Николас Спаркс - Крутой поворот

Вот она делает знак Майлзу отложить видеокамеру и поиграть с ними. Но он помнит, что в то утро ему больше хотелось наблюдать за Мисси и Джоной. Сознавать, что она любит Джону любовью, которой ему самому никогда не довелось испытать. Его собственные родители не были так нежны. Нет, людьми они были неплохими, просто стеснялись выражать эмоции, даже по отношению к собственному ребенку. Когда мать умерла, а отец отправился путешествовать, Майлз вдруг почувствовал, как будто вообще их не знал. Может, он и сам бы стал таким, не появись в его жизни Мисси.

Мисси принялась рыть яму маленькой пластмассовой лопаткой в нескольких футах от края воды. Вскоре это ей надоело, она отбросила лопатку и стала копать песок руками. Стоя на коленях, она была ростом вровень с Джоной. Увидев, чем занимается мать, мальчик подошел и стал указывать ей, что делать, совсем как архитектор на начальном этапе строительства. Мисси улыбалась и что-то говорила, но бесконечный рев волн заглушал звуки, и Майкл не смог понять, о чем они беседуют. Вокруг нее уже громоздились песчаные горы, но Мисси сделала знак сыну прыгнуть в яму. Тот едва поместился, подтянув колени к подбородку. И Мисси стала забрасывать яму песком, старательно облепляя им Джону. Вскоре на виду осталась только голова: песчаная черепаха с детской головкой.

Мисси подгребала песок, засыпая руки сына, но Джона шевелил пальчиками, и песок ссыпался, так что Мисси приходилось грести снова и снова. Когда она высыпала последние пригоршни, Джона снова стряхнул песок с рук. Мисси рассмеялась и положила ему на макушку пригоршню мокрого песка. Мальчик боялся пошевелиться. Она наклонилась, поцеловала его, и Майлз увидел, как шевелятся губки сына:

– Мамочка, я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – прошептала она одними губами. И зная, что Джона несколько минут посидит спокойно, обернулась к Майлзу.

Он что-то сказал ей, и она улыбнулась. И снова ветер унес слова. За ее спиной виднелись всего два-три человека. Был май, настоящая толчея на пляже начиналась только через неделю. Кроме того, если он точно помнил, был рабочий день. Мисси огляделась, встала, положила одну руку на бедро, другую – на затылок, глядя на мужа чувственным, откровенно призывным взглядом. Потом смущенно рассмеялась, подошла к нему и поцеловала объектив камеры.

Запись кончилась.

Эти пленки были бесценны для Майлза. Он хранил их в огнеупорном сейфе, купленном после похорон, смотрел и пересматривал десятки раз. На них Мисси снова была жива. Он видел, как она двигается. Слушал звук ее голоса. Ее смех.

Джона никогда не видел эти записи. Майлз сомневался, что сын вообще о них знает, тем более что, когда они делались, он был совсем маленьким. Майлз перестал снимать фильмы после смерти Мисси. И по той же самой причине перестал заниматься многими другими вещами. Слишком много усилий они от него требовали. Он не хотел вспоминать о периоде, последовавшем за гибелью жены.

Но сегодня ему захотелось посмотреть записи: может, из-за разговора с Джоной, а может, потому, что завтрашний день принесет ему что-то новое. Впервые за целую вечность. Но что бы ни предвещало ему будущее, многое изменилось. И он сам изменился.

Почему же это так пугает?

Он словно прочел ответ на мерцающем экране телевизора.

Может, говорилось там, дело в том, что ты так и не узнал, что же на самом деле случилось с Мисси.

Заупокойная служба по Мисси Райан состоялась в среду утром в епископальной церкви в центре Нью-Берна. Церковь могла вместить почти пятьсот человек, но места для всех собравшихся оказалось недостаточно. Люди стояли в проходах, а некоторые толпились у двери, отдавая последнюю дань покойной.

Помню, что в тот день пошел дождь. Не сильный, но затяжной. Из тех дождей позднего лета, которые охлаждают землю и уносят жару. Туман плавал прямо над землей, легкий и призрачный. На тротуарах скапливались маленькие лужицы. Я наблюдал, как поток черных зонтиков, которые держали люди в трауре, медленно продвигался вперед, словно скорбящие шли по снегу.

Я видел Майлза Райана, сидевшего неестественно прямо на первом ряду скамей. Он держал руку Джоны. В то время Джоне было только пять. Достаточно взрослый, чтобы понять, что мама умерла. И слишком маленький, чтобы осознать, что больше он никогда ее не увидит.

Он выглядел скорее озадаченным, чем грустным. Отец сидел бледный, сжав губы, и молча принимал соболезнования подходивших по одному людей. И хотя почти на них не смотрел, все же не плакал и не трясся. Я отвернулся и стал пробираться к выходу. И ничего ему не сказал.

Никогда не забуду запах – запах старого дерева и горящих свечей, – когда я сидел в заднем ряду скамей. Около алтаря кто-то тихо играл на гитаре. Рядом со мной села дама. Минутой позже – ее муж. В руке дама держала пачку бумажных платков, которыми промокала глаза. Муж положил руку ей на колено и стиснул зубы. В отличие от двора, куда все еще продолжали заходить люди, в церкви было тихо, если не считать шаркания множества ног. Никто не разговаривал: похоже, собравшиеся просто не знали, что сказать.

Именно тогда я понял, что меня сейчас вырвет.

Я кое-как справился с приступом тошноты, чувствуя, как на лбу выступает пот. Руки повлажнели и обмякли. Я не хотел находиться здесь. Не хотел приходить. Больше всего на свете мне хотелось встать и уйти.

Я остался.

Едва началась служба, я обнаружил, что не могу сосредоточиться. Если спросите меня, что тогда говорил преподобный или что сказал брат Мисси в последнем слове, я не смогу ответить. Однако помню, что слова меня не утешали. Я думал только о том, что Мисси Райан не должна была умереть.

После службы длинная процессия в сопровождении шерифа и полицейского офицера округа потянулась к кладбищу. Я подождал, пока почти все завели машины, и влился в длинную процессию, следуя за автомобилем, идущим прямо передо мной. Фары были включены. Я, как робот, тоже включил свои.

Дождь пошел сильнее. Заработали «дворники».

Кладбище было всего в нескольких минутах езды.

Люди парковались, открывали зонтики, снова шлепали по лужам. Я слепо шел за ними, но вскоре остановился, пропуская скорбящих вперед, а сам остался позади. И снова увидел Майлза и Джону. Они стояли со склоненными головами, по которым били холодные капли дождя. Мужчины, несущие гроб, опустили его у могилы, окруженной сотнями букетов.

Я снова подумал о том, что не желаю здесь находиться. Что мне не следовало приходить. Что мне здесь не место.

Но я пришел.

Пришел, гонимый неотступной потребностью.

Выбора не было.

Мне было необходимо видеть Майлза.

Видеть Джону.

Понимаете, я должен был прийти.

Ведь именно я сидел за рулем машины…

В пятницу впервые повеяло осенней прохладой. Утром легкий иней приморозил травку, дыхание вырывалось изо ртов морозными клубами. Листва дубов, кизила и магнолий только начала медленное превращение из зеленой в красно-оранжевую, и теперь, когда день клонился к закату, Сара смотрела, как солнечные лучи запутываются в кронах и бросают тени на тротуары.

Скоро приедет Майлз, и она целый день думала об их встрече… когда выдавалось свободное время. Судя по трем сообщениям на автоответчике, было ясно, что и мать очень это интересует, – по мнению Сары, даже слишком. Мать беспрестанно рассуждала на эту тему, не обходя вниманием мельчайшие подробности.

– Кстати, насчет сегодняшнего вечера: не забудь взять с собой жакет. Ты же не хочешь подхватить пневмонию! При такой погоде все возможно…

Так начиналось первое сообщение, заключавшее множество других полезных советов, в том числе пожелание не слишком краситься и не злоупотреблять бижутерией, «чтобы не произвести неверного впечатления», а также убедиться, что колготки не поползли. «Сама знаешь, хуже ничего быть не может».

Второе сообщение начиналось со ссылки на первое и звучало несколько более встревоженно, словно мать понимала, что времени передать дочери накопленную за долгую жизнь мудрость почти не остается.

– Сказав «жакет», я имела в виду что-нибудь стильное. Посветлее и полегче. Конечно, уже похолодало, но ты же хочешь выглядеть элегантно! Только, ради бога, не тот, длинный и зеленый, который так тебе полюбился. Он, конечно, теплый, но уродливый как смертный грех…

В третий раз услышав материнский голос, Сара поняла, что та вне себя от волнения. Мать объясняла, как важно прочитать утреннюю газету, чтобы «было о чем поговорить».

Тогда она просто стерла все сообщения, даже не потрудившись дослушать до конца.

Ей нужно готовиться к свиданию.

Час спустя Сара, по-прежнему стоя у окна, увидела, как Майлз заворачивает за угол, неся под мышкой длинную коробку. Остановился, огляделся, словно желая увериться, что не ошибся адресом, открыл дверь подъезда и исчез внутри. Услышав его шаги на лестнице, Сара одернула черное коктейльное платье, выбранное после долгих, мучительных раздумий, и открыла дверь.

– Привет… я опоздал?

– Нет, как раз вовремя, – улыбнулась Сара. – Я видела, как вы подходили к дому.

Майлз набрал в грудь воздуха и выпалил:

– Вы очень красивы.

– Спасибо, – пробормотала Сара и показала на его ношу. – Это для меня?

Он кивнул и протянул ей коробку, в которой лежало полдюжины желтых роз.

– По одной за каждую неделю, что вы занимались с Джоной.

– Как мило! – искренне воскликнула она. – Представляю, как впечатлится моя мама!

– Ваша мама?

– Я расскажу о ней позже. Заходите, а я поищу, куда их поставить.

Майлз вошел и украдкой огляделся. Квартирка была очаровательной, меньше, чем он представлял, но удивительно уютной, и большая часть мебели прекрасно гармонировала с цветом стен. Здесь стояли удобный диван с деревянными подлокотниками и маленькие, очень старые столики. В углу пряталось обшарпанное кресло-качалка. Над ним возвышался торшер, которому на вид было не менее сотни лет. Даже лоскутное покрывало, наброшенное на спинку стула, выглядело так, словно сохранилось с прошлого века.

Сара вышла на кухню, открыла шкафчик над раковиной, отодвинула салатницы и вытащила маленькую хрустальную вазу, которую и наполнила водой.

– У вас славная квартира, – заметил Майлз.

– Спасибо. Мне тоже нравится.

– Сами обставили?

– Почти сама. Кое-что привезла из Балтимора, но как только увидела здешние антикварные магазины, решила все заменить. Здесь много любопытных лавчонок.

Майлз провел ладонью по выпуклой крышке старого бюро, раздвинул шторы и выглянул на улицу.

– Вам нравится жить в центре?

Сара выдвинула ящик, взяла ножницы и стала подрезать концы стеблей.

– Да, вот только шум не дает спать по ночам. Толпы людей шатаются по улицам, вопят, дерутся, веселятся до рассвета. Поразительно, что мне еще удается поспать! – пошутила она.

– Так тихо?

Сара принялась ставить цветы в вазу.

– Знаете, я никогда раньше не жила в городе, где, похоже, к девяти часам все уже в постели. После захода солнца Нью-Берн становится городом призраков, что, впрочем, значительно облегчает вам работу, не так ли?

– Честно говоря, разница для меня небольшая. Если не считать извещений о выселении, моя власть распространяется и за пределы города. В общем, я работаю на округ.

– Расставляете ловушки слишком резвым водителям, которыми так знаменит Юг? – игриво осведомилась она.

Майлз покачал головой.

– Нет, это обязанности дорожного патруля.

– Значит, если вы утверждаете, что у вас не слишком много работы, то…

– Совершенно верно, – кивнул он. – Ничего более сложного, чем занятия с сыном, у меня нет и быть не может.

Рассмеявшись, она поставила вазу в центр стойки.

– Прелестные цветы. Спасибо, – поблагодарила она и, выйдя из-за стойки, потянулась к сумочке. – Куда мы идем?

– Недалеко. Это прямо за углом. «Харви-Мэншн». Да, и на улице прохладно, так что вам, возможно, следует захватить жакет, – заметил он, глядя на ее платье без рукавов.

Сара подошла к шкафу, вспоминая сообщение матери и жалея, что вообще его слушала. Она ненавидела холод и часто простужалась. Но вместо того чтобы снять с вешалки «тот, длинный, зеленый», в котором ей было бы тепло и уютно, она выбрала жакет полегче, который бы понравился ее матери. Элегантный.

Когда она накинула жакет, Майлз уставился на нее так, словно хотел сказать что-то, но промолчал.

– Что-то не так? – догадалась она.

– Ну… на улице очень холодно. Уверены, что не хотите одеться потеплее?

– Вы не возражаете?

– А почему я должен возражать?

Сара с радостью поменяла жакеты, вытащив тот самый, зеленый и длинный, и Майлз помог ей одеться.

Заперев дверь, они спустились вниз, и щеки у Сары мигом разрумянились от холода. Она инстинктивно сунула руки в карманы.