— И кто же победил? — Спросил Михалыч. — Губернатор, небось?

Семен Терентьевич хитро прищурился и понизил голос:

— Есть силы и посильней губернатора. У господина Ушкова связи в таких кругах в Петербурге! Я вам так скажу, Александр Михайлович. Я на железной дороге зубы съел. И дело свое знаю, и нужных людей, по части сведений своевременных во всяких таких проектах своего ведомства тоже знаю преотлично! В прошлом году Комиссия по новым дорогам выбрала проект Ушкова как наиболее достойный содействия. Ушков получил твердые заверения, что правительство даст гарантии под облигации ушковского будущего акционерного общества. Смекаете? Полагаю, надо нам с вами, Александр Михайлович, обговорить это дельце подробнейшим образом. Тут ведь можно с самых разных боков подойти. И участки по линии строительства скупить, если где найдется такая возможность, и акциями поинтересоваться есть резон. А я ведь все ветры в этом проекте улавливаю, от старых-то знакомых по своему ведомству. Знаете, как говорится: не зная броду, не суйся в воду. А уж я-то в железнодорожном деле броды зна-а-ю. — И Семен Терентьевич широко осклабился, показав желтые полупрозрачные зубы, съеденные, по его словам, на железной дороге.

Михалыч с очень заинтересованным видом дослушал его и с энтузиазмом поднял бокал:

— Дело говорите, Семен Терентьевич! Есть нам, о чем потолковать, есть, Семен Терентьевич. Таня! Господа! За технический прогресс!!

Четыре бокала звякнули курантами.

Глава 21

В Коктебель скатились на автомобиле около полудня. Осторожно пропетляли через болгарскую деревню. Остановились возле группы особнячков, хотя и нехитрых, но все же отличавшихся от однотипных болгарских домов некоторыми «архитектурными излишествами». Особенно выделялся дом поэта Максимилиана Волошина, который Таня узнала по характерной округлой граненой башне с высоченными окнами. Собственно, раньше Таня видела только эту башню, так как за ней все утопало в старом парке писательского дома отдыха. Теперь, при почти полном отсутствии деревьев, оказалось, что волошинский дом выглядел чем-то вроде маленького европейского замка, дворянского гнезда, образуемого кучкой разномастных построек, слепленных воедино и воздевающих посередине вверх из своих недр башню-донжон. Дом Волошина стоял на краю поселка, за ним был округлый мостик через ручей, а дальше в сторону Феодосии расстилалась пустошь, усеянная пучками травы.

В поселке было довольно шумно и многолюдно. В улочках между домиками пестрело от летних балахонов, а еще больше их оказалось там, где, судя по расположению волошинского дома, появится добротная коктебельская набережная Таниных времен, уставленная в те же времена десятками кафешек. Сейчас на этом месте был лишь невысокий откос, покрытый кое-где вытоптанной и выжженной травой. А в основном, песком и мелкими камешками. Сам пляж сиял золотом. Попадались среди этого замечательного золотистого песочка и камни, но это была не только банальная булыжная галька, а и разноцветные маняще-драгоценно посверкивавшие камешки.

Бросалось в глаза, что почти все встреченные не только у моря, но и в поселке, были босы, а женщины одеты гораздо проще и откровеннее, чем в Судаке и в Феодосии. В сухом воздухе холмисто-степного коктебельского пространства веяло свободой.

Поселок обошли в поисках жилья довольно быстро, это не заняло много времени, хотя проведать пришлось чуть ли не все местные дачи. Почти везде хозяева и прислуга разводили руками: все занято, очень много приезжих. В гостинице «Центральная», усеянной рекламой ванного заведения гостиничной хозяйки (Ванны Цефраковой. Теплая морская ванна. Цена 50 коп.), места оказались забронированы на две недели вперед. В гостинице «Первоклассная» нашелся только один свободный номер. Отправились искать жилье в болгарскую деревню, но и там все сдаваемые комнаты оказались заняты. Смогли только договориться в одной хате, чтобы переодеться и умыться, и оставить вещи до вечера. Хата, кстати, поразила ультрасовременным дизайном интерьера: круглые табуретки и низенькие круглые чайные столики, изобилие керамических и начищенных металлических круглых блюд разного диаметра на стене. Ярко-красные напольные дорожки, подушечки вдоль стен. Хоть ресторан открывай. Класс!

Оставив вещи и переодевшись, Таня с тремя спутниками отправилась обедать в прибрежное кафе «Бубны». В архитектурном отношении это заведение, торчавшее над самым пляжем, у края откоса, было очень примитивным Большой прямоугольный сарай с двускатной крышей. Скат продлевался далеко за пределы стены, образуя навес, подпертый высоким кривым бревном. И несколько столиков за пределами навеса, возле самого моря. В общем, барак. Но фишка была не архитектуре. Торец барака кричал яркими надписями и картинками, густо и вызывающе хаотично разбросанными по дощатой стене.

Почти все стены в «Бубнах» оказались разукрашенными в том же духе.

В картинках преобладали всякие закуски, но попадались и изображения людей. Внимание Тани привлек рисунок с солидным и довольно толстым господином, сопровожденный старинно-кладбищенской надписью:

«Прохожий, стой!

Се — граф Алексей Толстой!».

Еще более грузный мужчина, завернутый в оранжевое античное одеяние, характеризовался следующим текстом:

«Толст, неряшлив и взъерошен

Макс Кириенко-Волошин».

Последний персонаж был явно центром внимания в Коктебеле, о Волошине обнаружилась еще одна надпись:

«Бесстыжий Макс — он враг народа.

Его извергнув, ахнула природа».

Впрочем, преобладали в настенных росписях все-таки характеристики и визуальные образы товаров, а не потребителей:

«Для удаления глада

Слаще нет винограда».

«Желудку вечно будут близки

„Варено-сочные сосиски“».

«Нет лучше угощенья

Жорж-Бормана печенья».

«Выпили свекровь и я

По две чашки кофея».

«Мой друг, чем выше интеллект,

Тем слаще кажется конфект».

О негастрономической стороне жизни в Коктебеле тоже оказалось возможным узнать из бубновских фресок.

Довольно эротическая картинка с изображением гетеры в легком одеянии прозрачно намекала своим видом и надписью:

«Многочисленны и разны

„Коктебельские соблазны“!»

При виде одной из картинок Таня даже рассмеялась вслух. Нарисован был мужчина в черном котелке, черном костюме, с усатым лицом и стоячим воротником. Надпись при нем назидательно поясняла:

«Нормальный дачник, друг природы.

Стыдитесь, голые уроды!»

Под конец обеда Таня не удержалась и спросила бармена, в чем же, все-таки, состоят многочисленные коктебельские соблазны, кроме, конечно, моря, солнца и замечательного заведения «Бубны».

— Вольные нравы, сударыня, присутствие знаменитостей и отменный пляж с особенными камешками, — охотно ответил бармен. — Несмотря на старания госпожи Дейши-Сионицкой и общества курортного благоустройства, нравы у нас все более вольные. А вот прелестного песку становится все меньше. Вывозят подводами на бетонные работы-с. И песку все меньше, и камешков. Еще лет пять, и растащат коктебельские самоцветы. В это году приезжих втрое больше противу прежнего. Так что спешите отдыхать в Коктебеле.

— Самоцветы? — Откликнулся Семен Терентьевич, повернувшись всем корпусом. — Какие же?

— Очень разные встречаются. Сердолики, агаты, халцедоны, яшма, да многие. Их даже охотно покупают туристы в Ялте. Товар так и называется: «коктебельские камешки». Такого пляжа с драгоценными россыпями нигде больше в Крыму нет. Потому здесь не только дети, но и взрослые рыщут по пляжу, особенно на рассвете. Просеивают, что море вынесло. Попадаются очень ценные экземпляры-с.

— Ох, это по мне. Люблю я это дело, камушки-то, — мечтательно заговорил Семен Терентьевич. — Да чему удивляться, мне ведь это на роду написано. Яхонтовы мы. Так-то. Как увижу камень драгоценный, так сердце и загорается. Только ведь на жалованье мое не шибко разгуляешься. А на подарки мне фортуна не щедра. Видно, счастье дуракам бывает. Вот ведь прямо на моих глазах случай был. Эмир Бухарский, в который раз, в свое крымское имение пожаловал, да на симферопольском вокзале расположение духа у него хорошее случилось. И сразу двоих железнодорожников перстнями одарил. Рубиновыми. То бишь, с красным яхонтом. Так ведь я же Яхонтов! И чин у меня поболее! А этим дуракам досталось. Слыхал я, что на той же неделе один из тех болванов перстенек-то эмирский продал, да в запой ушел.

— А чего вдруг этот эмир перстнями разбрасывался перед дураками? — спросила Таня.

— Так ведь это же Эмир Бухарский. Неужто не слыхали о его чудачествах? Ну, то, что у него два дворца в Ялте, так то еще мелочь. А вот подарками он сыпал, как никто другой. Мог запросто даже орденом бриллиантовым наградить какого-нибудь крымского чиновника, за сущий пустяк. За красивы глазки, можно сказать. Орден называется «Золотая звезда Бухары». Да что там орден! Он русскому флоту целый крейсер подарил! Или миноносец… Запамятовал, — Семен Терентьевич сокрушенно вздохнул.

Помолчали. Заговорил бармен.

— Еще наш курорт славен литераторами. Вот уже лет пять как приезжают многие известные литераторы погостевать, а некоторые уж и дачи приобрели в собственное владение. На шоссе домик доктора Вересаева, известного писателя. Может, читали? «Записки врача». У моря дом детской писательницы госпожи Манасеиной. Гумилев бывал у нас, модный поэт. Граф Алексей Толстой, известный проказник. Ну, и, конечно, Макс Волошин. Да сама природа подсказывает: быть в Коктебеле поэтам. Вот ежели всего несколько шагов сделаете, станете на пляже да посмотрите вправо на Карадаг, то увидите в этой горе профиль Пушкина, обращенный к морю. Многие завсегдатаи наши, впрочем, уверяют, что это профиль господина Волошина.

— А самого Волошина где сейчас можно увидеть?

— Я слышал, он отправился сегодня в горы надолго, и увел с собою толпу поклонников. До заката едва ли вернутся.

— А кого сейчас еще из известных можно увидеть в поселке? Прямо сейчас.

— Часа полтора назад у нас тут подкрепился граф Толстой. Говорил, купаться идет. Пройдите вдоль моря, авось увидите. Ищите там, где женщины.

Глава 22

Михалыч отправился по риэлторским делам, а Таня в сопровождении железнодорожника и поручика пустилась по возвышенной полосе над пляжем. День был жаркий, и полтора десятка человек купались. Еще с полсотни отдыхающих расположились вдоль длинной береговой полосы.

Когда они остановились перекинуться парой слов с сидящей дамой в белом античном одеянии, из воды услышали звонкий возглас:

— Эй, господа, а ну-ка, отвернитесь, мне нужно выйти.

Мужчины, взглянув на темноволосую женскую голову, обращенную к ним из бликов морской поверхности, послушно отвернулись в противоположную сторону. Из воды, энергично размахивая загорелыми крепкими плечами, двинулась на берег девушка. Она оказалась совершенно обнаженной. Струи воды стекали внизу живота по большому, густому черному треугольнику волос, при виде которого гламурные девушки начала XXI века подавились бы своим мохито, от изумленного отвращения и презрения. Купальщица быстро растерлась полотенцем, поданным ей сидящей дамой, улеглась на живот, полотенцем прикрыла бедра и, задрав голову, весело крикнула:

— Мужчины, можете уже не отворачиваться!

Расспрашивая встречных о Толстом, Таня, наконец-то, получила долгожданное указание рукой. «Вон, видите, пара, за дамой в соломенной шляпе? Тот, что заходит в воду, и есть Алексей Толстой».

Таня со своими спутниками подошла поближе. Мужчина лет тридцати, с чувственными губами и скошенным подбородком, с темными гладкими длинными волосами, холеным толстым торсом, голый до пояса, энергично работал ладонями, стоя по колено в воде, заливая брызгами лежавшую на берегу девушку и заливаясь смехом. Девушка, преувеличенно визжа, пыталась увертываться:

— Алешка, дурак, холодно же! Обжигают твои брызги, мороз по коже! У меня вся одежда уже мокрая!

— Ну, так сними, обсуши!

Таня представила себе анонс-ссылку на интернет-портале:

«Скандальный писатель Толстой „отжигает“ на курорте с новой любовницей. Смотреть видео».

По предложению Тани, ее спутники обустроились вместе с ней на этом участке пляжа. Ей хотелось подольше наблюдать за веселым времяпровождением будущего руководителя советских писателей, автора «Буратино», «Петра Первого», «Гиперболоида инженера Гарина», «Хождений по мукам» и еще невесть какого количества классических текстов.