Соня Сойер-Джонс - Крыса-любовь

— Можно сказать, что с этой минуты я больше не хочу драить дом, — ответила я. — Но ведь он не поймет, правда? Придется расшифровывать.

— Шикарный отзыв, солнышко. Самый лучший. Не волнуйтесь, Арт поймет.

Мамины мурашки вернулись. Причем с головы до ног. Я точно знала, что они мне не мерещатся, но все же для верности позвала Марджи и Триш.

— Он кто? — шепнула Триш, глядя в садик, где мама, с закрытыми глазами и вся в мурашках, развлекала великого маэстро. — На психоаналитика никак не похож!

— Какое-то знакомое лицо… — задумчиво протянула Марджи.

— Он точно не актер? И не писатель? — выпытывала Триш. — Фактура подходящая, да и мурашки — верный признак. Во всяком случае, раньше промашек не случалось.

— У него брат скульптор, но не он сам. Нет! — Я постаралась увидеть Арта ее глазами. — И «кантри-энд-вестерн» он тоже не поет. Я с ним познакомилась по работе.

Марджи пришла в замешательство:

— И давно у Деборы началось?

— Пару часов назад, когда он привез меня. Мама была на веранде и, по-моему, «взъерошилась» еще до того, как он вылез из машины. И с тех пор мурашки не сходили. Сначала были на руках и груди. Гордон остался выпить, и теперь они повсюду. Честное слово, даже за ушами.

Из садика донесся взрыв хохота. Арт изображал в лицах какой-то случай, в одной руке — сигарета, в другой — бокал вина. Мама сидела лицом к нему, с закрытыми глазами, и заходилась смехом. Я, конечно, радовалась, что она так увлечена, но была во всем этом и какая-то странность. Марджи и Триш стрельнули друг в друга взглядами.

— Дареному коню в зубы не смотрят. Но нам это не нравится. Да, Триш?

— Что-то тут нечисто, — кивнула та. — Нутром чую. Спорю на бутылку «Гранжа» — он не тот, за кого себя выдает.

С недавних пор я стал подмечать, что многие мои знакомые куда сильнее затраханы жизнью, чем мне казалось. Увы, и я тоже. Какой удар по моему самолюбию!

Я уже начал думать, что годам к тридцати пяти — сорока наша жизнь входит в ту колею, где и останется до самого конца. Все, пора собирать камни. Пора считать цыплят. Смотришь вокруг и видишь, что сталось с твоими друзьями. Понимаешь, что их мелкие пунктики — когда-то прекрасная затравка для полночных бесед — выросли в большие, и уже совсем не такие милые, странности. И в голову приходит, что та же участь, наверное, постигла и твои смешные причуды. Что все восклицательные знаки твоей жизни потихонечку, незаметно свелись в твой жизненный приговор.

Может, единственный выход — признать, что большую часть жизни ты проторчал в тупике? Наверное, я не единственный, кто ткнулся физиономией в великое зеркало правды?

«Свет мой зеркальце, скажи — может, меня и вправду затрахала жизнь?» — «Да ладно, Арт, не грызи себя. С тобой все нормально». — «Правда, зеркало? Правда?»

Ну да, да, я напился. Было поздно, я сидел один. И, если честно, со мной все было не так уж нормально. Вряд ли вас это удивит. Вы небось давно сообразили, какой десерт мне светит. Кто-то из вас, возможно, даже машет официанту: «Сюда, и поживей. Сколько можно ждать! Вот он, ваш клиент. Дайте-ка меню. Что там полагается за лень, вранье, зарытые таланты, безответственность, разврат, неспособность вовремя принять решение, неспособность достичь успеха и самое мерзкое — неэтичное поведение? Пусть теперь ест!»

Но черная полоса в жизни вечно застает меня врасплох. Не то чтобы я ничего не предчувствовал. Просто не мог до конца поверить, что она все-таки настанет.

Наверное, потому я и валялся тогда на скамейке в мастерской — в тусклом свете убывающей луны и с банкой из-под пива в руке — и рассматривал своих дражайших сообщников. Единственных своих спутников — других уже не будет. Мои скульптуры. Вот мы и остались одни. Да и среди них не найдется рисковой души. Тайн бытия они никому не раскроют. Видно, пора на них поставить крест.

А жаль, потому что в общем и целом все как раз налаживалось. Я сидел на пиру жизни и совсем не помышлял о десерте.

Во-первых, хоть Гордон и не пришел в себя, но врачей ободрил тот факт, что волос у него стало больше, чем у любого из них. (Сестра Крисси даже предложила заплести ему дреды.) И с каждым моим приходом в больницу Мишель держалась все вежливей. Наши ряды заметно поредели — даже Тони с Сандрой скатились до трех посещений в неделю. На их фоне мое постоянство выглядело солидно. Однажды Мишель так прониклась, что даже поблагодарила меня. Правда, тут же спохватилась и добавила: «Кто бы мог подумать?» Но мне было все равно. Я ведь не ради нее ходил туда каждый день. Может быть, даже и не ради Гордона. Подозреваю, что в больницу я ходил ради самого себя. Кто-то медитирует. Кто-то ходит в церковь. А я сидел в палате с Гордоном и его стояком, смотрел, как хлопочет сестра Крисси, и больше мне ничего не было нужно.

Во-вторых, Томас тоже вроде бы слегка смягчился. Кажется, он наконец поверил, что я стану психотерапевтом его мечты.

В-третьих, Марлен все-таки заказала мне скульптуру. Как я и думал, она не смогла устоять перед возможностью запечатлеть свое тело в пору цветения, прежде чем дохнет холодом осень.

И наконец, я достиг поразительных успехов на профессиональном фронте. Джули Тринкер выполнила главную задачу — переспать с кем-нибудь новым и привлекательным — всего за неделю! Рекорд в области психотерапии. Но не спешите распаляться праведным гневом. Вы решили, что я действительно тот мерзкий и насквозь неэтичный выродок, каким меня считала самая суровая часть вашей натуры? Так вот, Джули вовсе не спала со своим психотерапевтом. Совесть шерифа правды кристально чиста. Но увы! Никто не застрахован от недоразумений.

Двумя днями раньше я вылез из кровати ни свет ни заря — хотел скорее начать лепить Марлен. Я был взвинчен, потому что меня осенило. В ту ночь я почти не спал, все набрасывал в уме свою задумку. Маленькую, изящную вещицу, почти статуэтку, не больше пятидесяти сантиметров высотой. В металле. Марлен будет опираться попкой на большой шар. Спина прямая, одна длинная нога вытянута вперед, вторая отведена чуть в сторону, мышцы напряжены, ступня изогнута, но носок упирается в пол, как будто Марлен и шар вот-вот снимутся с места. Я пока еще не мог представить ее голову — голова для меня была неактуальна. (Неудивительно, что нашего брака хватило ненадолго.) Я даже не был уверен, хочу ли делать руки. Образ длинной, вытянутой ноги был так силен, что затмевал все остальное.

Я работал день напролет, как вдруг, оторвавшись от глины, увидел, что по мастерской дефилирует оригинал моей статуи. Марлен не появлялась здесь три года — и на тебе, нарисовалась. В узеньких белых шортиках и тугой футболочке с рекламой фирмы «Мишлен». Футболка подчеркивала не только достоинства мишленовских шин.

На оригинале голова явно имелась.

— Многообещающее начало, — сказала голова.

Руки и пальцы, видимо, тоже были (держала же она в чем-то ключи от мастерской!).

— Я стучала, но ты не слышал. — Марлен бросила ключи на скамью. — Все никак не соберусь их вернуть… — Она умолкла, будто в ожидании. Вот только чего?

— Угу… — Я потянулся стащить с собственной головы скрученный платок, который всегда повязываю, если работаю с глиной.

Вы подумали, что платок на голове — форменный выпендреж? Пятнадцать лет назад так, наверно, и было, но теперь это дело привычки. И удобства. Как и старая джинса с ног до головы, очки в черной оправе вместо контактных линз и диск Ван Моррисона в музыкальном центре.

— Не снимай. — Марлен кивнула на платок. — Я не хотела тебя отвлекать. Просто шла мимо и решила…

Марлен кругами ходила по комнате, вертела что-то в руках, куда-то совала нос. Над ней как-то особенно неподвижно висели мои фигуры. Они будто затаили дыхание и надеялись, что каким-то чудом она их не заметит. Конечно же, заметила! Но сделала вид, что ничего не видит, совсем как гость, когда наткнется на незаправленную постель. До чего же меня это бесило! Знакомое чувство: булавочный укол.

Когда мы были женаты, Марлен приходила с работы и делала именно это: расхаживала по мастерской, обычно с бокалом шардонне, и всем своим видом будто спрашивала: «Ну и чем ты можешь похвастать? Вот я, например, запломбировала двадцать шесть дырок, поставила десяток мостов, подтянула старческие десны, чтоб не свисали над бильярдным столом. А ты сегодня что заработал?»

— Хочешь выпить, Марлен? — спросил я и пошел в бывшую подсобку, теперь мою кухню. — Я как раз собирался сделать перерыв. (Ничего я не собирался.) Есть пиво и красное, но в пакете.

— Пиво. — Марлен пошла за мной. — Это ты меня лепишь? Даррен считает, ты дороговато запросил.

— Если кто-то и может его убедить, что дело того стоит, так это ты.

— А мне понравилось тогда, в кафе. Не каждый день пробуешь собственную ляжку! — Она имела в виду ту булочку, на которую я намазал стружку масла с ее попы. — М-м, объедение!

— Что, так вкусно? А я все не мог понять, почему у акробатов такой самодовольный вид. Теперь понял.

Тут она хихикнула. Марлен? Над моей шуткой? Вряд ли это пиво, она едва успела к нему приложиться. Осторожно, друг. Будь начеку.

— В общем, когда я вышла из кафе, я подумала — если тебе все-таки нужно, чтоб я позировала… Ну знаешь, для верности… Даррену ведь не обязательно об этом знать. Тут ведь нет ничего такого, правда? — Она повела плечиком. — С нашим-то прошлым… По-моему, глупо не создать тебе все условия для успеха.

Это намек? Она что, со мной заигрывает? У меня в голове замигали прежние сигналы. Внимание, желтый свет. Медленно, очень медленно. Тормози.

— Да-да, солнышко, ты где-то права. — Я улыбнулся и нажал на газ. — Как раз запамятовал, какие у тебя мышцы на бедре!

Друг мой, тебя ничему не учит жизнь. Абсолютно ничему!

— Да что ты?

Марлен вытянула ступню, согнула ногу в колене и отвела чуть в сторону. Потом провела пальцами по бедру. На нем рельефно выступила мышца, в точности как я ее помнил. Красный свет, красный! Стоп! Марлен дотянулась, поймала мою руку, прижала к теплой, смуглой коже и провела ею вверх, вдоль мышцы. Во рту у меня разлилась сладость, и…

— Дай-ка я быстро зарисую, пока ты здесь.

Когда я убрал руку и стал искать по карманам карандаш, Марлен очень удивилась. Но меньше, чем я сам.

— Это недолго. Присядь на табуретку, — предложил я. — Пойду возьму альбом.

В дверь постучали, Марлен встала и пошла открывать. Внизу послышался другой голос, по лестнице процокали сдвоенные шаги — и Марлен вернулась в мастерскую. Вид у нее был совсем надутый — еще более надутый, чем когда она выходила.

— Арт! — Она мотнула головой на незваного гостя.

На верхней ступеньке с разинутым ртом стояла… Джули Тринкер, собственной персоной.

Все, конец. В первую секунду я от изумления проглотил язык. Только отчаянно соображал, как бы спасти положение. Что же такого сказать? Что в роли Гордона я намного ценней, чем в собственной? (Марлен с готовностью подтвердила бы, что сам по себе я не стою ломаного гроша.) Или… Поздно. Я не успел даже покаяться.

— Так вы… Вы — Арт? — спросила Джули. — Арт Стори?

Твою мать!

— Вы ужасно похожи на брата!

Что-что?

— Прямо как близнецы!

Близнецы? Как же я не додумался?

Джули вся засияла. Глаза у нее стали как блюдца. Изумление хлестало через край. Просто фонтан изумления. И это ей очень шло.

— Наверно, вам все это говорят. Без очков и без… — она ткнула пальцем в мой головной убор, — просто одно лицо! — Джули повернулась к Марлен: — Правда, потрясающее сходство?

Ох, черт. Марлен. Я совсем про нее забыл. А она была все там же: тихо стояла и мерила Джули взглядом, уже не первый раз.

— Арт? Похож на Гордона? — Марлен наклонила голову и искоса глянула на меня. — Я давненько не встречалась с Гордоном, но мне всегда казалось — по ним сразу видно, что братья. Арт, правда, упорно возражал… — Марлен побренчала ключами, чтобы я заметил, что она их забрала. — Арт считает себя уникумом. Да, Арт?

Разве?

— Разве?

Но Марлен, не ответив, быстренько распрощалась (не слишком вежливо) и ушла, проскользнув мимо Джули, которая все стояла на верхней ступеньке и ждала, пока ее пригласят внутрь. Я махнул ей, чтоб заходила.

— Моя бывшая жена, — бросил я, будто это все объясняло. (А может, как раз и объясняло.)

Знаю, что вы сейчас подумали. Настал идеальный момент, чтобы сознаться. Выложить Джули все разом. Все равно разоблачения не миновать. А так у меня был хороший шанс, что Джули не станет очень уж шуметь из-за моего признания. Где-то пятьдесят на пятьдесят, совсем неплохо в нашем положении. Да я бы и сознался — правда, правда! Если бы только Джули в тот день не надела новое платье — шелковое розовое, с застежкой спереди. И если б я не уловил аромат ее свежевымытых волос. И если б в ту самую секунду она не подняла глаза к моим печальным, незадачливым висячим друзьям и не наградила их одобрительным кивком и улыбкой. И если б я не увидел краешком глаза какое-то шевеление под потолком, очень похожее на кивок в ответ. Это была мгновенная легкая дрожь — раз, и все. Но ей-богу, они шевельнулись!