Гейл Форман - Куда она ушла

Какое-то время все шло хорошо. Фитци с Лиз оказались правы. Запись альбома принесла мне катарсическое облегчение. И радость вернулась. Сотрудничество с Гасом тоже возымело мощный эффект: он отыскал всю силу нашего звука, научил нас не бояться своей чистой энергии, и нам всем покатило. Мы записывались в Сиэтле, жили там в корпоративной квартире и чувствовали себя Лучше Всех На Свете, это было нереально круто. Казалось, что все супер.

Вскоре после выхода альбома мы отправились в турне. Перспектива пятимесячного марш-броска на длинную дистанцию по Северной Америке, Европе и Азии страшно вдохновляла, казалось – что может быть круче? Поначалу все действительно шло отлично, хотя и сильно выматывало. И вскоре я начал чувствовать усталость постоянно. И одиночество. Свободного времени, когда я только и делал, что тосковал по ней, у меня оставалось предостаточно. Я окапывался в отеле или в хвосте автобуса. Перестал кого-либо к себе подпускать. Даже Лиз. В особенности Лиз. Она неглупая, уж она-то знала, что происходит – и почему. Да и изнеженной ее не назовешь. Она от меня не отставала. Но я зарывался все глубже. Потом она, наверное, устала пытаться вытащить меня наружу.

Мы выступали с концертами, а альбом набирал какие-то бешеные обороты. Платина. Потом двойная платина. Билеты все распроданы, так что промоутеры вбрасывали еще, чтобы соответствовать спросу. Наштамповали безделушек, которыми было завалено все вокруг: футболки, бейсболки, постеры, наклейки, даже специальный телескоп, «чтобы разглядеть Падающую звезду». Внезапно на нас накинулась пресса. Посыпались просьбы дать интервью, и поначалу это было лестно. Надо же, мы людям небезразличны, они хотят знать, что мы можем рассказать.

Но во время этих интервью я заметил что-то неладное. Репортер усаживал всю группу вместе, задавал всем какие-то формальные вопросы, потом включал микрофон и наводил камеру на меня. Я пытался подключить и ребят, но тогда журналисты начали просить об интервью со мной одним, от чего я постоянно отказывался до тех пор, пока вдруг не оказалось, что это единственный подходящий для нас способ.

Где-то на четвертом месяце турне мы приехали в Рим. К нам на несколько дней прислали репортера из «Роллинг Стоунз». В один из вечеров после концерта мы зарезервировали для себя бар в отеле, все было так мило, мы сидели, откисали, хлестали граппу. И тут этот журналист начинает расстреливать нас вопросами типа тяжелой артиллерии. Точнее, одного меня. Хотя нас там было не меньше десятка – я, Лиз, Фитци, Майк, Алдус, помощники, несколько фанатов, – но этот чувак никого кроме меня как будто не замечал. «Адам, все песни «Косвенного ущерба» являются хронологией одних и тех же событий? Если да, не расскажешь об этом поподробней?», «Адам, в других интервью ты говорил, что не хотел бы ступить на «мрачный путь остальных рок-звезд»… Как тебе удается не задохнуться от собственных испарений?»

Тут Майк психанул.

– Ты чего это себе всю славу присвоил? – закричал он на меня, тоже как будто мы там с ним были вдвоем, даже без этого журналиста. – Ты в курсе, что это не сольное шоу Адама Уайлда? Мы – группа. Одно целое. Нас четверо. Или ты забыл об этом на своем «мрачном пути рок-звезд»?

Потом Майк повернулся к репортеру.

– Хотите узнать кое-что о блистательном Адаме Уайлде? Я могу предоставить отборнейшие подробности. Например, наша рок-звезда перед каждым концертом выполняет дикие вудуистские ритуалы, и если кто присвистнет перед выходом на сцену, у нашей примадонны случается припадок, поскольку это может принести неудачу…

– Майк, хватит. – резко перебила его Лиз. – У всех музыкантов есть свои ритуалы.

А журналист все это время жадно и усиленно строчил, пока Алдус дипломатично не объявил, что все устали, и не выгнал из бара всех, кроме группы, после чего попытался заставить нас с Майком помириться. Но Майка несло, он сыпал новыми оскорблениями, рассказав мне, каким я стал уродом и как выпендриваюсь в свете прожекторов. Я посмотрел на Лиз в надежде, что она снова выступит в мою защиту, но она смотрела лишь на свой стакан. Я тогда повернулся к Фитци, но он лишь покачал головой.

– Уж не думал, что я такое когда скажу, но вам бы, ребята, повзрослеть пора, – и ушел. Я снова с мольбой повернулся к Лиз. Она смотрела на меня с сочувствием, но видно было, что она тоже очень устала.

– Ты, Майк, не к месту психанул, – резко сказала она, но потом повернулась ко мне и покачала головой. – Но ты, Адам, его послушай. Попробуй посмотреть на ситуацию его глазами. Да хоть кого-нибудь из нас. Кому такое понравится, особенно после того, как ты от нас отдалился? Я понимаю, почему тебе пришлось это сделать, но нам-то от этого не легче.

Они все, все восстали против меня. Я вскинул руки, сдаваясь. Выбежал из бара, мне, как ни странно, хотелось плакать. В вестибюле я застал Рафаэллу, итальянку, модель, которая с нами тусовалась, – она ждала такси. Увидев меня, девушка улыбнулась. Когда машина приехала, она поманила меня за собой. И я пошел. А на следующий день переселился от остальных в другой отель.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как вся история попала на сайт «Роллинг Стоунз» и в таблоиды. Компания звукозаписи распсиховалась, как и промоутеры нашего турне, и все взялись описывать каждый круг ада, который нас ждет, если мы не выполним контрактные обязательства. Алдус отыскал профессионального посредника, которая пыталась отдельно беседовать со мной и с Майком. Но от нее не было никакого толка. Ее гениальный план, которого мы придерживаемся и до сих пор, Фитци обозвал «разводом». До конца турне мы с группой должны были жить в разных отелях. Пиарщики решили, что и интервью мы с Майком будем давать по-отдельности, так что я с тех пор общаюсь с журналистами один на один. Да уж, эти перемены нам очень помогли!

Когда мы из того тура вернулись, я чуть не ушел из группы. Переехал от Фитци, с которым мы вместе жили в Портленде. Я их избегал. Я злился и в то же время стыдился. Уж не знаю как, но я абсолютно однозначно все испортил. Я вполне мог закончить все на том этапе, но однажды ко мне зашла Лиз и попросила отдышаться несколько месяцев и посмотреть, как изменится самочувствие.

– У любого же крыша съедет после пары таких лет, как у нас, а в особенности у тебя, – сказала она. Больше мы ситуацию с Мией не обсуждали. – Я сейчас не прошу тебя что-либо делать. Я наоборот прошу ничего не делать и просто подождать несколько месяцев.

Тут нам начали выдавать всякие награды за наш диск, я повстречал Брен и переехал в Лос-Анджелес, в общем, меня засосало еще на один раунд.

Брен единственная знает, что я после прошлого турне был просто на грани и насколько я боюсь предстоящего. «Избавься от них», – вот какое решение она мне предложила. Она считает, что меня мучает вина, связанная с моим скромным прошлым, которая мешает мне заняться сольной карьерой. «Слушай, я все прекрасно понимаю. Тебе трудно признать, что ты заслужил такую популярность, но это так. Ты пишешь все песни и почти всю музыку, поэтому и внимание все достается тебе, – говорит она. – Ты – талантливый! А не просто красавчик. В киноиндустрии ты бы стоил двадцать миллионов баксов, а их бы взяли только на второстепенные роли, а вы в данной ситуации делите все поровну. Они тебе не нужны. Особенно с учетом того, сколько они тебе парят».

Но дело не в деньгах. Никогда они не были самым главным. К тому жесольная карьера – не лучший выход. Это все равно что из огня да в полымя. И концертов не отменит, а от мысли о них мне чисто физически становится дурно.

«А чего ты доктору Вайсблут не позвонишь? – спросила Брен по телефону из Торонто, где заканчивала работу над своим последним фильмом. Вайсблут – это психофармацевт, с которым меня свела наша студия звукозаписи несколько месяцев назад. – Может, он пропишет что посильнее. А когда вернетесь, нам надо будет засесть с Брук и всерьез поговорить о твоей сольной карьере. Но это турне ты просто обязан вытерпеть, иначе поплатишься репутацией».

Есть вещи и подороже, чем репутация, а? Так я подумал. Но не сказал. Вместо этого я позвонил Вайсблуту, он выписал мне новые рецепты, и я постарался набраться мужества перед турне. По-моему, Брен понимает, и я сам понимаю, и остальные все понимают, что, несмотря на репутацию «плохого мальчика», Адам Уайлд делает все, что ему скажут.

Куда мы идем дальше, Мия не сообщает. Говорит, что раз уж это прогулка по тайным местам, то она будет держать все в секрете. Она выводит меня из автовокзала, и мы спускаемся в лабиринт подземных тоннелей.

Я следую за ней, хотя не люблю секреты и считаю, что сейчас их у Мии от меня и так более чем достаточно, и даже несмотря на то, что метро – предел всех моих фобий. Замкнутое пространство. Куча народу. Бежать некуда. Я попытался ей об этом сказать, а она повторила то, что я недавно сказал в боулинге насчет контекста.

– Кто рассчитывает увидеть Адама Уайлда в метро в три часа ночи? Да еще и без свиты? – Мия шутливо улыбается. – К тому же там в такое время наверняка никого нет. Я в Нью-Йорке всегда езжу на метро.

Когда мы оказываемся на станции «Таймс-Сквер», там народу как в пять часов вечера буднего дня. У меня срабатывает внутренняя сигнализация. Когда мы выходим на платформу, на которой стоит целая толпа, мне становится еще хуже. Я напрягаюсь и начинаю пятиться к колонне. Мия выразительно смотрит на меня.

– Это неудачная идея, – бормочу я, но мою попытку высказать свои опасения заглушает рев поезда.

– По ночам они не очень часто ходят, наверное, они тут просто ждали какое-то время! – Мия старается перекричать этот грохот. – Теперь он приехал, все нормально.

Но когда мы садимся, становится ясно, что Мия ошиблась. В вагоне тоже полно народу. Пьяного.

У меня все тело зудит под их взглядами. Таблетки у меня кончились, надо хоть покурить. Сейчас же. Я лезу за пачкой.

– В поезде нельзя курить, – шепчет Мия.

– Но мне надо.

– Это незаконно.

– Пофиг, – если меня арестуют, хоть в камере я буду в безопасности.

Она вдруг взрывается.

– Ты же не хотел привлекать к себе внимание, тебе не кажется, что это будет противоречить цели? – И тащит меня в угол. – Все нормально, – мурлыкает Мия, и я уже жду, что она поцелует меня в шею, как бывало раньше, когда я чересчур напрягался. – Переждем здесь. Если на «Тридцать четвертой» лучше не станет, выйдем.

На «Тридцать четвертой» действительно выходит внушительная кучка народу, и я испытываю некоторое облегчение. На «Четырнадцатой» выходит еще несколько человек. Но на «Канале» вагон внезапно заполняется толпой хипстеров. Я пробираюсь в самый конец, чтобы встать ко всем спиной.

Почти никто не понимает, насколько жутко я себя чувствую, оказавшись с кучей народа в замкнутом пространстве. Думаю, я бы три года назад и сам этого не понял. Но тогда я еще не сталкивался с такими ситуациями: я спокойно занимаюсь своими делами в музыкальном магазине Миннеаполиса, и сначала меня узнает один парнишка, выкрикивает мое имя, а остальные уже как попкорн, стреляющий в горячем масле: сначала один подошел, потом второй, потом целый взрыв, и вдруг все эти вялые бездельники, которые ошивались в магазине, окружают меня толпой, и каждый норовит подобраться поближе. Я тогда не мог пошевелиться. И чуть не задохнулся.

Вообще это отвратительно, потому что мне на самом деле нравится общаться с поклонниками, если по одному. Но когда их целая куча, охваченная стадным инстинктом, они как будто забывают, что ты простой смертный из плоти и крови, что ты боишься и что на тебе могут остаться синяки.

Но тут, в углу, все как будто бы идет нормально. Пока я не допускаю ошибку и не бросаю последний взгляд через плечо, пытаясь убедиться, что на меня никто не смотрит. В эту самую долю секунды все и происходит. Я замечаю чей-то взгляд – и воспоминание вспыхивает как спичка. Я буквально слышу запах серы. А потом все как в замедленной съемке. Сначала звук. Становится неестественно тихо. Слышится тихое «бзззз» – это разлетаются новости. Театральным шепотом произносят мое имя, и оно разносится по всему шумному вагону. Люди подталкивают друг друга локтями. Достают мобильники, хватаются за сумочки, собираются с силами, шаркают ногами. Все это занимает не более нескольких секунд, но каждая из них настолько же мучительна, как драка, когда первый удар уже сделан, но еще не достиг цели. Какой-то парень с бородой встает и открывает рот, чтобы выкрикнуть мое имя. Я знаю, что зла он мне не желает, но как только он это сделает, они накинутся на меня все. Тридцать секунд – и подо мной разверзнется настоящий ад.