном теле Адама, сонно выговорила:

– Ну и сюрприз ты мне устроил…

– Мне много лет хотелось этого.

– А почему же ты так долго ждал?

– Потому же, почему и ты. Из осторожности. Но когда дело касается тебя, Миранда, вряд ли кто-нибудь способен ограничиться только платонической любовью.

Миранде вспомнилось, как двенадцать лет назад она рыдала из-за того, что Адам обращался с ней, как с ребенком. На минутку ей захотелось, чтобы тогдашняя девочка сумела заглянуть в будущее – в нынешнее настоящее. А вслух она сказала:

– Мне кажется… мне кажется, что мне всегда хотелось… этого.

– Ну, на свой-то счет я просто уверен. – И он снова коснулся губами ее груди.

– Мне никогда не было так хорошо в постели, – будто в полудреме продолжала Миранда. – Временами я бывала, как говорится, на грани, но потом это проходило.

– Надо признаться, ты не первая женщина, с которой я занимаюсь любовью.

Миранда глубоко вдохнула теплый уютный запах постели, оперлась на локоть и начала легонько поцарапывать ногтями руку Адама, от запястья к локтю, с внутренней стороны – там, где кожа наиболее чувствительна.

Он вздрогнул от удовольствия.

– Но ни одна женщина не волновала меня так, как ты.

– Неужели с тобой это тоже в первый раз?

– Просто мне никогда не было так хорошо, как сейчас, Миранда. Я чувствую, что мы с тобой играем на равных: ты никогда не позволишь мне взять верх. Наверное, я никогда так и не узнаю тебя до конца. – Он грубо притянул ее к себе.

Его поцелуй был долгим и жадным. В голове Миранды промелькнуло: как странно, что Адам всегда казался ей человеком сдержанным и бесстрастным. Но вскоре эта мысль улетучилась…

Позже Адам лежал, лениво откинувшись на подушки и бесцельно глядя мимо Миранды, туда, где одинаковыми прямоугольниками безоблачного неба голубели окна. В простенке между ними висело старинное зеркало в раме красного дерева с замысловатой резьбой. Местами стекло отсвечивало зеленью, а кое-где осыпалась серебристая амальгама и виднелись черные пятна. Под зеркалом стоял туалетный столик Миранды – неожиданно „женственный" – весь в белых муслиновых оборочках в крапинку.

– Вот уж никогда бы не подумал, что твой туалетный столик может выглядеть, как нижняя юбка Скарлетт О'Хара, – заметил Адам.

Миранда пожала плечами:

– Совершенно не обязательно, чтобы оборочки что-то символизировали.

– Ты у меня умница, – пробормотал Адам. Миранда с нескрываемым удовольствием потянулась.

– Аннабел и Клер, наверное, просто потеряют дар речи, когда мы расскажем им про нас с тобой.

Голос Адама вдруг приобрел твердость:

– Я бы предпочел, чтобы мы пока никого не посвящали в нашу маленькую тайну. Сейчас мне предстоит заняться устройством дел Элинор, и я не хочу, чтобы кто-то начал подозревать, что ты значишь для меня больше, чем твои сестры. Они и так уже побаиваются нашего с тобой делового сотрудничества.

Он назвал только эту причину, хотя оба знали, что существует и другая. Всем близким к Элинор людям было известно, что ее заветной, хотя и не высказываемой вслух, мечтой было выдать Миранду – последнюю из ее внучек, которая еще не обзавелась супругом, – за какого-нибудь английского аристократа. Пока жива Элинор, разумнее было не рисковать.