— Как интересно! — Элли возбужденно захлопала в ладоши. — Я бы хотел… встретиться с этими девушками. У нас в Америка очень любят подробности этого рода. Миссис Барсов, а вы не могли бы сообщить мне адрес дочерей мистера Барсова?

— Откуда мне знать, где сейчас эти шлюхи? Они сбежали, как крысы с тонущего корабля. Сразу после пожара.

— Пожар? Какой пожар? Миссис Барсов, мне кажется, у ваш муж интересная биография. Его картины будут иметь колоссальный успех у нас в Америка.

— Это она подожгла. Притворилась, будто потеряла сознание, а когда мы побежали за доктором, ее и след простыл.

— Кто?

— Младшая сестричка. Стерва из стерв. Прикидывалась овечкой и наивной дурочкой. Она меня с первого дня возненавидела. Она говорила про меня такое…

Мила захлебнулась собственной яростью и снова выпила коньяка.

— Успокойтесь, миссис Барсов. У вас замечательный репутация. Мне сказали в Художественном фонде, что вы очень милый и добрый женщина.

— Эти старые облезлые дуры из фонда всегда мне завидовали. Когда умерла Таська и Барсик остался один, они из кожи вон лезли, чтоб взять над ним домашнюю опеку, да только у них ни черта не вышло. Одна я имела ключик к этому сложному и капризному замочку. И знаете почему? Да потому что я знаю Барсика уже двадцать с лишним лет. Моя старшая сестричка была его подстилкой. Ха, а вы знаете, что это такое? У вас в Америке, небось, полным-полно подстилок. Я слышала, американки очень расчетливые — сперва доллары, а уж потом любовь. Моя сестренка была по натуре стопроцентной американкой. — Мила рассмеялась, обнажив большие искусственные зубы. — Сперва даешь ты, потом дам я. Как поется в песне: ты только кошельком погромче потряси, и я как паинька сниму свои трусы. А вот я к Барсику издали приглядывалась. Он, дурачок, так ни о чем и не догадался. Ты, мисс, понимаешь, о чем я говорю?

Элли закивала головой и даже улыбнулась.

— Ни черта ты не понимаешь, вот что я тебе скажу. Ну и черт с тобой! Это даже хорошо. Вроде бы говорю с живым человеком, а он ни словечка не понимает, лишь кивает себе головой, как истукан. Ладно, а мне-то что от этого? Лишь бы ты за мою картинку свои «зелененькие» отвалила. И гуд-бай Америке. Так вот, значит, пригляделась я и поняла, что мужичок он хоть куда, да только распорядиться своими достоинствами не может. Разменивается на всякие пустяки и на баб. Его бы в хорошие руки взять, взнуздать, оседлать — и вперед. Ну а эта его бледнолицая краля только и делала, что валялась целыми днями на диване и таскала его за собой по театрам и концертам. А называла она его как! — Мила брезгливо скривила губы. — Язык не поворачивается такую глупость повторить. «Моя единственная любовь», вот как. И все клялась ему в том, что он у нее первый и последний мужчина. Ну разве можно так портить мужчину? Их нужно в руках держать, но делать это с умом. Ты его за хвост держишь, а он хлопает крыльями и думает, что куда-то летит.

Голова Милы вдруг упала на грудь, и Элли испугалась, что она заснет.

— Как интересно! — Она громко застучала ногами по полу. — Вы настоящий русский женщина. Вы так похожи на мой бабушка!

— А хоть на черта, только денежки мне заплати! — Мила припала к чашке с остывшим кофе. — Хочешь, мисс, я расскажу тебе такую сенсацию, от которой твои и без того чокнутые соотечественники с ума сойдут?

Она хитро подмигнула Элли. Той показалось на мгновение, что Мила разыгрывает перед ней комедию.

Элли подняла свою рюмку с коньяком и, сказав «чин-чин», выпила небольшой глоток. Мила смотрела на нее теперь почти злобно.

— Легко вам живется, я погляжу. Небось, родители подкинули лимончик, а то и два «зеленых», парочку машин, виллу в Калифорнии, а может, даже и яхту с самолетом. Я же выбивалась в люди из такой грязи, что назад оглянуться страшно. А вот поди же ты — выбилась! Без чьей-либо помощи. Без чужих лимонов. Хочешь, расскажу, как я это сделала? Э, да ты все равно ничего не поймешь — у вас совсем другой менталитет, то есть мозги, плюс среда обитания. С мозгами у меня все в порядке, будьте спокойны, а вот среда была самая голодранско-пролетарская. А у этой его Таськи отец академик. И все ей досталось на блюдечке с голубой каемочкой.

— Вы хотели рассказать мне сногсшибательный сенсаций, миссис Барсов, — осторожно напомнила Элли. — Как я поняла, это касается биографии моего… простите, вашего мужа.

Мила глянула на нее исподлобья. Казалось, она чем-то обеспокоена.

— Так ты купишь у меня картину или нет? Если нет, зачем мне открывать перед тобой душу?

Элли порылась в сумочке и достала чековую книжку. Она медленно открыла ее. Мила в волнении облизнула губы.

— Сумма будет зависеть от того, что вы мне сейчас расскажете, миссис Барсов. Сенсация в Америка стоит большие деньги.

— Он жену свою до самоубийства довел. Вот что. Понимаешь? Гулял направо и налево. Она верила ему безоговорочно, а когда узнала, что он на стороне трахается, вены себе вскрыла.

— Ей кто-то сказал? Как она могла узнать?

Чтобы скрыть возбуждение, Элли достала зеркальце и подкрасила губы.

— Сказать мало. В таких случаях нужны доказательства. Поверь мне, мисс, у нас они были.

— Интересно, какие?

— И что это, мисс, ты такая любопытная на нашу русскую жизнь? Можно подумать, у вас в Америке мужья не изменяют женам.

Мила обиженно хмыкнула и, откинувшись на спинку кресла, затянулась сигаретой.

Элли молча закрыла чековую книжку и убрала ее в сумку. Она сделала вид, будто собирается встать.

— Постойте, мисс Уингрен. Я, кажется, немного перебрала. Извините.

Элли улыбнулась ничего не выражавшей светской улыбкой.

— Может, поговорим завтра?

— Завтра у меня встреча художник Шилов. У нас в Америка Шилов очень любят.

— Ну и вкус у вас. — Мила презрительно поморщилась. — Все-таки мы, русские, в этом деле больше петрим.

— До свиданья, миссис Барсов. — Элли встала и сделала шаг к двери. — Было очень приятно познакомиться с вами.

— Постой! — властно окликнула ее Мила. — Вот тебе твоя сенсация. Для первой полосы «Нью-Йорк Таймс» или другой желтой прессы. Художник Барсов пришел домой и обнаружил свою жену со вскрытыми венами в луже собственной крови. Его это страшно возбудило в сексуальном смысле, и он занимался с умирающей женщиной любовью.

— У вас есть доказательства, миссис Барсов? — спросила Элли бесстрастным тоном прокурора.

— Да, черт возьми! Самые веские. Объектив, как известно, не может лгать.

— Существуют умельцы, специализирующиеся на фотомонтаже. — Произнеся эту сложную фразу, Элли вдруг вспомнила, что она американка, и поспешила добавить: — У нас в Америка на этом зарабатывают большие деньги. Это называется шантаж. Но у меня есть знакомый эксперт, который легко определять подделка.

— Ну и катись с ним ко всем чертям!

— Простите, миссис Барсов, но я ничего не поняла. Может, вы повторите еще?

— Я сказала, что это был не фотомонтаж. Тот, кто снимал, сидел вон на той крыше. — Мила указала пальцем в окно за ее спиной. У трехэтажного дома напротив была плоская, как площадка для гольфа, крыша.

— И вы можете показать мне эта фотография, миссис Барсов?

— Это был фильм.

— Был? Вы употребили прошедшее время? Мила крепко сжала губы.

— Я больше ничего не скажу. Убирайся к черту! Не нужны мне твои вонючие доллары.


…Она передала Гарри их разговор в деталях. Он выслушал внимательно, не перебивая. Когда она закончила, сказал:

— Ты здорово блефанула, когда упомянула Шубина, но, кажется, все сошло прекрасно. Либо этот человек на самом деле эмигрировал, либо, как говорится, залег на дно. В противном случае она бы наверняка что-то знала о нем.

— Я звонила по его прежнему телефону. В его квартире живут другие люди.

— Это еще ни о чем не говорит. — Гарри подлил ей в бокал вина, пододвинул закуски. — Ешь, моя девочка. Ты за последние дни еще сильней похудела. Может, у тебя что-то с легкими? Когда мы вернемся в Штаты, я покажу тебя специалистам.

— Я не вернусь в Штаты, Гарри.

— Но ведь ты обещала.

— Но тогда я еще не знала всего.

— Чего ты не знала? — Он с тревогой заглядывал ей в глаза. — Ты можешь сказать мне, девочка, что ты узнала?

— Я поняла, что не смогу туда вернуться.

— Ладно, поговорим об этом позже. Ты веришь в то, что наговорила эта стерва?

Она кивнула.

— И в то, что отец мог заниматься любовью с твоей умирающей матерью?

Она задумчиво повертела в руке бокал с вином и поставила его на место.

— У мамы был туберкулез. Однажды — я была тогда совсем маленькой и спала в одной постели с родителями, — у нее пошла кровь горлом. Я напугалась до смерти, сжалась в комок. Я видела, как отец жадно целовал ее в окровавленные губы.

— Ты не рассказывала мне об этом, Элли.

— Я тебе много чего не рассказывала.

— Например?

Она сделала маленький глоточек вина.

— Но это очень личное, Гарри. Понимаешь, отец любил нас с сестрой очень странной с точки зрения большинства любовью. Наверное, ее даже можно назвать порочной, если посмотреть со стороны. Я сама так считала в юности. Но потом я поняла… — Она протянула руку, взяла изо рта Гарри сигарету и жадно затянулась. — Знаешь, Гарри, он так любил нас с Ксюшей потому, что мы были ее детьми. Он тосковал по ней всю жизнь. Иногда его ласки заходили слишком далеко, и он это сознавал. Потом казнил себя за это. Но это были чистые ласки, Гарри, поверь мне. Просто, как говорится, каждый воспринимает все в меру своей испорченности. Ну а мир, в котором мы живем, очень порочен.

Он протянул руку и потрепал Элли по щеке. Она попыталась улыбнуться.

— Но если твою мать можно было спасти, а он вместо того, чтобы вызвать «скорую»…

— Не надо, Гарри. Если все было так, как говорит Мила, я могу себе это представить. Поверь мне, я хорошо знала своих родителей. Умирая, мать протянула к отцу руки. Она попросила его не оставлять ее. Он прижал ее к себе. Остальное не имеет значения.

— Но кто-то запечатлел этот момент на пленку. Ощущение такое, что тот человек заранее написал сценарий и распределил роли.

— Милка боится высоты. Я видела, как она бледнеет на эскалаторе метро. Однажды, когда самолет взлетал и она случайно выглянула в окно, с ней случился настоящий припадок. Не думаю, что она притворялась. Нет, снимала не она. Тогда напрашивается вопрос: кто?

— Ты же сказала, это не имеет значения.

— Я хочу наверняка знать, кто довел мать до самоубийства. Я уверена, это сделала Мила. Но как?

— Прошло столько времени, Элли.

— Ну и что?

— Мне жаль. Мне очень жаль, что ты копаешься в прошлом вместо того, чтоб наслаждаться настоящим. Элли, мы богаты.

— Это ты богат. У меня за душой ни гроша. Я собственноручно подожгла студию своего отца. Огонь, как выяснилось впоследствии, перекинулся на дом. Помню, один мой знакомый сказал, что от меня пахнет, как от пепелища.

— У тебя богатая фантазия, Элли. Если бы это сделала ты…

— Я помню, как бежала с факелом по лужайке. Эта картина стоит перед моими глазами.

— Это галлюцинации, Элли. Зачем тебе было поджигать студию своего отца?

— Не знаю. Не помню. В моей памяти какой-то пробел.

Она зябко повела плечами и отвернулась.

— Элли, ты должна найти сестру. Она наверняка помнит.

— Нет, Гарри. Ксюша стала настоящей наркоманкой. Когда я видела ее в последний раз, она меня не узнала. Или не захотела узнать, — добавила она. — Ксюша очень изменилась с тех пор, как связалась с Борисом. Знаешь, у меня такое ощущение, будто она вышла за него замуж против своей воли. Точнее сказать, к тому времени у Ксюши уже не было воли. Это все так странно, Гарри. Ксюша никогда не рассказывала мне о том, как они с Борисом познакомились, а ведь в ту пору мы были с сестрой очень близки.

— Ты хочешь сказать, до ее замужества?

Гарри смотрел на Элли очень внимательно.

— До того, как она познакомилась с Борисом, Гарри. — Элли внезапно вскочила и схватила висевшую на спинке кресла сумочку. — Гарри, мне нужно идти.

— Куда?

— Мила сказала, что Петька сошел с ума. Она соврала, Гарри. Я должна с ним повидаться.

— Но сейчас уже двенадцатый час. Мне кажется, поздновато для визита к друзьям детства.

— Он мне брат, Гарри. В юности у нас с ним было полное взаимопонимание.

— Ты осталась все такой же наивной и доверчивой, моя девочка. — Гарри подозвал официанта и достал кредитную карточку. — Я пойду с тобой. В Москве ночами опасней, чем в Нью-Йорке. Итак, где мы будем искать твоего Дафниса?

Она уловила иронию в его интонации.