— Добрый вечер, мадемуазель! И вам, господа, путешественники!

— Добрый вечер! — прокричал сквозь тарахтение мотора Андрей. — Мы направляемся в Симферополь, не окажете ли нам любезность? Сможете ли вы подвезти хотя бы двоих из нас и вещи?

— Нисколько не возражаю, — важно заявил пассажир. — Общество вашей спутницы сделает мне честь. — Он повернулся к водителю. — Надеюсь, вы тоже не будете возражать? Я зафрахтовал это судно до Симферополя и могу подвезти, кого захочу?

— О, я не возражать, — ответил, сдвинув на макушку свои профессиональные очки, шофер, явный иностранец. — Я только просить прибавить пять рублей. Погрузить еще два пассажиры и три мешки будет больше расходовать топливо для мотор.

— Договорились, — кивнул Андрей.

Михалыч, при помощи шофера, распределил вещи, усадил Таню и подтолкнул Андрея:

— Езжай! Я дойду налегке или поймаю другую попутку. Встретимся завтра в семь вечера на нашем обычном месте! Запасной вариант — там же послезавтра.

В густых южных сумерках доехали до симферопольского железнодорожного вокзала.

Здесь была суета, по сути дела обычная тесная вокзальная суета, но пополам с маскарадом. Люди в черных сюртуках и необычных рубашках, некоторые с тростями. Женщины сплошь в длинных юбках. Многие мужчины в пиджаках, несмотря на жару. Покрой у всех старинный. То и дело мелькали люди в форме, с кокардами и погонами. Фуражек было гораздо больше, чем широкополых шляп и кепок. Громоздились около десятка автомобилей, автобусов, все самых разных конструкций. Между ними протискивались конные экипажи, фургоны, телеги, разнообразные повозки. На земле там и сям попадался масляно блестевший конский навоз.

Андрей выкрикнул в темноту, совсем, как в кино: «Извозчик!».

Глава 13

В гостинице «Европейской», где они поселились, обалдевшая от всего этого Таня приняла ванну, из последних сил вникая в непривычные бытовые мелочи дореволюционной гостиничной сантехники, и заснула в своем отдельном номере, обставленном массивной мебелью и завешенном роскошными тяжелыми портьерами. Андрей поселился в соседнем номере.

Утром проснулась от стука в дверь. Таня долго соображала, где она, и как сюда попала. Это упражнение стало у нее в последнее время чем-то вроде ежедневной зарядки. В конце-концов, вспомнила, и впустила Андрея. Он участливо поглядел на боязливое выражение лица Тани, выглядывающее из-под одеяла. С улицы слышался цокот подков.

— Ну, как ты? Выспалась? Здесь есть хороший ресторан, совсем рядом.

В ресторане, за столиком рядом с большим фикусом, было пустынно. Только за самым дальним столиком сидела семья совершенно чеховского вида: средних лет интеллигент с бородкой и в черном сюртуке, дама с высокой прической, девочка с отложным белым воротничком и ангельскими кудряшками. Они чинно завтракали. Тяжело жужжали мухи, бились о стекло, и стук ударов их лбов перемежался со звяканьем столовых приборов о тарелки и неразборчивым тихим воркованием матери с дочерью. Отец семейства ел молча.

— Где мы? — спросила Таня Андрея.

— В Симферополе. На улице Салгирной.

— Андрей, слишком много массовки для реалити-шоу. Нанимать столько людей было бы слишком дорого. И реквизит, декорации. Оно все совсем, как настоящее. Но этого ж не может быть? Что это такое?

— Ну, Глеб Сергеевич же говорил. И Михалыч говорил, и я, — что это не совсем реалити-шоу. Здесь нет съемочной группы за углом. И нет возможности выйти из игры и вернуться в привычный мир за одну минуту. Все очень серьезно. Тем и интересно. Между прочим, полиция тут, как и все остальное, — настоящая, не ряженая. Так что еще раз напоминаю: с паспортом не расставайся. Ты киевская мещанка православного вероисповедания, Татьяна Ивановна Ведерникова, родилась в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, окончила гимназию, работаешь домашней учительницей английского языка. Племянница Михалыча. О себе постарайся рассказывать поменьше. Сейчас пройдемся по магазинам, прикупим тебе чего-нибудь помоднее. Конечно, лучший шоппинг для людей с деньгами — в Ялте, там самые роскошные крымские бутики. Но и здесь есть приличные магазины. Столица губернии, все-таки… Таня, на дворе действительно тысяча девятьсот четырнадцатый год. Полностью, до мелочей, без дураков, самый что ни на есть, девятьсот четырнадцатый.

Шоппинг удался. В магазине готового платья Таня после долгих консультаций с продавщицей и портнихой, выяснения трендов сезона «весна-лето-1914», примерок и сомнений, договорилась о покупках. Кое-что подгонят по фигуре, нужно будет зайти следующим утром, а кое-что забрала сразу. Андрей легко расставался с большими, важными денежными бумажками: красными десятирублевками, синими пятерками. Андрей прикупил и себе кое-что: костюм, обувь, кепку, пару мелочей.

Очень впечатлил Таню торговый центр, который Андрей называл «пассаж Анджело». Снаружи это было здание в стиле модерн, которого так много на старых киевских улочках, только еще более причудливое, чем-то даже напоминавшее, отдаленно, архитектуру Гауди. Окна третьего этажа были той странной, редко применяющейся формы, как у окон старинного здания академии муниципального управления в Киеве возле Птичьего рынка: не прямоугольные и не с округлой аркой, а со срезанными углами верхней части проема. Внутри пассаж представлял собой довольно большой четырехугольный внутренний двор трехэтажных домов, через этот двор два ряда магазинов смотрели друг на друга. Сверху, над двором, светилась стеклянная двускатная крыша, а под ней на уровне третьего этажа висел ажурный мостик. Посреди двора, в маленьком бассейне, плавали золотые рыбки.

В последнем магазине наняли юношу отнести покупки в гостиницу, а сами прогулялись по городу. Андрей ориентировался здесь, как дома. Ярким зрелищем оказался помпезный памятник Екатерине Второй, который Андрей анонсировал как памятник Булгакову. Оказалось, развел. На высоком постаменте стояла блудливая царица, окруженная со всех сторон фигурами в полный рост и бюстами. Андрей показал рукой на один из бюстов: «Смотри, Булгаков». Действительно, это оказался Булгаков. Только, естественно, не тот. Андрей сообщил, что это был известный в свое время литератор, с пятидесятилетним стажем, но памятника удостоился за заслуги в дипломатии.

Вечером на вокзале встретили Михалыча, он тоже успел приодеться подороже. Вокзал поразил Таню своей скромностью, если не сказать убожеством. Он был совсем не чета мраморному утонченному средиземноморскому красавцу, каким восхищалась Таня со времен первого приезда в Симферополь, еще в восьмидесятые годы, и в каждую новую встречу с Крымом. Вокзальчик был совершенно стандартным продуктом российской ж/д архитектуры, ничем заметно не отличаясь от сотен обычных старинных станций в неприметных провинциальных городках Украины, Беларуси, России. Таня довольно много поездила за свою 30-летнюю жизнь, и насмотрелась таких много. Вокзал в маленьком городишке Казатине, донесший от девятнадцатого до двадцать первого века каменные надписи «Буфетъ», заметно превосходил эту симферопольскую халабуду размерами и декором. Здание станции Жмеринка тоже могло, кажется, дать фору симферопольскому вокзалишке.

Зато люди и техника завораживали элегантной экзотичностью. Обилие мужчин в дореволюционной форме вызывало в памяти фильмы про белогвардейцев, про купринских и чеховских героев. А еще все эти надписи с твердыми знаками и ятями, пышные юбки дам, кинематографичное пыхтение паровозов, звяканье колокола на перроне. Да нет, какая там нафиг кинематография! Никакой Спилберг, даже с Михалковым на пару, не соберет столько денег на такие декорации и спецэффекты. «Куда ж я попала? — думала Таня. — Вот уж попала, так попала. И интересно, и страшно. И страшно интересно».

Следующим утром Таня сходила на очередную примерку, забрала последние покупки. И все трое, прямо от «Европейской», погрузились в очередное ретро-авто. Его заказал Андрей в транспортной фирме для поездки в Феодосию. Салон был полностью застекленный, так что пыль глотать почти не пришлось.

Совсем, как в привычном Тане, обычном Крыму, маячил справа, из-за низких северокрымских горок, далекий отсюда Чатырдаг, показалась слева американским скалистым столбом дивная гора Ак-Кая возле Белогорска, проплывали по обе стороны минареты. Только машины на шоссе другие. И встречались они пореже, чем лошади. И еще удивило, что в поле зрения попадали верблюды. Они совершенно по-египетски брели по пыльной дороге, сопровождаемые людьми в восточной одежде.

В Старом Крыму остановились возле фонтана, умыться и перекусить. Появились татарские дети: двое энергичных мальчишек в маленьких папахах-фесках и одна застенчивая девочка в ярком цветастом платьице. Шофер, увидев детей, очень занервничал и начал пешком патрулировать свое авто со всех сторон, пресекая попытки маленьких, но настойчиво тянувшихся к крутизне, пацанов открутить или отрезать какую-нибудь из деталей кожано-деревянно-металлического транспортного средства.

За Старым Крымом горы растеклись низкими холмами и широкими привольными полями, среди которых мелькнули группы коттеджиков староевропейского вида, утопающие в садах.

На дороге заметно прибавилось телег, зачастили дома, заборы. Шофер повернулся и радостно крикнул: «Феодосия!»

— В гостиницу «Европейскую»! Нам туда! — ответно крикнул ему Михалыч.

Таня встрепенулась:

— Как «Европейскую?» Мы же в Феодосии?

— Ну, да, в Феодосии! — отозвался Андрей. — Феодосийцы же тоже стремятся в Европу! Европа — сильный брэнд! В Феодосии есть гостиница «Европейская», и тоже одна из лучших, как и в Симферополе.

Потянулись бесконечные черепичные крыши низеньких мазанок. По мере спуска к центру города и морю («Вот он, буквальный downtown!» — подумала Таня), дома подросли и покрылись ярко раскрашенным кирпичным и гипсовым декором, мансардами, башенками, тонкими высокими шпилями.

— Приехали, господа!

Глава 14

Таня осваивалась в Феодосии-1914 уже четвертый день. Она знала этот город с конца ХХ века, и он еще тогда казался ей таинственным полукровкой: смесью образцовой советской южноукраинской провинции с наследием тысячи эпох, укутанной морем и степью. Это наследие пробивалось сквозь утвержденные госсттандартами, госпланами и съездами кварталы хрущевок и брежневок, как трава сквозь столетнюю кирпичную руину. Как трава, вечно древняя и вечно юная.

В разгар лета здесь бывало шумно и тесно. Но в сентябре, когда индейски загоревшие дети вместе с их тучными бабушками и затурканными мамашками разъезжались с курорта по своим малым родинам, в Феодосии воцарялась пасторально-провинциальная неспешка. Мягкие солнечные лучи неторопливо пересекали уютные улицы, ласково поглаживая каждую трещинку на кирпичной кладке, тихие дворики с воркущими и протяжно курлыкающими голубями, со скамеечками, столиками, клумбочками, бельем, «жигулями» и «запорожцами», бабушками и дедушками, мальчиками и девочками, котятами и щенятами, кефирами и батонами, запахом отбивных и жареной картошки, старой древесины и молодых яблок.

Тенистые улицы с неподдельно-ностальгическими кафе, умудрявшимися сосуществовать в одно и то же мгновение в одной и той же стране с «Макдональдсами». В этих кафе вкусные пирожки с картошкой — за несколько десятков копеек, и бесхитростное светлое пиво в классических кружках, столь же сказочно дешевое. Барная стойка эпохи первых советских кооператоров, времен престижности вишневых «девяток» и зеленых лосин. Холодильник-витрина и «Книга жалоб» — слегка модернизированные артефакты брежневской эпохи. Жалобная книга висит в углублении полукруглой стены с неуместным в этой лишенной каких-либо углов выемке (и оттого особенно милым) ярлычком «Уголок потребителя». Стену сложили, возможно, еще до революции. Или, по крайней мере, до того, как классические округлые формы уступили окончательно прямолинейности официальной архитектуры «развитого социализма».

И даже кобзоновская прямота брежневских пятиэтажек преображается в Феодосии: здесь она будто сглаженная, смягченная, уютная. Краснофлотские звезды и якоря, серпы и молоты, штыки и скулы здесь не так суровы, как в Севастополе, а словно забытый мальчик в старом советском рассказе про игру в часовых: оставили в карауле, да и забыли, а закончится все хорошо.

Отчего так? Гений места? Влияние эллинов? Ласка моря и солнца?

Многие фасады в центре мало изменились, отметила Таня, проезжая на извозчике по улицам среди одно-двухэтажной застройки. Форма и содержание рекламы отличаются, одежда прохожих — тоже. Но и тогда, в начале двадцать первого века, она видела много таких же черепичных крыш и дощатых ворот, и каменных крылечек, и железных водосточных труб, и деревянных резных дверей в густой темно-коричневой краске, и горшков с цветами за пыльными стеклами низких окошек.