— Да не беспокойтесь вы так, ей-Богу, Михаил Дмитриевич! Может, и не будет войны в этом году. Что, в первый раз, что ли? Газетчики всегда так: пугают нашего брата. Сенсации им подавай. Вон, вспомните, в двенадцатом году тоже все шумели: «Война, война»! И ничего, обошлось, миновала балканская кутерьма, обошлось без большой войны. А в восьмом году, боснийский кризис? А? Тоже все ждали, что Россия вступится за сербов. И ничего, проглотили мы горькую пилюльку, отсиделись тихо. И сейчас отсидимся…

Подходило время встречи. Таня доела салат и вышла по направлению к генуэзской башне.

Грюнберг был уже там. Низкорослый, плечистый, снова с букетиком, он прохаживался вдоль оградки. Сапоги и множество аксессуаров на нем бликовали нещадно. Видно, начистил сегодня с особым рвением.

Таня прошла мимо хорошо одетой молодой пары, уловила обрывок разговора. Юноша говорил девушке, используя, почему-то, мужское обращение: «Это, брат, наверняка закончится войной». «Митенька, но ведь это ужасно?» «Катюша, братец ты мой, да ты Андреева начиталась! Страшного тут для мужчины не так уж и много. Пойми, война, как гроза после духоты, — она все обновит!»

— Татьяна Ивановна! — Грюнберг шагнул навстречу. — Вы прекраснее с каждым днем. Райский Крым делает богинь из приезжих красавиц!

Таня улыбнулась. Было приятно. Если это экспромт, то Грюнберг большой молодец. Хотя, наверняка, — заготовка.

— Спасибо, Павел Оттович! Хоть я и богиня, но давайте оставим эти церемонии для столиц, вы можете обращаться ко мне просто Таня.

— Вы так добры, Таня. В вас нет этой чопорности, этой выспренности и холодности, которая часто бывает у красавиц, особенно аристократических кругов… — Поручик запнулся и смущенно отвернулся.

— Я могу называть вас просто Павлом? Без отчества?

— О, конечно, разумеется, Татьяна Ивановна… Таня! Простите!

— Павел, а как вас называли детстве родители?

— В детстве? — поручик смутился еще больше, помолчал и, наконец, выдавил из себя:

— Паульхен. Это, как Павлуша или Павлик по-русски. Только по-немецки.

Тане стало смешно. Паульхен — ассоциировалось с пухом, пушистостью и чуть-чуть с пауком. С маленьким таким паучком.

— Я буду называть вас Павлом.

Помолчали. Рукой в перчатке поручик нервно потирал ремешок портупеи. Таня покосилась на его кожаную военную сбрую.

— Павел, все вокруг сегодня только и говорят о войне.

— Я как раз хотел вам сказать. То есть я хотел сказать, что… Понимаете, Таня, когда я увидел вас в гостях, вы, наверное заметили, вы повергли меня в восторг свом видом. Вы… мой идеал, Татьяна Ивановна! Таня! Вы именно та женщина, которая желанный образ женщины для меня составляет. Прошу вас, не сочтите меня нахалом, будто я считаю вас легкомысленной, будто вы способны на курортный роман. Это совсем другое. Вы именно та, вас послал мне Бог! — Грюнберг взял обе Танины ладони, вложил в свои, заглянул ей в лицо. Все веснушки его лица тоже смятенно всматривались в Танины глаза. Поручик нервно сглотнул и продолжил. — Мы встретились на курорте, но это не курортный роман, совсем нет. Это истинный перст судьбы, я знаю это. Мы могли бы встретиться в Киеве или где угодно встретиться. Но встретились здесь… Я хочу обнять вас, покрыть поцелуями ваши губы, все ваше прекрасное тело. Я не спал вот уже две ночи, я думаю только о вас. Но нас разлучают, Татьяна… Таня! Я должен буду скоро ехать. Должно быть, через два-три дня. Я офицер и обязан быть в расположении своей части, это далеко отсюда. Вы сами видите, будет война… быть может, меня убьют, и я вас никогда не увижу. Быть может, мы видимся в последний раз.

Таня немного растерялась. Она не могла понять, насколько искренно говорит Грюнберг. Наверное, все-таки искренно. Он к ней был неравнодушен с первой встречи, это точно. Его желание она ощущала кожей даже через ткань перчаток.

— Таня, прошу вас, будьте моей! Я у ваших ног! Таня! Поедемте, куда хотите! К вам в «Европейскую» или ко мне, все равно! Вы составите мое счастье, и я сделаю вас счастливой! Быть может, меня ждет смерть в бою, мы должны быть вместе сегодня!

Он говорил страстно. Тане, наверное, по-настоящему вскружили бы голову эти слова, если бы она, как и он, не знала его ближайшего будущего и допускала мысль о его гибели в боях ближайших месяцев. Но Михалыч еще три дня назад сообщил ей, что Грюнберг благополучно переживет первую мировую войну, и пафос слов поручика мерк в свете этого знания.

— Павел, это так неожиданно. Вы милый, очень милый. Вы, — она с трудом подбирала слова, — тронули меня своим признанием. Я должна подумать, прислушаться к своим чувствам. Мы знаем друг друга всего несколько дней. Мне необходимо время. Мое сердце тянется к вам, и оно подсказывает, что вы не погибнете. Милый Паульхен. Мы обязательно увидимся! — она чмокнула его в щеку, улыбнулась виноватой детской улыбкой и торопливо зашагала от него быстрыми маленькими шажками. Грюнберг догнал ее и робко взял за локоть, она обернулась, мягко отстранила его руку, повторила смущенную улыбку и сказала:

— Прошу вас, Павел, не сейчас. Мне нужно время. — Вторую попытку догнать ее поручик не предпринял.

Глава 25

У фонтана Айвазовского Тане встретилась Эсфирь. Та самая, с которой она познакомилась в один день с Грюнбергом и которая попросила называть ее Эстер.

— Танечка, вы чем-то встревожены? На вас лица нет! Вы тоже переживаете из-за слухов о войне? Коммерсанты только о ней и говорят.

— Она указала головой в сторону кучки мужчин у фонтана, похожих на стайку «пикейных жилетов» из романа «Золотой теленок», только помоложе. В их гомоне можно было разобрать слова «Сербия», «Вена», «мобилизация» и «кайзер», остальное тонуло в шуме.

— Нет, что вы, Эстер. Это я так. Да что нам, женщинам, война? Я ведь не офицер и не солдат.

— А я вот очень переживаю. Это так ужасно. Мало того, что мужчин будут убивать и калечить, так еще и начнется опять, не дай Бог, разбой, как в девятьсот пятом году, после войны Японией. Ох, что у нас тут было тогда, страшно вспомнить, Танечка. В городе погромы, а потом летом в порт пришел этот корабль, на котором взбунтовались матросы. «Князь Потемкин-Таврический». Вообразите, железная громадина, нацелила пушки на город, на нас всех. Они поставили городу ультиматум, чтобы им выдали уголь и продовольствие, а иначе грозили начать стрелять. Можете себе представить, что тут началось? Все бросились наутек из города. Кто на телегах, кто верхом, кто пешком. Даже больные и калеки ковыляли, только бы бежать от этих пушек. А все добро в пустом городе осталось, босяки начали растаскивать, грабить. Боже, я вся дрожу, когда вспоминаю этот ужас. Не дай Бог, повторится. Война вытаскивает из темных нор столько страшного, Танечка! Не дай Бог. А я сегодня видела Павла Оттовича. Шел такой красивый, как на параде. Не правда ли, он очень милый молодой человек?

— Да. Милый. Я ему сегодня так и сказала. Простите, Эстер, мне нужно идти.

— Да-да, конечно, — Эсфирь проводила ее удивленно-задумчивым взглядом. Массивный бронзовый бородач, с высоты своего постамента с надписью «Императору Александру III благодарная Феодосия», смотрел на Таню тоже задумчиво.

В гостинице ждали Михалыч с Андреем.

— Едем завтра утром. Отдельное авто заказать не удалось, поедем на рейсовом автобусе, держи рекламку. — Михалыч протянул Тане зеленый листок формата примерно А5, озаглавленный: «Расписание автобусного сообщения». Из рекламки выяснилось, что, например, до Старого Крыма из Феодосии можно доехать, заплатив за место первого класса 1 р. 40 коп., а за место второго класса — только 80 коп., и время в пути составляет около часа. Неплохо, подумала Таня, в начале двадцать первого века рейсовый автобус из Феодосии добирался до Старого Крыма ненамного быстрее — за полчаса.

В полдень следующего дня они добрались до Симферополя. У вокзала духовой оркестр играл марш «Прощание славянки», созданный, как сказал Андрей, именно в этом городе. Настроение в толпе было приподнятое. Радостно-возбужденных лиц виднелось гораздо больше, чем печальных. Шли последние мирные дни.

Неподалеку громко захохотали. Это оказались трое молодых офицеров, окружившие румяную барышню. У двоих были усы, с чуть закрученными кверху кончиками, третий полностью выбрит. Андрей, взглянув на них, тихо произнес:

— К семнадцатому году половина офицеров четырнадцатого года погибнет или станет инвалидами. Никто точнее Ахматовой не сказал: приближается не календарный — настоящий двадцатый век.

— Где-то сейчас Грюнберг в поезде едет в армию, — сказала меланхолично Таня.

— Ничего, на этой войне он хорошо устроится, — отозвался Андрей. — А вообще, интересно получается. На войну за Российскую империю пойдут сейчас не только славяне, но и немцы, татары, кавказцы, евреи. А провожать их всех будут маршем «Прощание славянки».

Михалыч хмыкнул, сделал движение что-то сказать, но смолчал.

Глава 26

Таня второй день сидела в том же особняке, в котором познакомилась с Глебом Сергеевичем. Первое, что она попросила, оказавшись здесь вновь, — поговорить по мобильному. В этом ей было отказано. Глеб Сергеевич шутливо ответил на ее настойчивые просьбы, что люди, в том числе даже женщины, почти всю историю существования цивилизации обходились без телефонов. Таня продолжала растаивать, тогда Глеб Сергеевич посерьезнел и принес свежие крымские газеты. Оказывается, за время Таниного отсутствия, в Крыму началась криминальная война. Так, во всяком случае, писали журналисты. Было совершено покушение на одного местного риэлтора, его ранили. А какого-то криминального авторитета-кавказца, имевшего отношение к крымской недвижимости, даже убили. Тане было знакомо название агентства, в котором работал раненый, Влад имел дела с этой конторой.

— Вы видите, Таня, события начались серьезные. Разборки, как принято стало говорить, по-взрослому. Пока до конца неясно, попал ли ноутбук в руки врагов Владимира Петровича, или это его упреждающие удары. Я нашел след тех, кто непосредственно спер эту штуку, скоро узнаю больше. Но пока знаю точно, что вам нельзя ездить по Крыму и звонить прямо из этого дома. Могу только организовать небольшую поездку на пикник, откуда вы и сможете позвонить. Идет?

— Ну, съездим на пикник, а дальше что? Опять сидеть здесь, в вашем доме? Мне скучно.

— У вас было мало впечатлений в четырнадцатом году? — иронично осведомился Глеб Сергеевич. — Может, лучше пока отдохнуть от потрясений?

— Впечатлений было выше крыши. Но я как-то быстро привыкла. Даже сама от себя не ожидала.

— Это хорошо. Как говорят в народе: «Человек не скотина, ко всему привыкает». Ваши адаптационные возможности внушают оптимизм.

— Глеб Сергеевич, объясните, наконец, где я была? В четырнадцатом году? Но это же невозможно, мы же не в кино. Это был сон? Галлюцинация? Но нет, не похоже, у меня даже остался синяк на ноге, который я получила там. И вообще, я уже много лет плохо запоминаю сны. А тут помню все во всех подробностях. Я не могу поверить, что это был сон. А что же тогда это было? И что будет дальше?

Глеб Сергеевич дослушал ее с хмурым видом и вдруг забалагурил распевно на цыганский манер, с характерными всплескиваниями руками:

— Что было, что будет — все тебе расскажу, ничего не утаю, яхонтовая моя! Все станешь знать, все ведать, позолоти ручку, красавица, все тайны тебе открою!

Таня оторопела.

Глеб Сергеевич сделал паузу, насмешливыми глазами глядя на Таню, и произнес своим обычным голосом:

— Так что, позолотишь ручку?

— В смысле?

— У тебя деньги есть?

— Какие деньги?

— Обыкновенные. Доллары, гривны, рубли.

— Зачем?

— Действительно, зачем человеку деньги? «И под каждым ей кустом был готов и стол, и дом». Басня «Стрекоза и муравей». Танюша! Неизвестно, как закончится мое расследование пропажи ноутбука, поэтому для подстраховки не мешало бы вам покинуть родину и позагорать где-нибудь в далекой тихой стране годик-другой. А там, глядишь, Владимира Петровича съедят к тому времени, и бандиты про тебя забудут. И вообще, Татьяна, вам же деньги нужны не только и не столько для того, чтобы избавиться от разъяренного мафиози? Они ведь вам нужны и просто для реализации каких-то заветных планов, нет? Деньги — это свобода, верно? Вы получите деньги, свободу, и очень скоро.

— Когда?

— Скоро. И для этого нужно будет совершить еще одну прогулку в прошлое. Прогулка будет еще более интересной, но и более напряженной чем предыдущая. И если вы не будете относиться к происходящему серьезно, то прогулка окажется очень опасной.

— Я никуда не поеду, пока вы мне не расскажете, что значат эти поездки в прошлое. Что это за прошлое? Как это вообще может быть? Это какие-то наркотики? Вы мне что-то колете, да?