Барбара Мецгер - Крылья любви

Они сумели поднять на ноги нескольких лошадей, отнюдь не могучих боевых коней, которые несли на себе в битву тяжеловооруженных рыцарей былых времен, однако вполне крепких строевых лошадок. Ардет оседлал прекрасного вороного жеребца по кличке Блэк-Бутч, хозяину которого уже никогда не придется ездить верхом. Он запомнил имя павшего героя, чтобы отправить позже денежную компенсацию его семье.

Сержант и граф погнали небольшой табунок назад в расположение походного лагеря кавалеристов, где лошадей можно было напоить и полечить. Старший конюх чуть ли не со слезами благодарил сержанта и Ардета. Было ясно, что он и вся команда нескоро забудут всадника на вороном коне и прочувствованный рассказ Кэмпбелла о невероятном умении его сиятельства обращаться с лошадьми.

Наспех глотнув вина и закусив его коркой хлеба – Ардет как-то забыл о том, что тело требует пищи, и голова у него закружилась, – он решил сам доставить Кэмпбелла в полевой лазарет. Стоны раненых, запах крови и вид страданий были сейчас для него хуже ада, но ведь он сам дал себе обет помогать другим.

Хорошо хоть, что они прошли мимо тех участков, где производили ампутации и прижигания.

– Вашу рану требуется только промыть и потом наложить швы, – сказал он сержанту.

Остановились они только там, где прямо на мокрой земле были расставлены походные кровати с тюфяками, набитыми соломой и покрытыми ветхими одеялами. Все места были заняты ранеными, ожидающими помощи.

– Боги великие!

За долгие века Ардету еще не доводилось даже во времена великого голода или обширного наводнения видеть столь опустошительную картину гибели множества людей.

Более половины всех этих несчастных скончается от потери крови, от заражения, вызванного грязью, попавшей в открытую рану, или от злокачественной лихорадки, занесенной в лазарет. Ардет знал это и считал, что чем скорее прекратить страдания обреченных, тем лучше для них.

– Пошевеливайся! – крикнул он. Любой, кто еще был в состоянии передвигаться или хоть как-то ковылять на собственных ногах, спешил уступить дорогу высокой темной фигуре в развевающемся плаще, но Ардет не обращал внимания на злополучных смертных.

Еще одна вспышка потустороннего света.

– Да, хорошо тебе отдавать приказы, – проворчал один из раненых. – Если бы некоторые занимались делом вместо того, чтобы мечтать о том, чего не может быть, то другим не пришлось бы работать так тяжело.

Смирение было в той же мере не свойственно сэру Корину Ардсли, как и призраку по имени Ар в его загробной жизни, а также нынешнему лорду Ардету, тем не менее граф поклонился со словами:

– Приношу извинения.

Хирург в испятнанном кровью фартуке повернул голову. Губы его искривила издевательская усмешка, когда он увидел перед собой хорошо одетого человека.

– Моим подопечным, милорд, нужен лауданум, а не изысканные словеса и хорошие манеры. Мы слишком заняты, чтобы уделять время таким, как вы.

– Но у меня есть некоторый опыт лечения болезней, – ответил Ардет без малейшей запальчивости. – И я знаю способы успокаивать страждущих без применения опиатов.

– Как герр Месмер,[1] да? Я читал о нем.

– Да, что-то вроде этого. На теле человека есть такие точки, проводники сна. Надавливая на них, можно усыпить больного. Существуют и другие способы избавить от боли.

Сержант Кэмпбелл сделал шаг вперед.

– Я видел, как этот джентльмен действовал на лошадей. Он прямо творил чудеса.

– Очень хорошо. Мы можем использовать все, что дозволяет Всевышний, пусть и этот джентльмен попробует нам помочь, – сказал врач и вернулся к своему, казалось, не имеющему конца шитью. – Но ворон должен убраться отсюда. Нам не надо, чтобы этот символ смерти хлопал тут крыльями и пугал раненых.

– Этот ворон… – начал было Ардет, но птица захлопала крыльями и запрыгала у него на плече, выкрикивая:

– Я живой! Живой!

Врач и все раненые поблизости хором ахнули. Ничего себе – сначала появившийся среди них незнакомец орал что-то на чужих языках, а теперь подал голос его любимчик!

– Он хочет сказать, что его зовут Олив,[2] – поспешил пояснить Ардет. – Я почти научил это пернатое произносить свое имя, но у него это пока что плохо получается. – Он подкрепил свои слова угрожающим взглядом, который бросил на гремлина. – Если его присутствие беспокоит людей, я велю ему побыть где-нибудь подальше отсюда. – Гремлину Ардет сказал еле слышным шепотом: – Поищи мой знак. Кажется, мне придется ненадолго задержаться здесь.

Кэмпбелл рассказал солдатам и санитарам о том, чем занимался джентльмен на поле битвы. Даже пехотинцы любили лошадей, и потому они забыли о том, что видели и слышали, и приняли щегольски одетого смельчака в свою среду с полным дружелюбием.

Ардет приступил к работе.

Спустя несколько часов – он их не считал – Ардет услышал, что поблизости началась какая-то суета. Кто-то явно более старший в чине, вроде бы майор, кричал на хирурга, который в ответ только мотал головой.

– Я вам говорю, что есть офицеры, которые нуждаются в помощи врача! – продолжал майор.

– А я вам говорю, что не могу отпустить ни одного человека из моих людей. Они и без того почти валятся с ног от напряжения.

– А кто этот человек? – спросил майор, указывая на Ардета. – Он, кажется, знает свое дело. Его пациенты не стонут, и руки у него по крайней мере чистые.

– Это Ардет. Его добровольная помощь просто благословенна.

Майор направился к Ардету, не обращая внимания на раненых, между которыми проходил.

– Мы нуждаемся в вашей помощи в палатке для офицеров.

– Во мне нуждаются здесь.

– Поймите, ранен генерал.

– Разве жизнь ваших товарищей по службе ценнее жизней тех, кто сражался за них?

Майор выпрямился, но даже при такой позиции он был ростом ниже Ардета.

– Они офицеры и джентльмены.

Ардет не мог не обратить внимание на то, что мундир у этого господина был без единого пятнышка, что ворот и обшлага кителя оторочены кружевом. Он знавал таких щеголей.

– Вы участвовали в сражении?

– Разумеется. Я майор Уиллфорд, и вывел свой отряд на позиции, прежде чем вернуться в главный штаб за дальнейшими приказаниями.

– То есть вы превратили этих так называемых простых людей в пушечное мясо и приказали им маршировать навстречу верной смерти?

– Ваше имя, наглец!

Ардет повернулся к майору и увидел, что тот положил руку на эфес сабли.

– Я Корин, граф Ардет.

Теперь офицер выглядел явно смущенным.

– Никогда не слышал о таком графе, а я хорошо знаю книгу пэров, – сказал он.

Ардет решил, что это удачный момент, чтобы начать плести свою паутину.

– Титул находился в состоянии безвестности, пока не объявился мой дед. Он был третьим сыном и, не надеясь получить наследство, пустился в странствия по свету. Его сын, мой покойный отец, также был страстным путешественником, так что даже геральдическая палата не могла определить его местопребывание. Я повидал Восток, Африку, Новый Свет, но не знал Англию. Это пора изменить. Документы, подтверждающие мое происхождение, уже оценены и утверждены, так что вы, клянусь в этом, в дальнейшем услышите обо мне больше, но не сегодня и не в офицерском собрании. Всего хорошего, майор.

Офицер зашагал было прочь, но почти тотчас вернулся, преследуя большую черную птицу, которая опустилась Ардету на плечо. Ворон держал в клюве похожий на пуговицу золотой кружок.

– Вор! – завопил майор Уиллфорд, едва не наступив на ногу спящему солдату.

– И притом вор неудачливый, – проворчал Ардет. – Эта вещь ничуть не похожа на песочные часы.

– Песочные часы? У вас что, мозги не в порядке? Это же медаль, клянусь святым Георгием! И я ее заслужил!

– В самом деле? – Ардет вернул медаль офицеру, который при этом насупился. Руки и одежда Ардета теперь уже были далеко не такими чистыми, как прежде.

Уиллфорд заговорил уже более примирительно:

– Вы все-таки должны отправиться вместе со мной в офицерские казармы. Здесь не место для джентльмена.

– Но здесь я нужен в большей мере.

– Вы не преуспеете в Англии, поймите, при таком вашем поведении. Лояльность по отношению к собственному положению очень много значит.

– А как насчёт лояльности, проявленной вами по отношению к вашим солдатам? Вы ускакали прочь на лошади, предоставив им погибать. Думаю, вам не хотелось бы, чтобы я поговорил об этом с вашими старшими в чине товарищами по оружию!

Майор снова опустил руку на эфес сабли. – Вы посмели назвать меня трусом?

Граф не ответил. Вместо этого спросил:

– Вы намерены сделать мне вызов? Не хлопочите. Я не стану драться с вами на дуэли. Пролито слишком много крови, а жизнь слишком драгоценна, даже такая, как ваша.

Майор побагровел – он слышал сдержанные смешки раненых солдат.

– Чужеземный бродяга никогда не будет принят в высшем английском обществе! Мой шурин – герцог Снеддин. Уж он-то позаботится о том, чтобы вас не приняли ни в один клуб для джентльменов, не приглашали в приличные дома! Вы станете отщепенцем в высшем обществе!

– Кажется, я забыл упомянуть о состоянии, которое мой дед успел приобрести в своих странствиях, и о том, как мой отец утроил это состояние? – Эти его слова отнюдь не показались бы нелогичными тому, кто доподлинно знал обыкновения аристократии. – Мои собственные вложения также принесли мне прекрасный доход.

Майор лорд Уиллфорд повернулся.

– Можете отправляться прямиком в ад, сэр!

– Ах, но ведь я только что оттуда!

Если бы у нее было хоть какое-то занятие, Джини перестала бы непрестанно размышлять о своем положении. Если бы ей хоть чуточку повезло, она уснула бы глубоким сном от изнеможения и тогда вообще ни о чем не думала бы. Но с ее-то везением, решила Джини, ей непременно снились бы кошмары о том, что она в самый разгар войны осталась без гроша, без семьи, без возможности куда-нибудь уехать.

И это был не ночной кошмар. Это была реальность. Ее собственная жизнь. Имоджин Хоупвелл Маклин была опозорена, всеми оставлена, никому не нужна.

Она вытерла пот со лба еще одному раненому солдату, стараясь думать о несчастных страдальцах, до отказа заполнивших временный лазарет, а не о собственных горестях. Кроме того, до тех пор, пока она оставалась здесь и помогала ухаживать за ранеными, никто не спросил бы ее о том, почему она не проводит время в Брюсселе в обществе офицерских жен или почему не возвращается к себе домой, чтобы предаваться печали.

Она более не была желанной гостьей в обществе леди, чувствовала себя слишком ошеломленной, чтобы горевать, и у нее не осталось жилища.

Ее квартирная хозяйка обратилась в панику и сбежала из города, заперев все двери во время отсутствия Джини и выбросив все вещи жилички на улицу. И у Джини не оставалось денег на оплату квартиры, если бы даже хозяйка вернулась. Но об этом ей некогда было размышлять, нужно было позаботиться хотя бы о своих чемоданах, чтобы то немногое, чем она владела, не стало добычей воров и нищих.

В госпитале в ней по крайней мере нуждались. Никого не заботило отсутствие у нее опыта ухода за ранеными. Эти мужчины больше нуждались в сочувствии и утешении, нежели в уходе. Они не жаловались на то, что руки у нее дрожат, а голос прерывается. Она могла напоить их водой и выслушать их просьбы. Могла писать письма их женам и возлюбленным и подписываться как свидетельница под их завещаниями. Что значили ее беды по сравнению с их несчастьями, с их тяжкими муками?

Себялюбивый голосок нашептывал ей, что у солдат есть любимые, что у них есть что завещать и есть куда отправить завещанное. Их раны заживут, а ее душевная боль неизлечима.

Она не должна думать об этой боли, чтобы не обращаться мыслями к Элгину. У мерзавца недостало даже совести, чтобы погибнуть в бою, как герой. Его застали в ночь накануне битвы в объятиях чужой офицерской жены, слишком пьяного, чтобы защитить себя как положено. Нет, она определенно не должна больше думать об Элгине.

Она едва не рассмеялась – вопреки своему отчаянию – над тем, что ей больше не о чем думать, будь то прошлое, настоящее или будущее… Разве что о том мрачном незнакомце, который вошел широким шагом в наспех устроенную палатку полевого лазарета в ту самую минуту, как тучи прорезала ослепительная молния.

Говорили, что он приехал верхом на вороном коне. Глядя на его черный плащ, на черную птицу у него на плече, на его черные волосы и глаза, раненые начали перешептываться об ангеле смерти. Но этот человек начал помогать раненым и заступился за простых солдат перед заносчивым офицером. И то и другое было просто неслыханно, особенно для титулованного джентльмена. Его речь была правильной, как у человека образованного, хоть и чувствовался в ней какой-то чужеземный акцент; одежда дорогая, а держался он с достоинством, уверенностью в себе и силой, которых так не хватало самой Джини.