– Мне придется сказать об этом врачу.

– Говорите, – устало махнула рукой Трейси. Молодой настойчивый терапевт – меньшая из ее проблем. Проблем, о которых невозможно было не думать. Даже сейчас, проводив медсестру взглядом и улыбнувшись Шэрен, тут же возобновившей рассказ, Трейси погрузилась в себя, перебирая в памяти последние два дня.

А ведь она старалась говорить властям правду. О своих отношениях с Марко Мариотти, о теневой стороне его бизнеса, о которой она, по сути, не знала ничего, а каяться в том, что открывала для него фирмы-однодневки, не собиралась. Трейси не знала подробностей, не знала наверняка, чем они будут заниматься. Просто оказывала юридические услуги. Верили ей? Этого она тоже не знала.

Трейси подробно рассказала о дне, когда погиб Марко: о ее приезде в особняк в Дитмас-Парке, о том, как он, сославшись на занятость, предложил подвезти ее домой, о том, как выбросил из машины. Единственное, о чем она умолчала – убийство Тома Гана. Нет, специального агента Фредерика Косты. Трейси не знала, скрыл ли взрыв смертельное пулевое ранение Тома (даже мысленно произносить его настоящее имя было тяжело), но все равно придерживалась своей версии, каждый день ожидая, что ее обвинят во лжи. Пока никаких обвинений ей не предъявили.

Трейси не была уверена, что так останется и впредь, но по-другому поступить не могла. Правда о гибели Тома ему самому ничем не поможет, не изменит его ужасной судьбы. Скрывая ее, Трейси пыталась защитить репутацию и память Марко, не хотела своими губами обличать его чудовищный поступок, хотя знала наверняка: какими бы сведениями ни обладали власти, сколь серьёзные ни имели на руках доказательства – предъявить обвинение было некому, судить было некого, а пока вину не докажут в суде – человек невиновен. Марко Мариотти погиб невиновным, по крайней мере, в глазах широкой общественности.

– Ты меня совсем не слушаешь, – не укоряя – волнуясь, заметила Шэрен. С того дня, как разрешили навещать Трейси, Шэрен не раз замечала, как подруга уходит в себя и подолгу молчит с отсутствующим видом. Это не могло не настораживать. Трейси стала другой. И Шэрен не была уверена, что когда-нибудь увидит ее прежней, но надеялась, что скорбная тень, залегшая в глубине глаз, и печальная улыбка, кривившая уголки губ, со временем исчезнут. Время ведь лечит?..

– Прости, я… я просто задумалась.

– Может, расскажешь мне, – Шэрен нежно погладила ее руку, – о нем?


О нем…


Трейси почувствовала, как горький ком подступил к горлу, мешая говорить, дышать… Жить.

– Да, – выдавила она. – Но не сейчас. Я… я просто не могу. Просто не могу, – прошептала Трейси, закрывая глаза, пряча свои чувства, но они просачивались болью в сердце и солеными слезами сквозь ресницы.

– Милая моя, – Шэрен сжала ее руку: если бы она могла принять на себя хотя бы часть ее страданий, облегчить боль, то сделала бы это. – Плачь, не держи это в себе. Плачь, и станет легче.

Шэрен не знала, когда это произойдет, но надеялась, что это время обязательно наступит.

–//-

Трейси, пододвинув кресло к окну и обняв колени, наблюдала за кипевшей на улице жизнью, за видневшимися вдали зелеными верхушками деревьев, которые ласково перебирал ветер, за облаками стремительно проносившимися в сторону горизонта. Только конец августа, а осень уже вовсю хозяйничает, особенно ночью, когда тепла не хватает, и прохлада будит даже самый крепкий сон, колючей дрожью проходясь по ногам, заставляя кутаться в легкую простынь. Но сладко заснуть всё равно не получается: приходится просыпаться и плестись за теплым одеялом. Возможно, когда спишь не в одиночестве, всё по-другому. Возможно…

Трейси с трудом удалось убедить родных и друзей, что с ней всё в порядке, и единственное, что сейчас необходимо – время. Она хотела разобраться в себе, оплакать потери и решить, как жить дальше – и всё это в одиночестве. Мужчины поняли ее с полуслова, с женщинами было сложнее: мама и Шэрен названивали каждый день. Их забота и внимание были безумно приятны, но сбивали, заставляя сжимать волю в кулак и бодро отвечать, что у нее всё хорошо, потому что иначе они бы снова сорвались, бросив семью, которая нуждается в них не меньше. Но хорошо не было. Станет ли когда-нибудь? Трейси не знала, но сейчас ощущала острую потребность остаться одной: без вопросов, жалости и даже любви.

Когда отпала необходимость собирать себя, становясь сильной – становясь прежней, – Трейси разваливалась на куски, рыдая. Она много плакала: по Марко, Брендону, по себе самой.

Брендон… Он понял ее сразу, и после выписки они не виделись. Но она точно знала, что только благодаря ему агенты из бюро оставили ее в покое. И то, что она все еще адвокат – тоже его заслуга. Она действительно легко отделалась, пусть и не без ущерба для репутации: ее имя мелькало в прессе – конечно, гибель известного бизнесмена – новость лакомая, а явные намеки на их с Марко роман (в исключительно деловые отношения никто не хотел верить) делало ее даже пикантной. Несколько раз к ней в палату пытались проникнуть журналисты, но пока Трейси давала показания, к ней не подпускали никого, кроме самых близких родственников и друзей, которым можно безоговорочно доверять. А потом внимание газетчиков переключилось на волну преступлений, захлестнувшую Нью-Йорк. Трейси догадывалась, что происходит: мафия делит вотчину Марко. И она была рада, что в этой войне до нее никому нет дела. Просто женщина, обычная любовница, никто в их мире. В жестоком, диком, преступном мире мужчин.

Порыв прохладного ветра бросил в распахнутое окно несколько слетевших с деревьев высушенных листьев. Трейси обняла себя за плечи, почему-то вспомнив зиму и Аспен. Сколько всего произошло за это время. Как круто поменялась жизнь. Они с Брендоном изменились и больше никогда не будут прежними, а Марко…


Море

Солнце

И я. Это комплексная сделка.


А Марко больше не было. Трейси снова заплакала, тихо и горько. Она ведь всё знала про него, и всё равно какая-то часть ее души невозможно тянулась к нему. Её сердце вопреки всему безумно любило этого мужчину. Помиловал бы он её, сложись всё по-другому? Трейси не знала, да и было ли это важным? Главное, что, когда встал выбор жизнь или смерть, Марко выбрал жизнь. Её жизнь. Он спас её, защитил на голых инстинктах, подарил будущее. Значит, ненависть не до конца отравила его, и человека в нем было больше, чем зверя, так часто владевшего его душой. Значит, Марко погиб именно тем мужчиной, которого она полюбила несмотря ни на что.

Стук в дверь нарушил тишину, и Трейси, нахмурившись, вскинула голову: настолько чужеродным показался этот звук в квартире, насквозь пропахшей одиночеством. Она утерла рукавом слезы и пошла открывать, без опаски и нервозности – Трейси устала бояться.

– Привет, – Брендон, опершись плечом о косяк, с привычной хитрой улыбкой рассматривал ее, словно не было прошлого и красных от пролитых слез глаз.

– Зайдешь? – вместо приветствия спросила Трейси.

– У меня билеты во Францию, вылет через два часа.

– Зашел попрощаться?

– Нет, – он демонстративно вскинул руку, – в Париже мы будем как раз к завтраку. Ты же любишь горячие круассаны.

– В Париже?! – Брендон кивнул. – Вот так просто: взять и уехать.

– Так просто: взять и уехать.

– А работа? – Не её – его. Сама Трейси не знала, как будет жить дальше, не то что работать. И уж точно она не была уверена, что хочет оставаться в Нью-Йорке. Все это она озвучила Максу Уиллету – старшему партнеру своей фирмы. Он посоветовал не рубить с плеча и хорошо всё обдумать. Мистер Уиллет дал ей время прийти в форму, полностью восстановиться после несчастного случая – версия для широкой общественности взрыва на дороге. Он хотел, чтобы Трейси вернулась на работу, она же отчетливо сознавала, что это вряд ли возможно. Нет, туда нет.

– Мне кажется, нам обоим нужен отпуск эдак на год, – веско заявил Брендон.

– А твоя карьера? – недоверчиво спросила она.

– Да к черту её! – Он снова посмотрел на часы. – Полански, мы можем опоздать.

– Брендон, ну как же? А вещи?

– К черту тряпки. Возьми только паспорт.

– Спасибо, – тихо произнесла Трейси.

– За что?

– За всё.

– Благодарить меня будешь в отеле.

– Брендон, я не знаю… я больше ни в чем не уверена, – шепнула она, делясь своими сомнениями относительно их возможного будущего.

– Я понимаю и готов ждать.

Трейси слабо улыбнулась, удивляясь переменам, произошедшим с ними обоими: Брендон готов ждать, а она робеет перед мужчиной.

– Зайди, мне нужно переодеться. Я быстро.

– Я тебе говорил, что меня приняли в Международную организацию юристов? – останавливаясь напротив гардеробной, лениво поинтересовался Брендон.

– Нет, – выныривая из-за стеллажей с ворохом одежды в руках, медленно проговорила Трейси.

На губах Брендона сверкнула улыбка превосходства, отражаясь ярким светом во вспыхнувших глазах женщины, стоявшей напротив. И Брендон наконец-таки выдохнул: пустота, которую он видел в её глазах после смерти Мариотти, начала отступать, сменяясь интересом, загораясь азартом. Ведь он, по сути, снова обскакал её на профессиональном поприще.

– Да, теперь во Франции могу открыть частную практику. У тебя, кстати, как с французским?

– Не очень, – призналась Трейси, выходя к нему в узких выбеленных джинсах и топе. Дресс-код тоже к черту!

– Ничего не изменилось, – с напускным недовольством констатировал он. – Ладно уж, научу тебя.

– Чтобы свободно говорить на французском и тем более работать, мне нужно во Франции прожить как минимум год! – Трейси захлопнула окно, взяла сумочку с документами, и они поспешили к выходу.

– У тебя есть какие-то планы на этот год?

– Да нет, – бросила она, ставя квартиру на сигнализацию и закрывая дверь. Трейси опустила глаза, догадываясь к чему он клонит, но не могла не уточнить: – А у тебя?

– Теперь я абсолютно свободен. Поехали. – Брендон протянул ей руку: их пальцы переплелись, затем он с легкостью подхватил Трейси на руки и буквально сбежал с лестницы.

– Эй, – шутливо вскрикнула она, – я умею ходить!

– Это, чтобы ты не передумала.

– Не передумаю, – Трейси обняла его за шею, удобнее устраиваясь на руках, и, вздохнув полной грудью, положила голову ему на плечо и сказала: – Не дождешься.


Конец