— Это совсем не смешно, Гарри. Мне очень жаль, что ты ревнуешь меня к прошлому.

— Моя дорогая, у меня нет на это права. Ведь мы с тобой всего лишь добрые знакомые.

— Мы друзья, Гарри, — поправила она.

— Это слово не дает мне никакой надежды на будущее. Если мужчина и женщина становятся друзьями, значит, у них нет будущего. Я хочу, чтоб у нас с тобой было будущее.

Она посмотрела на него странным прищуренным взглядом. Ему показалось, будто над их головами бесшумно пролетел призрак.


Она без труда нашла дом и подъезд, но этаж вспомнить не смогла. Она поднялась на лифте на самый последний и стала спускаться пешком по лестнице, разглядывая двери квартир. Она помнила, дверь квартиры Суровых была обита ярко-красным дерматином. Разумеется, с тех пор все могло измениться.

Ее ноздри уловили запах табачного дыма, и она, перегнувшись через перила, глянула вниз. Мужчина в тренировочном костюме стоял на лестнице и курил. Он поднял голову, и их взгляды встретились. Она сразу узнала его.

«Спокойно, — сказала она себе. — Если я его узнала, это еще не значит, что и он узнал меня». Она вспомнила, что у нее в сумке лежит визитка Милы. Это было очень кстати.

— Вы не может подсказать, где квартира миссис Барсов? — Она помахала перед его носом визиткой. — Я по поводу картина ее покойный муж.

Борис смерил ее долгим внимательным взглядом. Она, хоть и не без труда, выдержала его.

— Заходите, — сказал он, распахивая перед ней дверь квартиры. — Вы пришли кстати.


Гарри ждал ее уже минут сорок. Таксист начал ворчать, и он дал ему пятьдесят долларов. Он не сводил глаз с дома, в котором одно за другим гасли окна.

— Я сейчас вернусь, — сказал он и, открыв дверцу, вышел на тротуар.

— Осторожно! — услышал он. Но было поздно. От сильного удара Гарри отлетел в заснеженные кусты. Машина, взвизгнув тормозами, исчезла в переулке.

Таксист дал задний ход и глянул вправо. Увидев кровь на снегу, он тихо присвистнул и нажал на газ.


— Я знал, что ты придешь сюда. — Борис сидел напротив нее в кресле и ехидно улыбался. — Моя Вирджиния превратилась в прекрасную, полную таинственного очарования женщину. И эта великолепная дама вернулась домой. Я подозревал, что рано или поздно моя Вирджиния вернется.

— Я спешу, — сказала она. — Меня ждет в такси муж.

— А где же твой восхитительный аристократический акцент стопроцентной американки? Или он был всего лишь камуфляжем, рассчитанным на старых спившихся курв, вроде Милки? Моя юная красавица, ты ворвалась в мой дом, обдав меня с ног до головы волнующим ароматом воспоминаний и надежд. Вижу по всему, что ты нашла за бугром свое счастье. Мы же здесь по-прежнему живем сиро и убого.

— Я хотела поговорить с Милой по поводу покупки последней работы моего отца, — сказала она, стараясь сохранять присутствие духа.

— Да что ты говоришь? Похоже, у тебя много лишних денег и ты захотела поделиться ими с нами, несчастными забытыми Богом бедняками. Что, моя Вирджиния, тебе удалось выгодно продать свое роскошное непорочное тело?

— Пошел ты… — Она резко встала. — Мне пора.

— Прошу прощения за свой пошлый натурализм. Пожалуйста, присядь. Мы сию минуту позвоним этой старой курице, и, если она еще не успела наклюкаться в стельку, вызовем ее сюда на ночное рандеву. Мне это очень напоминает беззаботную светскую жизнь.

Он снял трубку и набрал номер. Она обратила внимание, что последняя цифра была семерка. Номер телефона ее прежней квартиры заканчивался на тройку.

— Валяй сюда, — сказал Борис в трубку. — Только никаких отговорок. Или ты приедешь, или мы исключаем тебя из игры. Помнишь наш контракт? То-то же.

Он положил трубку и улыбнулся ей с фальшивой вежливостью.

— Совсем как в прежние времена. Тесный кружок избранных людей искусства. Так жаль, что сгорела милая старая усадьба, стены которой хранили столько романтических воспоминаний. Что это тебе взбрело в голову подпалить ее, моя Вирджиния?

— Сама не знаю. Кто-то сунул мне в руки факел. Кто-то сказал, что отец… — Она потерла рукой лоб и закрыла глаза. — Это ты сказал мне, что отец переписал дом и все имущество, включая картины, на Милу. Ты соврал мне?

— Нет, моя Вирджиния, я никогда тебе не лгал. Это они тебе лгали. Все до единого. Я всегда говорил тебе только правду.

— Но откуда ты узнал, что отец сделал это?

— Он мне сам сказал. Более того, показал дарственную. Ксюша тоже ее видела. Эта старая курица обвела вокруг пальца всех нас. Вот уж никогда не думал, что она окажется такой прожженной мерзавкой.

— Я, кажется, все поняла. Мила познакомила с тобой Ксюшу. Моя сестра оказалась жертвой отвратительного заговора.

Борис поправил волосы знакомым ей жестом и деланно рассмеялся.

— Какая напыщенность! Моя Вирджиния, ты словно прибыла не из Америки славного старины Билла Клинтона, а из Франции безжалостных Тюдоров и коварных кардиналов. Как поется в одной арии: «Пожертвовала ты своею честью, чтоб заговор раскрыть и наказать злодеев». А ты смогла бы пожертвовать своей честью ради того, чтоб восторжествовала справедливость? Разумеется, под словом «честь» я подразумеваю ее современный вариант, то есть баксы. Ну, что скажешь своему любопытному не в меру родственнику?

— Что тебе нужно от меня?

— Только денег. Жалких, презренных денег. Если ты помнишь, моя Вирджиния, меня всегда интересовали исключительно деньги и ничего, кроме денег.

— Я не верю тебе. Ты обманул мою сестру. Ты действовал заодно с Милой.

— Было время, когда эта старая курица громко кудахтала и обещала снести мне золотое яичко. Представляешь, я ей поверил. Она оказалась такой же стервозой, как и все бабы, которых интересуют только деньги и постель. Моя Вирджиния, а что интересует тебя?

Он дотронулся до ее руки. Ей показалось, будто на нее плеснули кипятком. Она вскрикнула и вскочила с кресла.

— Ха-ха-ха! А ты осталась все такой же принцессой-недотрогой, если, конечно, не притворяешься. Вот твоя сестра, та была очень даже сексуально отзывчивая девушка. Я бы даже сказал — чересчур отзывчивая. Она напоминала мне арфу Эола, которая издавала звуки от легкого дуновения ветра.

— Оставь в покое мою сестру. Из-за тебя она превратилась в калеку.

— Нет, моя Вирджиния, не из-за меня. Как раз я-то и старался оберегать ее от дурных влияний и вредных привычек. Увы, нашлись люди, которые потворствовали ей.

— Я хочу уйти, — сказала Элли.

— Так скоро? А я думал, ты пришла, чтоб поговорить со мной по душам. Или ты пришла не ко мне?

— Мы встретимся завтра и обо всем поговорим. Я позвоню тебе. — Ее голова раскалывалась от боли, в ушах стоял отвратительный звон. — Пусти.

— А ты уверена, что для нас с тобой наступит завтра? Что касается меня, то я привык жить сегодняшним днем.

Внезапно она услышала шаги в прихожей и быстро обернулась.

На пороге комнаты стоял Шуберт.


— Ты не должна стесняться. Ведь это твоя родная сестра. Обрати внимание, какое у нее прекрасное тело. Неужели тебе не хочется его ласкать, целовать? Смелее же, девочка! Тебе мешают подвязки? Сними их. Только сделай это медленно, как в кино. Мы с тобой посмотрели столько замечательных картин про то, как девушки ласкают друг друга. Неужели тебе не хочется стать кинозвездой и прославиться на весь мир? У тебя для этого все данные.

Свет был нестерпимо ярким, и у нее начали слезиться глаза. Женщина в зеленом халате подошла и промокнула их какой-то мягкой тканью. Человек в массивных очках направил на нее объектив кинокамеры и взмахнул рукой. Это означало, что включили мотор.

Она опустилась на шкуру леопарда, на которой лежала Ксюша, прикрытая до пояса куском прозрачной красной материи. Ксюша открыла глаза и красиво потянулась.

— Целуй ее в грудь! — услыхала Элли. — Скорей! Потом снимай трусы и садись ей на живот.

Она сделала все так, как велели. Она действовала как автомат. Тело было бесчувственным, голова плыла и слегка побаливала. Съемки продолжались часа четыре. За это время женщина несколько раз поправляла им обеим грим — от софитов в комнате было нестерпимо жарко. Наконец свет погас. Элли легла на пол и, вытянув руки и ноги, закрыла глаза.

— Перерыв тридцать минут. Потом снимаем сцену в бассейне. Элли, быстро к парикмахеру. Мадам Дюваль, — обратился мужчина в очках к гримерше, — у Сенни видны синяки на руках. Еще не хватало, чтоб нас обвинили в том, что мы снимаем наркоманок. Попробуйте тон потемней.

Элли дремала, пока парикмахер возился с ее волосами, обрабатывая их специальным водостойким лаком. Сцена в бассейне длилась часа три, и к концу съемок Элли потеряла сознание.

— …Ты моя дочка. И Ксения тоже. Вот, взгляни. — Достигайлов протянул ей через стол какую-то бумагу с гербами и печатями. — Эллен Уингрен. Гражданка Доминиканской республики. Ваши паспорта обошлись мне в копеечку, но я надеюсь, что вы, девочки, сумеете отблагодарить своего доброго папочку.

Они обедали втроем в дорогом ресторане. На Ксюше было длинное платье из матово светящейся материи и жемчужное ожерелье на шее. Она все время улыбалась Элли и подмигивала. Элли старалась меньше пить — от спиртного всегда болела голова.

— Пей. — Достигайлов поставил перед ней стакан с мартини. — Жить надо весело и беззаботно. — Твоя сестра прекрасно вписалась в атмосферу праздника, а ты ходишь надутая и чем-то недовольная. В чем дело?

— Я скучаю по дому, — сказала Элли, чувствуя, как глаза ее наполняются слезами.

— Глупости. От твоего дома осталась горстка пепла, а вся Россия превратилась в сплошной бардак. Посмотри: оттуда бегут все, кто может. Лучше ходить на панели в Париже или Милане, чем быть жалким интеллигентишкой в Москве. Да и все русские мужчины хамы и пьяницы.

Ксюша кивала головой, как болванчик. Она была ослепительно красива и приковывала к себе все взгляды.

— Но я не смогу называть тебя отцом, — пробормотала Элли. — У нас с тобой совсем другие отношения. Таких не может быть между отцом и дочерью.

— Разве ты не помнишь, какого рода отношения связывали тебя с твоим отцом?

— Мы любили друг друга. Очень.

— Я бы сказал, вы слишком любили друг друга. Твоя сестра мне все рассказала. Я удивляюсь, как при столь заботливой отеческой любви ты умудрилась остаться девушкой. — Достигайлов гадко ухмыльнулся. — Похоже, Виталий Августович был импотентом, как и все так называемые русские интеллигенты.

Она выплеснула ему в лицо мартини. Он злобно сверкнул глазами и промокнул лицо салфеткой.

В тот вечер он вошел в ванную, где она принимала душ, — ни на одной двери в доме не было запоров, — и велел ей перекрыть воду. Повернув кран, Элли потянулась за полотенцем, как вдруг он ударил ее ребром ладони по сгибу локтя. Боль была нестерпимо сильной, и она на несколько секунд потеряла сознание. Она пришла в себя на коврике на полу. Судя по тому, что, кроме руки, не болело ничего, ее туда положили.

Она подняла глаза. Достигайлов стоял и смотрел на нее. Он был совершенно голый и напоминал пузатый самовар с маленьким краном — его член был не больше стручка обыкновенной фасоли.

Вдруг она почувствовала на своем лице что-то горячее. В следующую секунду она поняла, что Достигайлов на нее мочится. Она сделала попытку закрыть лицо руками, но они оказались связанными за головой. Отвратительные вонючие струйки сбегали по груди и стекали в волосы. Элли стиснула зубы и зажмурила глаза.

— Проси прощения. Ты вела себя, как последняя шлюха. А ведь я твой отец и благодетель.

Она мотала головой.

— С каким удовольствием я бы избил тебя до кровавых синяков. Черт, если бы не эти проклятые съемки! Но ничего, я придумаю кое-что поинтересней.

Он вышел, оставив дверь открытой. Она не сразу встала с пола. Она лежала и думала о том, как ей жить дальше. Жить не хотелось.

На следующий день снимали без Ксюши — ее не смогли привести в надлежащий вид после большой дозы снотворного. У Элли распухла рука, и на нее надели длинные черные перчатки из эластила. По сценарию она должна была войти в спальню, где отдыхал на кровати здоровенный волосатый мужчина, расстегнуть левой рукой — правая ее не слушалась — молнию своего ярко-розового мини-платья, и, переступив через него, лечь лицом на живот мужчине.

— Возьми в рот его член! — орал режиссер. — Ты что, не знаешь, как это делается? Я же тебе сто раз показывал.

Она так и не смогла это сделать. Режиссер, ругаясь на чем свет стоит, на ходу переделал сцену. Теперь на кровати лежала Элли — нагая, в черных перчатках. Мужчина заходил в комнату, завернутый до пояса в махровое полотенце. Видел спящую девушку. Его фаллос вздымался ввысь. Полотенце падало на пол. Мужчина хватал девушку за талию и грубо переворачивал на живот, потом с ожесточением впихивал свой фаллос между ее ягодиц. Боль была невыносимой, но Элли даже звука не проронила. Камера то и дело снимала крупным планом ее бледное, с искусанными до крови губами лицо.