Если бы тетушка Гортензия не была здесь постоянной клиенткой, то элегантная дама-администратор, сидевшая за большим старинным столом, вежливо попросила бы ее назвать свое имя, домашний адрес и номер телефона и записала бы все это в книгу регистрации посетителей. Она поинтересовалась бы также тем, по чьей рекомендации пришли сюда посетители. Такая процедура помогала выявить шпионов и тех, кто заходит просто от нечего делать, и отделить их от настоящих потенциальных клиентов. Промышленные шпионы редко пытались пробраться сюда после того, как состоялось .официальное представление новой коллекции: они и так получали всю необходимую им информацию уже на третий день после первого показа. Но со вкусом одетые женщины — иногда и вправду клиентки Диора, например, владелица крупнейшей косметической фирмы Елена Рубинштейн, — часто приходили на показ новой коллекции в сопровождении заметно хуже их одетого «друга», который на поверку оказывался обычным дамским портным. Таких людей неизменно выдавали туфли, сумки и перчатки, которые никогда не бывали у них первоклассными.

— Здесь так удобно, — сказала тетушка Гортензия, когда все трое уселись в изящные золоченые кресла первого ряда в салоне, отделанном в бледно-серых тонах. — Но все-таки я никогда не смогу понять, с чего мужчины вбили себе в головы, будто женщины любят ходить по магазинам и заниматься покупками. Это просто мучительное, тяжелое испытание, которое надо пройти, если хочешь быть хорошо одетой и приобрести что-нибудь новенькое. В нем два этапа мучений. Во-первых, надо выбрать то, что тебе нравится. А во-вторых, добиться того, чтобы оно на тебе хорошо сидело… И сколько же я спорила с подгонщиками! Вот почему я стала ходить к Диору — я терпеть не могу ходить в магазины. В салоне никогда не чувствуешь себя такой униженной, как в магазине, где тебя непременно заставят мерить то, что тебя полнит, в чем тебе неловко или же что тебе категорически не идет.

— А то еще начнут заявлять, что у тебя нестандартный размер. Сразу ощущаешь себя каким-то уродом, — поддержала ее Джуди.

— Совершенно верно. Проще пойти к Диору. Здесь дороже, но тут никогда не купишь за свой деньги какую-нибудь дрянь и всегда прекрасно выглядишь в том, что купила. О, а вот и первая модель!

На сцену начали выходить высокомерно державшиеся элегантные манекенщицы. Они появлялись, принимали определенную позу, выдерживали ее некоторое время, а затем неторопливо фланировали назад и скрывались за серым бархатным занавесом. Аудитория внимательно, придирчиво осматривала каждое платье, как вглядываются в лошадь, покупаемую на аукционе.

— У этой девушки такая тонкая талия, это же попросту невозможно! — поразилась Джуди при виде манекенщицы с черными как смоль волосами, на которой было светло-серое фланелевое пальто, туго перетянутое широким серебристо-серым поясом из телячьей кожи. — И куда у нее только еда помещается?!

— Если снять пояс, — прошептала ей тетушка Гортензия, — то в этом месте фланели под ним нет, только подкладка из тафты, которая соединяет верхнюю часть пальто с нижней. Вот почему кажется, будто у нее очень тонкая талия. Но ей бы не стоило держаться так напряженно. Пьер Балман говорит, что, если хочешь произвести впечатление, вся штука в том, чтобы носить норковое манто так, будто это нечто, заурядное. А если на тебе простенькое пальто, его надо носить так, будто оно дороже норкового.

Последним номером в демонстрируемой коллекции было, как всегда, подвенечное платье: белое, с множеством начинающихся от плеч кружевных оборок, мелких, как бы кипящих и постепенно переходящих в двух с половиной метровый шлейф.

— Отлично! — одобрила тетушка Гортензия. — Платье невесты всегда должно быть таким, чтобы, пока она будет стоять на коленях у алтаря, всем присутствующим было бы на что поглазеть. Венчание — это так скучно, всегда заранее знаешь все, что будет дальше. Так, а теперь пойдем на примерку.

Они перешли в примерочную.

— По три примерки на каждое платье, — жаловалась тетушка Гортензия, — но зато в результате сидит идеально. В этом — главное достоинство одежды, сшитой на заказ. Вам не кажется, что в талии хорошо бы чуть-чуть посвободнее? — спросила она примерщицу и снова обратилась к Джуди: — Хочешь знать, почему я выбрала именно это платье, Джуди? Оно достаточно оригинальное, но не кричащее. Только самые богатые, самые красивые и по-настоящему творческие женщины могут носить действительно оригинальную одежду. Я ни то, ни другое и ни третье. Но я хорошо знаю, как я хочу выглядеть. А большинство женщин одновременно надеется и выделяться, и не бросаться в глаза. Но это же невозможно!

— Тебе не кажется, что вырез здесь несколько другой, не такой низкий? — высказала критическое замечание Максина.

— Месье Диор дал на это свое согласие. Нельзя открывать ничего лишнего до половины седьмого вечера и когда тебе за сорок пять.

— Очень эффектно, — одобрила Джуди и тут же нарвалась на отповедь.

— Очень элегантно, дорогая. Слово «эффектно» изобрел Скиапарелли, он понимал под ним нечто самобытное и эксцентричное. Нельзя то быть эффектной, то не быть ею. Или уж дано, или не дано. Я не эффектна.

Тетушка Гортензия была женщиной, во всем стремившейся к совершенству. Достаточно энергичная и жесткая для того, чтобы знать, чего она хочет, и уметь добиваться этого, она никогда не щадила ничьих чувств, если речь заходила о совершенстве. Неизменно вежливая, она могла снова и снова возвращать платье, пальто или шляпку на переделку до тех пор, пока качество и вид вещи ее не удовлетворяли. Ничто и никогда не получало от нее более высокой оценки, нежели «удовлетворительно». Гардероб у тетушки Гортензии был не очень большой, но все — из тончайшего шифона, из наимягчайшего шелка, из самого изысканного твида или из самого гибкого и гладкого меха. Помимо того, что она заказывала у Диора, ее одежда включала несколько вариаций одного и того же костюма, которые она считала соответствующими своему возрасту и образу жизни. К каждому комплекту полагались две шляпки: одна маленькая, плотно сидящая на голове, а другая с большими полями, фетровая или соломенная. Эти простые костюмы были украшены изысканнейшими ювелирными украшениями. Если в одежде Тетушка Гортензия любила скромность, то в украшениях она к ней вовсе не стремилась и предпочитала массивные золотые вещи, тяжелые платиновые цепочки, крупные изумруды, обсыпанные бриллиантами, и длинные нити шишковатого, неправильной формы жемчуга.

После Диора тетушка Гортензия повела девушек выпить по чашке чаю в «Плаза Атенэ». Вдоль широкого коридора кучками стояли низкие бархатные кресла, в воздухе висел запах дорогих духов и сигар и тот специфический аромат, что обычно сопровождает американцев, помешанных на том, чтобы их одежда всегда была идеально выстирана и вычищена.

— Как вам понравился показ мод? — спросила тетушка Гортензия, когда к ним подвезли тележку с пирожными.

— Великолепно, — ответила Джуди, откидываясь на спинку кресла. Ей нравилось, что официант стоит рядом и ждет; нравилось заставлять его ждать, как это может нравиться только тому, кто сам когда-то работал официантом. — Великолепно и изумительно. Но мне кажется, что одежда должна быть практичной. А то, что мы видели, непрактично. Даже если бы я могла позволить себе это купить, мне оказалось бы не по карману содержать такую одежду в порядке. Поэтому я бы ее не купила, какой богатой я бы ни была. — Она подцепила вилкой меренгу. — Максина, не смотри на меня так, будто я оскорбляю божью Матерь. Как ты будешь стирать юбку, на которую ушло пять метров ткани? Какая химчистка возьмется чистить то белое бальное платье из крепа? И как ухитриться содержать в чистоте то кремовое замшевое пальто?!

— Ваши американские модельеры не могут сделать ничего даже отдаленно похожего на наши парижские коллекции, — возмущенно возразила Максина. — Вот почему сюда едут за модой со всего света.

— Послушай, Максина, я же сказала, что модели были божественные. Но я уверена, что для большинства женщин эти модели непрактичны. Тетушка Гортензия спросила меня, как мне понравилось, вот я и отвечаю. Я лично не намерена потратить полжизни, чтобы всего лишь содержать в порядке свою одежду.

Тетушка Гортензия, сидевшая в маленьком бархатном кресле совершенно прямо, как кадет из Сен-Сира[28], ответила:

— Очень интересное замечание. Я передам его месье Диору. Правда, он, конечно, не обратит на него ни малейшего внимания. Во всем мире есть только около восемнадцати тысяч женщин, которые достаточно богаты, чтобы позволить себе шить туалеты в Париже. И все они толпятся в очереди у его салона, так что ему незачем думать о том, практична ли его коллекция. Но Джуди совершенно правильно поступает, когда говорит то, что думает. Я сама тоже всегда так делаю. Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, я вела себя как тихая маленькая мышка — ну, может быть, не маленькая, но очень боявшаяся открыть рот. Перед Первой мировой войной, знаете ли, было принято, чтобы детей было видно, но не слышно.

— Я всегда говорю то, что думаю, просто потому, что иначе не умею, — сказала Джуди. — Я знаю, что европейцы считают меня невоспитанной, но не могу понять почему.

— Потому что ты бестактна и вечно орешь, — ответила Максина, все еще не остывшая от того, что Джуди осмелилась покритиковать самого Диора.

— Я иногда кричу, когда чем-то возбуждена или расстроена. Мне все время приходилось кричать, когда я была маленькой, иначе старшие просто не обращали на меня внимания.

— И не надо меняться, — посоветовала тетушка Гортензия. — Живи своим умом и не повторяй того, что говорят другие. Ты прямой человек и ждешь того же и от других. Твои манеры могут показаться грубоватыми тем, кто тебя не знает. Возможно, они даже кому-то не понравятся или кого-то насторожат. Но ты уже не ребенок и умение вести себя в обществе скоро приобретешь. Лично мне очень симпатична этакая очаровательная и прямолинейная наивность. По-моему, очень свежо и мило. — В задумчивости она отхлебнула из чашки. — Когда теряешь наивность, это совсем не то же самое, чем когда теряешь невинность. Наивность утрачиваешь тогда, когда приходится соприкасаться с миром в одиночку, самой. Когда постигаешь, что главное право жизни — убей или убьют тебя. Это совсем не то, чему учат в детстве. — Она взяла еще одно сахарное пирожное. — Я поняла это довольно быстро во время войны. Только тогда, в сорок два года, я осознала, что же такое жизнь на самом деле. Эта война была ужасающей, но иногда в ней открывалось и нечто захватывающее. Мне до сих пор недостает той лихорадки, в которой мы тогда жили. Максина знает, я предпочитаю не говорить, а действовать. Нельзя сидеть сложа руки и ожидать, пока в твоей жизни что-нибудь произойдет.

— Это верно, — страстно поддержала ее Джуди. — Надо действовать самому.

— Совершенно верно. Сколько же у нас было всего интересного среди этого ужаса и страданий! Морис, наш шофер, был в Сопротивлении моим начальником. Мы действовали на железных дорогах. — Отвечая на молчаливый вопрос Джуди, она сделала характерный жест рукой. — Взрывали их. А потом стали частью маршрута, по которому спасались бежавшие от немцев. Это было не так интересно, но зато гораздо опаснее. — Тетушка Гортензия изысканным движением помешала серебряной ложечкой в фарфоровой чашке.

— А где вы всему этому научились?

— Когда нужно, то учишься быстро. Очень быстро.

— Вы как будто жалеете, что вас воспитывали так, а не иначе.

— Да, мне бы хотелось, чтобы меня научили ожидать перемен во всем, в том числе и в самой . себе. Это ведь само собой разумеется. Когда тебе семнадцать, ты один человек. А когда двадцать пять, ты уже другой, с совсем другими целями, интересами, взаимоотношениями, с другими друзьями. Ты это и сама скоро поймешь. — Тетушка Гортензия замолкла на минутку, потом передернула плечами. — А еще через десять лет ты снова изменишься. А потом опять, и опять, и опять. И наконец, когда тебе будет столько лет, сколько сейчас мне, люди скажут, что ты сформировавшийся человек. А на самом деле это означает, что ты просто хочешь все делать по-своему. Это уже начало старческого эгоизма. — Она помолчала немного, приподняла со столика серебряный чайник, покачала им в воздухе. — Вы, девочки, кажетесь мне гораздо более взрослыми, чем была я в вашем возрасте. В шестнадцать лет я думала, что ничего не знаю, меня это очень тревожило, в восемнадцать я решила, что знаю все. А когда мне исполнилось тридцать, я поняла, что действительно ничего не знаю и, наверное, уже никогда не узнаю. Я впала в жуткую депрессию. Так и жила, пока не обратила внимание, что и другие тоже ничего не знают. На мой взгляд, если человек становится старше, это еще не значит, что он одновременно становится взрослее.

Вначале снобизм тетушки Гортензии покоробил Джуди. Но потом она поняла, и очень быстро, что тетушка всего-навсего француженка, к тому же в возрасте и богатая; что ей абсолютно безразлично мнение окружающих; что у нее немалый жизненный опыт и к ее высказываниям стоит прислушиваться. Вскоре Джуди уже была от нее без ума. Тетушка Гортензия так не похожа на ее собственную мать, поражалась Джуди, испытывая угрызения совести оттого, что, сравнивая двух этих женщин, отдавала безоговорочное предпочтение тетушке Гортензии. Она вспоминала устоявшийся образ жизни своего родного Росвилла, с ужасом думая, что и ее жизнь может пройти так, как прошла жизнь матери, — просто утечет куда-то день за днем, и никто этого даже не заметит, в том числе и ты сама. В отличие от своей матери Джуди не собиралась растратить собственную жизнь на то, чтобы провести ее в одном сплошном испуге перед любым возможным делом, любым начинанием.