Лейк Оливия - Крылья бабочки

Трейси в ответ улыбнулась и, не сдержавшись, потрепала его по курчавой голове, затем перевела взгляд на собравшихся.

Вечер еще не наступил – во дворе все так же светило солнце, – но кованые светильники мягким сиянием отражались в глазах людей. Они смотрели с любопытством и интересом, переговаривались, громко делясь новостями. Трейси почувствовала неловкость – она единственная была здесь чужой, – но это длилось недолго. Ее подхватил бурный поток из знакомств, вопросов и комплиментов. Она познакомилась с Солом Динаре – мужем Селии – и двумя их дочерями – Фабией и Констанцией, – которые приехали с мужьями и детьми. Также у четы Динаре был сын – Энцо. Он младший в семье – всего двадцать лет. Энцо учился в Неаполе и приехал в отчий дом на каникулы. Но с первого взгляда Трейси поразила Роза Мариотти – бабушка Марко.

Ей был девяносто один год. Она казалась маленькой, словно высохшей за годы, с седыми вьющимися волосами и живыми, до сих пор яркими, черными, как спелые маслины, глазами. Она сидела в инвалидном кресле, что ничуть не мешало ей быть хозяйкой в доме: к ней прислушивались и советовались, в ней чувствовалась энергия и сила духа – ни возраст, ни состояние здоровья этого не изменили.

Трейси усадили за большой круглый стол, застланный узорчатой скатертью, она оказалась аккурат напротив синьоры Розы и Марко, который улыбался тепло и искренне, но без какого-либо подтекста. Разговор не прекращался ни на мгновение, даже несмотря на обилие и потрясающий вкус угощений. Свежая чиабатта и подсушенная в печи брускетта, взбрызнутая оливковым маслом и посыпанная чесночной пудрой; кростини с соусом песто и хрустящая пита с кунжутом и ароматным маслом; мягкие сыры и острые колбасы; запеченные мидии и нежнейшая, нарезанная тонкими ломтиками, рыба. Фаршированные грибы, огромные креветки, свежие овощи – стол был уставлен всевозможными закусками, а ведь еще даже не подавали основные блюда. Трейси уже чувствовала себя сытой, а Селия с дочерями принесли огромное блюдо с пастой лингуини и морепродуктами в сливочном соусе, каннеллони, начиненные окунем и брынзой, и телятину с лимоном и каперсами. Рядом с Трейси сидел Энцо, который вполне сносно объяснялся на английском, и мечтал уехать в Штаты, под крыло своего кузена. Он-то и объяснял ей замысловатые названия блюд и хитро посмеивался над ее заявлениями, что она больше не сможет проглотить ни кусочка, ведь их ожидал десерт.

Вопреки боязни быть непонятой и остаться за бортом общей беседы, Трейси органично влилась в компанию. Она ведь гостья, и всё внимание было сосредоточено на ней: если она чего-то не понимала, ей переводили. Мужья дочерей Селии и Сола не говорили по-английски совсем, а сами женщины только расхожими фразами. Зато синьора Роза изъяснялась практически без акцента – в Нью-Йорке она прожила полжизни.

– Трейси, надеюсь вам понравилась наша стряпня? – добродушно поинтересовалась Селия.

– Это потрясающе: я никогда не ела так вкусно и так много! – Трейси была совершенно искренна, чем вызвала всеобщий смех.

– А вы сами нравится готовить? – спросила Конни, тщательно подбирая слова.

– Признаться, не очень, – ответила Трейси, поощряя улыбкой ее старание задать вопрос верно. Ей понравилась Констанция, отчего-то сильно напоминавшая Шэрен. Не внешне: маленький рост, темные волосы, смуглая кожа – ничего общего с лучшей подругой, похожей на золотистое солнце. Но в Конни чувствовалась та же нежность и доброта – это располагало и покоряло.

– Не умеешь? – удивилась Фабиа. Старшая дочь Селии пошла в отца: высокая, статная, фигуристая. В ней ощущался стержень и характер.

– Не то, чтобы не умею, – начала Трейси, когда синьора Роза прервала ее:

– А мужчина? И для него не готовишь?

– Я много работаю, поэтому… – Она смущенно пожала плечами.

– Будь он итальянцем, ни за что не потерпел бы подобного, – шутливо пожурила Селия, а синьора Роза воскликнула:

– Она слишком худая, чтобы понравиться итальянцу! Правда, Энцо?

– Мама! – неодобрительно вскрикнула Селия.

– Конечно, ба, – отозвался Энцо и, лукаво улыбнувшись, воскликнул: – Вella donna!19 – Он восторженно поцеловал пальцы, открыто заявляя, что гостья – настоящая красавица. Трейси звонко рассмеялась. Энцо Динаре казался ей настоящим итальянским Казановой, точнее, он мог вырасти именно таким. Высокий, пока достаточно худенький, но очень привлекательный: карие глаза в окружении длинных черных ресниц, чувственные губы, изогнутые на подобии лука, высокие скулы. Энцо был красноречив и обаятелен и явно уже сейчас пользовался успехом у противоположного пола. Трейси ничуть не обидело замечание синьоры Розы, хотя в более чопорной компании его назвали бы беспардонным. Наоборот, Трейси чувствовала, что это дружеское подтрунивание – знак расположения: ее приняли, поэтому держались абсолютно свободно. Она бросила взгляд на Марко: он улыбался одними уголками губ и выглядел довольным. За столом он держался так непринужденно и уверенно, что она сама поверила, что они только партнеры.

– Марко, а твоя жена научилась готовить? – тем временем прокряхтела синьора Роза, поворачиваясь к внуку. – Помню в ваш первый приезд она не знала, как печь разжечь.

– Анжела прекрасно готовит, мать ее всему научила. – Марко встал на защиту жены, и Трейси понравилось это. Она верила, что если мужчина оскорбляет одну женщину, завтра он то же самое скажет о тебе. Марко никогда не говорил об Анжеле плохо. Но здесь была и другая правда: он оскорблял ее не словом, а делом. Каждую ночь, обнимая Трейси, шепча ей нежные слова, он унижал жену.

Синьора Роза отмахнулась от его слов, явно сомневаясь в талантах его жены, и спросила:

– А вы знакомы с Анжелой?

– Да, конечно, я знаю миссис Мариотти. – Всё, последнее сомнение растаяло – вряд ли любовница была бы знакома с женой.

Следующие пару часов беседа протекала по-семейному непринужденно и очень весело: Трейси казалось, что чем больше члены семьи Мариотти ели, тем больше и громче они разговаривали! Она сама больше не могла проглотить и крошки, поэтому к десерту даже не притронулась, а вот густым сладким вином откровенно наслаждалась.

Трейси больше не требовался переводчик: все, кто мог хоть пару слов сказать на английском, так и делали, чем веселили синьору Розу, которая между взрывами смеха откровенно призналась, что давно так хорошо не проводила время и нарочито грозно сетовала Марко на его редкие визиты. Итальянская речь плавно перетекала в английскую и наоборот – всё это было так живо, красноречиво и сопровождалось красочными жестами, что Трейси не составляло труда не терять сути разговора.

Она откинулась на спинку удобного стула, подставляя лицо теплому вечернему ветру: окна были распахнуты, а легкий тюль то и дело взлетал, напоминая о длинном итальянском лете, благодаря которому комнату наполняли запахи оливы и лимонных деревьев. Трейси вообще казалось, что в самом палаццо был такой же сад как и во дворе: зелень, цветы и деревья были важным элементом декора буквально в каждой комнате, а неровная облицовка сводов, штукатурка под старый стертый камень и массивные арки создавали впечатление, что они затерялись во времени и попали в средневековый замок, только мебель была современной. Как ей объяснила Селия: это маленький кусочек старой Сицилии, которую помнила синьора Роза.

За окном давно стемнело, и ночная прохлада наконец сменила духоту итальянского дня, нежно лаская кожу и озорно перебирая блестящие листья в мангровых зарослях, покрывавших высокие горы. Ночь скрывала это от людских глаз, но радовала стройным шелестом слух. Хозяйкой дома было принято решение продолжить ужин на воздухе: в саду быстро накрыли стол – хлеб, сыр, салями и вино. Разговор завязался о былом: синьора Роза вспоминала мужа, ругала Америку, отнявшую его у нее, и грустила о единственном сыне, который погряз в делах и стал не частым гостем в родном доме. Трейси было интересно послушать об Антонио Мариотти. Она никогда не спрашивала Марко о родителях, только знала, что живут они в Лас-Вегасе и занимаются игорным бизнесом. Большего он не говорил, а она не спрашивала, а вот сейчас с интересом узнала о его матери – уроженке Кливленда, – с которой Антонио учился вместе в Пенсильванском университете. О сложных временах для их семьи после ареста деда Марко; о том, как Антонио Мариотти не просто реабилитировал их имя, но и стал успешным и богатым бизнесменом. Потом разговор плавно перетек на самого Марко, и Трейси подумала, что пора уходить: вино ударило в голову, разносясь жгучей хмельной сладостью по всему телу, а он был так близко – сидел в соседнем плетеном кресле, если перекинуть ногу на другую сторону, то можно коснуться носком туфли его колена.

– О нет, – Трейси жестом показала Родриго – мужу Фабии, – который собрался вновь наполнить ее бокал рубиновым вином, что пить больше не будет. – Я, наверное, пойду в свою комнату. Я немного устала.

– Конни, проводи девочку, – мягко произнесла синьора Роза. Констанция улыбнулась и сразу поднялась.

– Не нужно беспокоиться, я помню дорогу, – заверила Трейси, но Сол Динаре велел дочери сесть и смеясь, что-то быстро сказал на итальянском.

– Идите, – махнула рукой Селия.

– Andiamo, Marco20, – Сол выразительно начал поторапливать его, и Марко неохотно подчинился. А Трейси вообще перестала что-то понимать.

– Трейси, мой муж хочет угостить Марко своим домашним ликером. Они проводят тебя, – пояснила Селия.

Пока они шли через сад по шершавой каменной дорожке, Марко коротко переводил увещевания своего дяди. Тот говорил про свои виноградники и фантастическое вино, которое Трейси уже попробовала, а вот Лимончелло – лимонный ликёр, – который он начал производить не так давно, напиток совершенно особенный, и она просто обязана составить им с Марко компанию. Трейси ни слова не понимала из быстрой речи Сола, но его энтузиазм был так заразителен, что ей ничего не оставалось как согласиться.

Вход в винный погреб был из кухни: они спустились по узкой деревянной лестнице и оказались в прохладном небольшом помещении, где находился какой-то садовый инвентарь и прочая хозяйственная утварь. Сол поманил их дальше, щелкнул выключателем, озаряя просторную комнату, наполненную пузатыми бочонками и стеллажами, желтым светом. Трейси не успела оглядеться, как послышался щелчок, и мир померк.

– Пробки выбило, – после короткого, но сочного диалога, сердито констатировал Марко. Видимо, он тоже больше не хотел угощаться алкоголем. Трейси единственная была с телефоном, поэтому включила фонарик и спросила:

– Где щиток? Я включу.

Она не успела и шага сделать.

– No-no, signorina. Io stesso!21 – Сол аккуратно взял у нее телефон и пошел наверх. Как только круг света, который как сияющий ореол окружал его крепкую массивную фигуру исчез, Марко, стоявший чуть позади, обхватил Трейси за талию и крепко прижал к себе.

– La mia bella22. – Он скользнул губами по ее виску, Трейси повернула голову на бок и поймала его губы. Поцелуй был коротким – всего пара мгновений, – но жгучим до боли. – Не запирай дверь, я приду, – Марко обжег ее щеку горячим дыханием.

– Нельзя, – шепнула Трейси, он еще сильнее обнял ее, выбивая воздух из легких, затем резко отпустил, заставляя пошатнуться от потери опоры. Через секунду мир снова обрел краски, а Сол, громко причитая, спускался по лестнице. Он рассказывал что-то, затем откупорил высокую пузатую бутылку с жёлтой жидкостью и наполнил ею три бокала, висевших тут же, на подвесном поручне. Трейси не чувствовала вкуса, но восторгалась как можно более искренне. Она понимала, что принимать Марко – ужасно безрассудный поступок, но тело настолько истомилось без него и засыпать в его объятиях так приятно, что все обещания вести себя осмотрительно были забыты. Для Трейси даже во тьме сияло свое солнце.

Марко пришел в спальню Трейси далеко за полночь. Луна висела так низко над горизонтом, что серебристый свет прекрасно освещал массивную кровать. Он подошел ближе, на ходу стягивая темную футболку и кидая ее на стоявший возле небольшого столика стул. Трейси крепко спала: белая простынь откинута в сторону, сорочка задралась, обнажая стройные ноги и черные кружевные трусики. Щелкнула пряжка ремня – Трейси заворочалась и перевернулась на бок, поджимая одну ногу к животу и демонстрируя упругие ягодицы. Марко улыбнулся: у нее была прекрасная фигура, но задница – вне конкуренции. Он полностью разделся и бесшумно лег рядом, склоняясь к ее лицу, рассматривая во сне.

В его жизни никогда не было места для чего-то светлого, искреннего, бескорыстного. Или ты, или тебя. Была преданность, которая по большому счету основывалась на уважении и страхе. Если тебя перестанут уважать или бояться – конец. А дружба, нежность, любовь – все с выгодой, с расчетом и ничего просто так. Ему нравилась жизнь, которую он вел: власть, деньги, риск. Трейси зевнула, пряча лицо в подушку, а Марко легонько провел пальцами по ее плечу, сбрасывая с него тонкую бретельку. Раньше он не предполагал, что может получать удовольствие, любуясь спящей женщиной.