Вот и нужный адрес. Сегодня важный день. Ей предстоит познакомиться с человеком, который почему-то очень интересует Глеба Сергеевича, Михалыча и Андрея.

Гостиная была, наверное, довольно большой, раз вместила полтора десятка людей. Публика разношерстная, почти как в фильме «Жестокий романс» на тусовках в доме Ларисы Дмитриевны. Михалыч втерся в эту компанию двумя днями раньше, его уже принимают за своего, и Михалыч перезнакомил Таню со всеми присутствующими. Самого нужного человека Тане описали заранее, но она могла бы идентифицировать его и без описаний, по одной лишь реакции, как только он увидел Таню.

Они столкнулись нос к носу, когда Таня обошла широкоплечего восточного человека в узком проходе между роялем и столом. Таня увидела вплотную перед собой рыжеватого приземистого парня в военной форме. Парень взглянул на нее, вздрогнул и окаменел. Но окаменел не весь. Его глаза начали расширяться, округлились, будто у собаки из андерсеновской сказки: как блюдца. Таня отрекомендовалась, протянув кокетливо кисть руки тыльной стороной вверх:

— Татьяна Ивановна Ведерникова. Приехала из Киева.

— Вы не баронесса… — полуутвердительно-полувопросительно пролепетал рыжеватый. — Да-да, я вижу, простите. У вас есть сестра-близнец? Или родственницы, похожие на вас… — он задумался, припоминая что-то, и закончил фразу, — как две капли воды?

— Нет. У меня вообще нет родственниц моего возраста, только совсем дети или совсем уж зрелые дамы старше сорока лет. Как вас зовут?

— Простите, я не представился. Совершенно растерялся, хотя со мной это бывает чрезвычайно редко. Поручик Грюнберг, Павел Оттович. — И как бы вместо восклицательного знака закончил свою фразу, картинным офицерским щелчком каблуков, синхронно с резким кивком головы вниз и пружинистым подбросом подбородка обратно вверх.

Дальнейший разговор с ним как-то не клеился. Поручик был явно все еще не в себе от сходства Тани с некоей баронессой, и упорно молчал, а Таня тоже чувствовала себе с ним неожиданно скованно. Она завертела головой в поисках Михалыча и обнаружила, что у него-то как раз разговор шел великолепно. Михалыч оказался охотником, и очень кстати. Из его угла доносились фразы, его и двух собеседников: «Да скажете тоже — олени! Я уж забыл, когда их в последний раз видел. На весь Крым их осталось, верно, полста голов, да и те почти все в угодьях князя Юсупова!» Худощавый усач горячился в ответ, не всегда уместно делая ударения на предпоследнем слоге: «Я вам говорю, не далее, как в прошлом году, возле Кизилташа я свалил настоящего красавца! Великолепное благородное животное!» Третий, лет пятидесяти, с неряшливой клочковатой бородкой, в мундире какого-то ведомства, примирительно что-то бубнил, поворачивая голову то к Михалычу, то к долговязому, тряся жидкой бородой, слышно было только что-то про Сибирь и про «собственными глазами видел рога».

Таню кто-то нежно тронул за локоть. Это оказалась родственница хозяйки дома, жгучая брюнетка лет тридцати, с мечтательным лицом и стройной фигурой, склонная к полноте. Не полная, а именно склонная к полноте: стройная и пропорционально сложенная, однако с плотью молочно-нежной, дрябловатой, как будто готовящейся растечься-расползтись при удобном случае.

— Я Эстер. Не уверена, что вы всех запомнили, здесь так много новых для вас лиц. К тому же, меня представили вам как Эсфирь, а я предпочитаю, чтобы меня звали Эстер. Так гораздо красивее, правда? А вы ведь из Киева, верно? Я вам так завидую! И знаете, даже не только потому, что оперный театр, семиэтажные дома, парады. Но ведь подумать только: древний Киев! Колыбель земли русской. Эти руины стольного града, златоглавые храмы! Чуден Днепр…. Там русалки, там ведьмы на Лысой горе. Там бились былинные богатыри… А пиры киевских князей! Помните, как в «Руслане и Людмиле»…

— Дамы и господа, просим к столу! — хозяйка дома решительным тоном дала старт грохоту стульев и звону сервировки. Гости начали рассаживаться за большим круглым столом под кружевным абажуром.

Глава 15

На следующий день Таня с Михалычем и Андреем отправились на бизнес-ланч в кафе. В ожидании деловых партнеров, продегустировали местную минеральную воду «Паша-Тепе». Официант посоветовал ее с такой гордостью и высокомерием, с какими, наверное, в Шампани рекомендовали местное игристое.

— А что, нормально, — оценил Михалыч, выпив с полстакана. — На «Ессентуки» похоже. Я при Союзе часто пил минералку, в юности, когда еще к алкоголю не притрагивался. И «Ессентуки», и «Боржоми» пробовал. И простецкую газировку за одну копейку из уличных автоматов любил. На жаре, к тому же по молодости, — все в кайф. Вся страна водяру квасила и шмурдяк, а я по минералке выступал. Спортсмен, потому что!

Появились двое вчерашних знакомых, с которыми Михалыч договорился об этой встрече. Это были поручик и тот, жидкобородый, зрелых лет, железнодорожный чиновник Семен Терентьевич Яхонтов. Оказалось, что сестра поручика вышла неделю назад замуж за племянника Яхонтова, и в Феодосии поручик с железнодорожником сошлись недавно, на этой самой свадьбе.

Разговоры о погоде и родственниках перетекли в деловое русло очень быстро.

— У вас товар, у нас купец, — начал излагать свою оферту Михалыч, как-то уж чрезмерно по-старинному. — Интерес у нас простой: землица крымская, прибрежная. Мы, конечно, не эмиры бухарские, не кокоревы, не миллионщики, в хозяева южнобережные угодий не метим, но здешнюю, восточнокрымскую, землю приобретать — готовы, и по хорошей цене. Мой компаньон господин Бахметьев, — Михалыч кивнул в сторону Андрея, — и я представляем интересы крупной компании и нескольких частных лиц. Деньги есть. Нужны толковые и порядочные люди, имеющие тут надежных родственников, знакомых, чтобы и землевладельцев местных порекомендовать, и c властями быть на короткой ноге. Обращаться к тем господам, которые толкутся у фонтана и называют себя биржей, не рискую. Что-то нет у меня доверия к таким вот черноморским биржевикам. Люди все какие-то восточные. Армяшки, евреи, караимы. Нет, я ничего особенно против евреев или, там, армян, не имею. Но доверия у меня как-то больше ко христианам. Хоть бы даже и не православные, а все же чтут Христа — и хорошо. И еще должен сказать, что предпочитаю действовать без большой огласки. Вас мне порекомендовала давешняя хозяйка гостеприимного дома как людей из очень честных семей. Итак, что скажете?

— Да я, собственно, человек пришлый, — осторожно протянул Семен Терентьевич. Бываю по делам железной дороги больше в Симферополе, совсем редко в Феодосии.

— А племянник ваш? Он, как я слышал, по торговым делам знаком с половиной здешних помещиков?

— Племяш-то? Он — да. Общительный малый.

— Ну, вот! — Заговорил Андрей. — Вы нас с ним сведете, а он нас с нужными продавцами. Так дела и делаются! По ниточке, по цепочке.

— Точно! — подхватил Михалыч и обратился к поручику. — А уж вы, Павел Оттович, имеете тут множество родственников среди коренных жителей.

— Совершенно верно. В трех колониях мои родственники есть. Не знаю, заинтересует ли вас земля в Гельбрунне, там живет половина из них. Хорошо для сельского хозяйства, но далеко до моря. Впрочем, постойте. Там совсем рядом, в Старом Крыму, поселяются многие чахоточные. Воздух отменный, врачи рекомендуют. В том районе можно было бы санаторию для легочных больных сделать. Сейчас много санаторий открывают. На пути из Феодосии в Судак есть одна такая, новая, профессора Вяземского.

— Да у вас деловая хватка, господин поручик! — просиял Михалыч, ощерив крупные зубы в широкой гармашевской улыбке. — Еще где есть свои надежные люди?

— Еще лучше в Судаке есть. Там в немецкой колонии живет мой двоюродный дедушка. Он живет там давно, от рождения.

— Значит, знает там все и всех! Так ведь это же просто великолепно, господа! За интересные сведения о продаже земли мы с компаньоном готовы очень даже раскошелиться. Тем более, деньги на покупку земли пойдут почти все не наши, а столичных капиталистов, — и Михалыч обаятельно захохотал.

Семен Терентьевич слегка прокашлялся и сообщил:

— У меня старый товарищ о прошлом годе прикупил домик в Отузах. Готовится в отставку выходить, на покой. А там, говорит, райское место, и дачников с каждым годом прибавляется. Не золотая еще земля, но уж поднимается в цене. В Отузах еще не так, а вот в Судаке цены понеслись, понеслись цены-то, что твой курьерский. Да и с исправником одним я хорошо знаком. Пригодится, думаю, для нашего дела. Пожалуй, господа, обсудим наше вознаграждение?

Глава 16

Прохладным утром пучеглазый автомобиль, тяжко кряхтя, выбрался из феодосийских кварталов на степной простор. В застекленной кабине теснились пятеро: водитель, Таня, Михалыч, поручик и Яхонтов. Виды вокруг были очень похожими на те, какие помнила Таня по своим поездкам между Коктебелем и Феодосией: бугристые поля, похожие на море, особенно при порывах ветра, когда волны пробегали по траве и посевам, как по штормовой морской поверхности.

Но за селом Султановкой, когда выехали на перевальчик и открылся вид на Коктебель, Тане бросилась в глаза разница между привычным и здешним образами поселка. До самого Карадага по всей широкой долине влево от шоссе простиралась пустыня. Низкие, дожелта выжженные уже сейчас, в начале лета, холмы, кое-где прерываемые резко вздыбившимися земляными горбами, такими же голыми. И только возле самого моря льнуло к карадагским камням зеленое пятно кустиков и низеньких деревьев, среди которых торчали маленькие кубики домиков, десятка два-три.

Вскоре проехали мимо однотипных добротных каменных домов болгарского села Коктебель, давшего название и дачному поселку. Ухабистая дорога поднялось к воинственно громоздившимся карадагским скалам, миновала Сюрю-Кая и потянулась вдоль других острых гор, отстоявших в одном-двух километрах от дороги. Справа расстилался совершенно другой пейзаж, очень волошинский: покатые холмы с коричневыми шариками маленьких кругленьких, оттененных утренних солнцем, кустов или карликовых деревьев. И с так же четко оттененными, только более многочисленными, россыпями белых камней.

Снова показались домишки, сложенные из серого камня. В конце поселка водитель остановил. Семен Терентьевич объявил, что это русская слободка, новый район в Верхних Отузах. Где-то тут живет его приятель. Расспросив прохожих и походив вокруг, приятеля отыскали. Он оказался худощавым и на удивление опрятным, как для этих мест, дядькой в скрипящих высоких сапогах. С каким-то профессиональным интересом осмотрел и ощупал автомобиль. Накормил обедом во дворе в тени молодого сада и вызвался провести экскурсию по окрестностям.

Был он словоохотлив, и места знал, похоже, отлично. Рассказал, что людей в этой благодатной долине прибавляется с каждым годом, покупают земли у татар в Отузах, за тридцать лет население удвоилось. Осваивают и побережье.

По предложению Тани, уставшей трястись в тесной жаркой кабине, решили пройтись к морю пешком.

Долина была прекрасна. Среди склонов с виноградниками и редкими скромными усадьбами возвышались огромные тополя, а за ними в некотором отдалении торчали со всех сторон острые скалистые пики самых живописных форм. То поднимаясь, то опускаясь, дорога привела к морю. Здесь царствовал на берегу мощный белый особняк с готическими украшениями, с крепостным зубцами, похожим на замок. Был он в том стиле, который очень полюбился киевским застройщикам эпохи великого строительного бума рубежа XIX–XX веков, и, пожалуй, смотрелся бы очень скромно в общей линии застройки на какой-нибудь улице Гончара или Шелковичной. Но среди пустынных киммерийских каменистых холмов, в грандиозных декорациях горного амфитеатра Эчки-Дага и Кара-Дага, на берегу сверкающе-голубого моря, замок смотрелся жемчужиной.

— Дача самого Княжевича, — объявил о замке старожил, приятель Яхонтова. — А вон там, без ограды, — это дача Маркса.

— Какого еще Маркса? — спросил Михалыч.

— Генерала, Никандра Александровича. Дом у него в Верхних Отузах, а здесь дачу себе сделал. Наш Маркс — это человек особенный. И генерал, и ученый. Его тут все знают, особенно местные татары, которые побойчее, и которые по-русски хорошо говорят. Никандр-то Александрович у них все выспрашивает сказки ихние, прибаутки. Интересуется, что здесь раньше было. А у них же, у местных, тут поверья про кажную гору да про кажный камушек. Занятно рассказывают! Вот, к примеру, есть тут у нас горка, — дядька махнул куда-то в сторону, — татары ее называют Папас-Тепе, а по-нашему это будет Попова гора. Говорят, там святой похоронен, хаджи. И всякая здешняя татарка, ежели понадобится ей вернуть любовь утраченную, непременно пойдет на эту гору, святого просить. А на Карадаге, — дядька махнул в сторону Святой горы, — у них другого святого могила, посильнее первого будет. Тот все болезни лечит. А теперь, барышня, осторожнее, не споткнитесь, потому как труба.