Николас Спаркс - Крутой поворот

Они не стихали, пока я не выключил зажигание и не смог наконец открыть дверь. И тогда крики превратились в паническую молитву.

– Нет, нет, нет… – твердил я, подбегая к капоту. Как уже говорилось, машина была старой модели и могла выдержать более сильный удар, чем нынешние авто. Но я не увидел тела. Меня охватило внезапное предчувствие, что я переехал женщину, что тело застряло под днищем машины, и перед глазами замелькали ужасные картины. Я почувствовал, как судорожно сокращаются мышцы живота.

Могу сказать вам, что я не тот человек, который легко теряет самообладание – люди часто удивляются моему самоконтролю, – но признаюсь, что в тот момент согнулся в три погибели. Меня едва не вырвало.

Немного успокоившись, я заставил себя заглянуть под машину. Но ничего не увидел.

Я обежал машину в поисках тела. И снова ничего не увидел.

У меня возникло странное чувство, что я, возможно, ошибся, что все это игра воображения.

Тогда я стал проверять обочины, сначала одну, потом другую, вопреки очевидности надеясь, что просто задел женщину и она, возможно, лишилась сознания от удара. За машиной ее тоже не было. И вдруг я понял, где она лежит.

В животе опять все перевернулось. Я подошел к капоту. Фары все еще были включены. Спотыкаясь, я сделал пару нерешительных шагов. И только тогда увидел ее в канаве, ярдах в двадцати от машины.

И стал мучиться вопросом, как лучше поступить: побежать ли в ближайший дом и вызвать «Скорую» или подойти к ней. Последнее казалось достаточно разумным решением. Я направился к ней. Но ноги отказывались идти, словно чем медленнее я буду двигаться, тем вернее все обойдется.

Я сразу заметил, что тело согнуто под неестественным углом. Левая нога лежала на правом бедре, потому что колено было жестоко вывернуто. Одна рука была придавлена телом, другая – вытянута над головой.

Женщина лежала на спине.

Глаза были открыты.

Помню, до меня не сразу дошло, что она мертва. Во всяком случае, в первую минуту. Но я тут же заметил, что у нее глаза будто затянуты пленкой. И выглядели ненастоящими, как у манекена в магазинной витрине. Но, видимо, именно их полная неподвижность подсказала правду. За все время, что я стоял над ней, она ни разу не моргнула.

Именно тогда я заметил лужу крови под ее головой, и все мгновенно сошлось: глаза, положение тела, кровь…

И я впервые точно понял, что она мертва.

Кажется, я рухнул рядом с ней. Не помню, чтобы принимал сознательное решение быть к ней ближе, но обнаружил, что сижу на земле. Я приложил ухо к ее груди. Попытался сделать искусственное дыхание. Проверил пульс. Старался уловить хоть какое-то движение. Хоть что-нибудь, что побудило бы меня к дальнейшим действиям.

Ничего.

Позже, если верить газетам, вскрытие покажет, что она умерла мгновенно. Упоминаю об этом, чтобы вы знали: я сказал чистую правду. У Мисси Райан с самого начала не было ни единого шанса. Что бы я ни сделал, было уже поздно.

Не знаю, как долго я оставался рядом с ней, но времени, должно быть, прошло немного. Помню, как, шатаясь, подковылял к машине и открыл багажник. Как нашел одеяло и прикрыл ее. В то время это казалось самым правильным поступком. Чарли заподозрил, что я таким образом хочу попросить прощения, и, оглядываясь назад, думаю, что отчасти так и было. Но отчасти еще и потому, что не хотел, чтобы все увидели ее такой, какой увидел я. Поэтому и прикрыл ее, словно прикрыл свой грех.

После этого в моей памяти все спутано. Я очнулся только в машине, когда ехал домой. Этого я объяснить не могу, потому что был не в состоянии связно думать. Случись нечто подобное сейчас, будь тогда у меня нынешний жизненный опыт, я бы так не поступил. Побежал бы в ближайший дом и вызвал полицию. По какой-то причине в ту ночь я этого не сделал.

Не думаю, что пытался скрыть преступление. Во всяком случае, не тогда. Но, вспоминая о случившемся и пытаясь понять, как все было… наверное, я поехал домой инстинктивно, в поисках убежища. У меня не было выхода: я просто среагировал на ситуацию.

И я ничего не предпринял, вернувшись домой. Помню одно: я в жизни не был так измучен, как в ту ночь, и вместо того чтобы позвонить в полицию, рухнул на кровать и уснул.

И открыл глаза только утром.

Есть нечто ужасное в первые моменты после пробуждения, когда подсознание подсказывает, что произошло что-то жуткое. Пока все не вспомнишь.

Именно это я испытал, когда проснулся. И почему-то не мог дышать, словно воздух не проникал в легкие. Но как только сумел вдохнуть, все вернулось с новой силой.

Дорога.

Наезд.

Изломанное тело Мисси.

Я закрыл лицо руками, не желая этому верить. Помню, как сильно забилось сердце, как истово я молился, чтобы все это оказалось сном. У меня и раньше бывали такие сны, казавшиеся настолько реальными, что требовалось несколько минут серьезных размышлений, прежде чем я понимал свою ошибку. Но на этот раз реальность никуда не девалась. Наоборот, вспоминались все более страшные подробности, пока я не почувствовал, что тону в них, словно в бурном океане.

Вскоре я увидел статью в газете.

И именно тогда свершилось мое настоящее преступление.

Я видел снимки. Читал о том, что произошло. Пробегал глазами выдержки из полицейских протоколов, изучал клятвы найти негодяя, сколько бы времени на это ни потребовалось.

Потом наступило ужасное озарение: то, что произошло с Мисси, этот кошмарный, кошмарный несчастный случай, вовсе не рассматривается как несчастный случай. И считается почему-то преступлением.

Бегство водителя с места аварии – вот как это называется. Уголовное преступление.

Я увидел на стойке телефон, словно манивший меня.

Вчера я сбежал.

По их мнению, я виновен, каковы бы ни были обстоятельства.

И снова скажу: несмотря на все, что случилось той ночью, что случилось тогда, это не было преступлением, какие бы обвинения ни перечислялись в статье. Той ночью я не принимал сознательного решения удрать. Потому что вообще ничего не соображал.

Нет, мое преступление свершилось не прошлой ночью.

Мое преступление свершилось на кухне. Когда я посмотрел на телефон и не позвонил.

Хотя статья потрясла меня, но в тот момент мое мышление было ясным. Я не извиняю себя. Меня извинить невозможно. Просто на одной чаше весов лежали мои страхи, а на другой – то, что было правильно и необходимо сделать. И страхи перевесили.

Я боялся попасть в тюрьму за то, что в глубине души считал несчастным случаем, и принялся изобретать предлоги. Кажется, твердил, что позвоню позже.

И не позвонил.

Сказал себе, что подожду пару дней, пока буря не уляжется, а потом позвоню.

И не позвонил.

Потом решил признаться после похорон.

Но к тому времени понял, что уже слишком поздно.

Майлз выбежал из участка, прыгнул в машину, включил сирену и мигалку и рванул с места за угол, почти теряя контроль над управлением, снова и снова вдавливая акселератор до упора.

Он вытащил Симса из камеры, заставил подняться наверх и быстро провел через офис, не обращая внимания на недоуменные взгляды. Чарли как раз говорил по телефону в своем кабинете и при виде побелевшего лица Майлза бросил трубку, но не успел ничего сказать: Майлз и Симс уже были у двери. К тому времени как Чарли спустился вниз, Майлз и Симс уже разошлись. Чарли решил идти за Майлзом и окликнул его. Но тот, ни на что не обращая внимания, рванул на себя дверцу патрульной машины.

Чарли ускорил шаг, но добрался до машины в ту минуту, когда Майлз уже завел мотор. Чарли только успел постучать в стекло.

– Что происходит? – крикнул он.

Майлз знаком велел ему убираться с дороги, и Чарли в недоумении застыл. Вместо того чтобы опустить стекло, Майлз включил сирену и вырвался с парковки. Прибавил скорость и, визжа шинами, выехал на мостовую.

Чарли помчался к себе и схватился за рацию, требуя, чтобы Майлз объяснил ему, что происходит. Майлз не потрудился ответить.

Езды от офиса шерифа до участка Тимсонов обычно было минут пятнадцать, но при такой скорости, да еще с включенной сиреной, потребовалось восемь минут. К тому времени, когда Чарли связался с ним по рации, Майлз уже был на полпути. На шоссе скорость его машины достигала девяноста миль в час. Когда он добрался до съезда к передвижному дому Отиса, адреналин уже вовсю бушевал в крови. Майлз так крепко сжимал руль, что онемели руки, хотя в таком состоянии он этого не осознавал. Ярость застилала глаза.

Отис Тимсон ранил его сына, бросив в окно кирпич.

Отис Тимсон убил его жену.

Отису Тимсону это почти сошло с рук.

На проселочной дороге машину стало бросать из стороны в сторону. Деревья по обочинам сливались в неровную полосу. Майлз не видел ничего, кроме дороги впереди. Когда она свернула вправо, Майлз снял ногу с акселератора и стал сбавлять скорость. Он почти на месте.

Два года Майлз ждал этого момента.

Два года изводил себя, живя с ощущением неудачи.

Отис.

Еще секунда, и машина замерла в центре участка. Майлз вышел. Стоя у открытой дверцы, он обозрел фургоны, пытаясь уловить малейшее движение. Малейшее шевеление. Челюсти его были намертво сжаты, хотя он впервые в жизни не боялся потерять самообладание.

Он отстегнул кобуру и сжал рукоять пистолета.

Отис Тимсон убил его жену.

Хладнокровно сбил машиной.

Здесь царила зловещая тишина, которую нарушало только тиканье остывающего мотора. Даже ветви деревьев были неподвижны. Даже щебета птиц не было слышно. До Майлза донеслись звуки собственного хриплого дыхания, шорох скользившего из кобуры пистолета…

День был холодный, но солнечный. На небе – ни единого облачка.

Майлз продолжал ждать. Наконец сетчатая дверь приоткрылась, скрипнув ржавыми петлями.

– Что нужно? – прохрипел невидимый мужчина. Судя по голосу застарелого курильщика, привыкшего к сигаретам без фильтра, это Клайд Тимсон.

Майлз присел, пользуясь дверцей как щитом, на случай если сейчас прогремят выстрелы.

– Я за Отисом. Приведи его!

Дверь захлопнулась.

Майлз снял пистолет с предохранителя и взвел курок. Сердце по-прежнему гулко билось. Прошел самый долгий момент его жизни… и наконец дверь снова заскрипела, открытая чьей-то рукой.

– Какие обвинения? – допытывался голос.

– Вызови его сюда.

– Зачем?

– Он арестован! Быстрее! Выходи! Руки за голову!

Дверь опять захлопнулась, и Майлз неожиданно осознал всю опасность своего положения. В спешке он подверг себя опасности. Здесь четыре передвижных дома, два впереди и по одному сбоку, и хотя он никого не видел, все же знал, что внутри находятся люди. На участке было полно битых машин, загораживавших обзор, и Майлзу вдруг показалось, что Тимсоны стараются выиграть время, смыкаясь вокруг него.

Какой-то частью сознания он понимал, что следовало бы захватить с собой людей. Даже сейчас не поздно запросить подмогу.

Но он этого не сделал.

Ни за что.

Не сейчас.

Наконец дверь снова отворилась, и на пороге появился Клайд, держа в руке чашку кофе, словно во дворе не происходило ничего необычного. Однако, увидев направленное на него дуло пистолета, он попятился.

– Какого черта вам тут надо, Райан? Отис ничего такого не сделал!

– Я должен его арестовать.

– Только непонятно, за что!

– В участке ему будут предъявлены обвинения.

– Где ваш ордер?

– На это ордер не требуется! Он арестован!

– У человека есть права! Вы не можете врываться сюда и чего-то требовать! Говорю вам, у меня есть права. А если у вас нет ордера, проваливайте отсюда ко всем чертям! Мы сыты по горло вами и вашими обвинениями!

– Я не шучу, Клайд! Давай его сюда, или через пять минут здесь будут все шерифы округа, и тогда тебя арестуют за укрывательство преступника!

Это было чистым блефом, но все же сработало. Уже через минуту Отис появился в дверях и подтолкнул отца локтем. Майлз повел дулом пистолета и прицелился в Отиса. Но тот, как и отец, не казался таким уж встревоженным.

– Отойди, па, – спокойно сказал он. При виде его физиономии Майлзу смертельно захотелось спустить курок. Душа в себе вихрь удушливой ярости, он поднялся и стал обходить машину.

– Сюда. Немедленно спускайся сюда! – крикнул он, продолжая целиться в Отиса.

Отис загородил собой отца, но остался на крыльце.

– В чем меня обвиняют, шериф Райан?

– Ты прекрасно знаешь, в чем именно! А теперь – руки вверх!

– Боюсь, что не смогу выполнить ваше требование.

Несмотря на возможную опасность, вдруг потерявшую для Майлза всякое значение, он продолжал идти к дому, по-прежнему держа Отиса под прицелом. И чувствовал, как туже сжимается лежавший на курке палец.

«Шевельнись. Только шевельнись…»

– Спускайся с крыльца!

Отис глянул на отца, который, казалось, вот-вот взорвется от злости, но когда перевел взгляд на Майлза, увидел в его глазах столько безумной ярости, что поспешно выполнил приказ.