Гейл Форман - Куда она ушла

– Адам, – неуверенно говорит она, – это еще не все. Тут слегка даже страшновато будет. В некотором смысле мне понятно, что каким-то образом мой мозг зафиксировал то, что происходило рядом с телом, пока я лежала без сознания. Но есть и еще такое, такие воспоминания…

– Например? – я перехожу на шепот.

– Почти все в тумане, но чего-то я просто не могла знать, потому что меня там не было. Вот одно. О тебе. Темно. Ты стоишь у входа в больницу, под фонарем, ждешь, когда тебя ко мне пустят. На тебе твоя кожаная куртка, ты смотришь вверх. Как будто ищешь меня. Ты так делал?

Мия берет меня за подбородок, поднимая его, глядя мне в лицо, на этот раз ожидая подтверждения. Я и хочу сказать ей, что это правда, но я совершенно утратил дар речи. Но, видимо, по моему лицу она считывает ответ, которого ждала, и едва заметно кивает.

– Как? Как это, Адам? Откуда я могла это знать?

Не знаю, это риторический вопрос, или Мия думает, что я могу знать разгадку этой метафизической тайны. Но я все равно не в состоянии ответить, потому что расплакался. Хотя понимаю я это, только ощутив вкус соли на губах. Я и вспомнить не могу, когда плакал последний раз, но смирившись с чувством стыда, я даю себе волю и реву, как младенец, перед Мией. Да и перед всем этим сраным светом.

Я увидел Мию Холл впервые шесть лет назад. У нас была предусмотрена программа по искусству, и тем, кто выбрал музыку, разрешалось проходить уроки в школе, заниматься самостоятельной работой или играть в студии. Мы с Мией оба выбрали самостоятельную работу.

Пару раз я видел, как она играет на виолончели, но ничего выдающегося не заметил. Ну, то есть она была хорошенькая и все такое, но в целом не мой тип. Она играла классику. А я – рок. Ну, как вода и масло и так далее.

Обратил внимание я на нее, только когда она не играла. Мия сидела в звукоизолированной кабинке, аккуратно положив виолончель на колени, смычок чуть выше подставки. Глаза у нее были закрыты, бровь слегка изогнута. Она сидела настолько неподвижно, как будто бы ненадолго вышла из тела. И при том, что она не двигалась, а глаза были закрыты, я каким-то образом понял, что она в это время слушает музыку, выхватывает ноты из тишины, словно белочка, собирающая на зиму желуди, прежде чем взяться за игру. Я замер и не смог оторвать от нее взгляд до тех пор, пока она не очнулась и не заиграла с предельной концентрацией. Когда Мия наконец на меня посмотрела, я поспешно ушел.

И после этого я был как завороженный ею самой и ее, как я полагал, способностью слышать музыку в тишине. Мне тогда тоже так хотелось. Так что я принялся наблюдать за тем, как Мия играет. Я убеждал себя в том, что меня привлекает то, что она любит музыку, как и я, и что она хорошенькая, но правда заключалась в том, что мне хотелось знать, что она слышит в тишине.

И, по-моему, за все время, что мы были вместе, я этого не узнал. Но когда мы начали встречаться, этот вопрос отпал. Мы с ней оба были помешаны на музыке, каждый по-своему. Пусть мы не полностью понимали страсть друг друга, но это не имело значения – свою-то понимали.

И я помню тот самый момент, который она описала. Мы с Ким приехали к больнице в Сарином розовом «Додж Дарте»[28]. Я забыл, как попросил у девушки Лиз машину. Забыл, как въехал на гору, где располагалась больница, откуда я вообще знал, как ехать. Вот я на сцене в центре Портленда, настраиваю звук перед концертом, и тут появляется Ким с этими ужасными новостями. И вот я уже перед больницей.

Необъяснимые воспоминания Мии совпадают с первым крохотным просветом во всей этой мути, растянувшейся между тем моментом, как я услышал новости, и тем, как приехал в травмпункт. Мы с Ким поставили машину, я вышел из гаража первым. Мне нужна была хотя бы пара секунд, чтобы собраться с силами, скопить немного мужества перед тем, с чем мне предстояло столкнуться. Я помню, как смотрел на массивное здание больницы, думая о том, что, наверное, где-то там Мия, у меня сердце было готово вырваться из груди от дикого страха, что она могла умереть за то время, пока Ким за мной ездила. Но потом я ощутил прилив не то чтобы надежды, и даже не облегчения, скорее это была уверенность, что Мия еще там. И это придало мне достаточно сил, чтобы открыть дверь.

Говорят, что всему есть своя причина, но я не думаю, что могу с этим согласиться. Не уверен, что я хоть когда-нибудь пойму, почему такое случилось с Кэт, Дэнни и Тэдди. Но увидел Мию я еще очень нескоро. Медсестры в реанимацию меня не пустили, и тогда мы с Ким разработали целый план, как к ней пробраться. Тогда я этого не осознавал, но я, наверное, сам тянул время. Все еще хотел набраться побольше сил. Я боялся сорваться прямо при ней. Полагаю, я нутром чувствовал, что даже в коме Мия все поймет.

Разумеется, в итоге это все равно произошло. Когда я, наконец, ее увидел, меня чуть не вывернуло наизнанку. Ее кожа была похожа на папиросную бумагу. Глаза заклеены. Изо всех частей тела торчали трубки, закачивая в нее различные растворы и кровь, да и из нее выливалось какое-то до жути страшное дерьмо. Стыдно сказать, но при виде всего этого мне захотелось бежать.

Но я не смог. Да и не сделал бы этого. Так что я сконцентрировался на том, что еще хоть немного напоминало саму Мию, – на ее руках. У нее на пальцах были нацеплены мониторы, но в целом они выглядели как раньше. Я коснулся кончиков пальцев ее левой руки, они казались стертыми и гладкими, словно старая кожа. Я провел рукой по мозолям на больших пальцах. Руки у нее были холодные, как всегда, и я принялся их греть – тоже как всегда.

И именно в этот момент я понял, как здорово, что они не пострадали. Без рук не могло бы быть музыки, а если бы она потеряла и ее, считай, что потеряла все. Помню, я подумал о том, что надо как-то объяснить это и Мие, напомнить ей, что она может вернуться ради музыки. Я выбежал из палаты, отчасти боясь, что больше никогда ее не увижу, но, с другой стороны, я знал, что просто обязан это сделать. Вернувшись, я включил ей Йо-Йо Ма.

И в этот момент я дал ей обещание. Которое она заставила меня исполнять.

Но я поступил правильно. Теперь я это знаю. Я наверняка понимал это всегда, но за злостью это было трудно рассмотреть. И не страшно, что она тоже злится. Даже что ненавидит. Просить о таком с моей стороны было эгоистично, хотя по итогу это оказался мой самый бескорыстный поступок. Который я сделал и который продолжаю делать.

И если бы вернуть время вспять, я бы снова это сказал. Теперь я в этом не сомневаюсь. Я бы тысячу раз давал это обещание и тысячу раз терял бы ее снова и снова ради того, чтобы услышать ее игру, как вчера, или увидеть ее в свете утреннего солнца. Или даже без всего этого. Просто ради мысли, что она где-то есть. Живет.

Мия смотрит, как я растекаюсь по всей набережной. Она свидетель, как раскрылись все надломы, из них полилась лава, и она, наверное, думает, что меня прорвало от горя.

Но я плачу не поэтому. Я плачу от благодарности.

Взяв себя в руки и успокоившись, я замечаю, что у меня конечности как деревянные. Глаза закрываются. Я ведь только что выпил стакан немыслимо крепкого кофе, наверняка туда высыпали упаковку снотворного. Я готов улечься прямо здесь, на скамейке. Я поворачиваюсь к Мие. Говорю ей, что мне надо поспать.

– Я тут недалеко живу, – отвечает она, – можешь завалиться ко мне.

Когда я выплакался, меня охватило ленивое спокойствие. Я такого уже с детства не испытывал. Я был чувствительным ребенком и выл по поводу каждой несправедливости, пока не выплакивал все, и тогда мама укладывала меня в постель, подтыкая одеяло. Я представляю себе, как Мия тоже положит меня в односпальную детскую кроватку и натянет до подбородка пододеяльник с Баззом Лайтером[29].

Уже самое настоящее утро. Люди заторопились по своим делам. Тихий жилой район сменяется торговым – бутики, кафе и завсегдатаи-хипстеры. Меня узнают. Но я забил на все ухищрения – иду без очков и без кепки. Я уже не пытаюсь спрятаться. Мия петляет в растущей толпе, а потом сворачивает в зеленый переулок с особняками из бурого песчаника и кирпичными домами. Она останавливается перед сарайчиком из красного кирпича.

– Дом, милый дом! Я его переснимаю у профессионального скрипача, который сейчас работает в Венской филармонии. Живу тут уже девять месяцев – рекорд!

Я вхожу вслед за Мией в самый компактный домик, который я когда-либо видел. Первый этаж состоит из гостиной и кухни со стеклянной раздвижной дверью, ведущей в сад, который по площади вдвое больше дома. Тут установлен белый модульный диван, и она жестом приглашает меня ложиться на него. Я сбрасываю кеды, плюхаюсь и проваливаюсь. Мия приподнимает мне голову, кладет под нее подушку, сверху укрывает мягким одеялом и подтыкает его, как раз как я и надеялся.

Я жду, что она уйдет вверх по лестнице на второй этаж, где должна быть ее спальня, но вместо этого ощущаю легкое натяжение подушек, когда Мия устраивается на противоположной стороне дивана. Потом немного шевелит ногами, и они оказываются всего в нескольких сантиметрах от моих. После глубокого вздоха ее дыхание замедляется, становится ритмичным. Мия заснула. Через несколько минут и я тоже.

Я просыпаюсь и вижу, что квартира залита светом, и чувствую себя таким отдохнувшим, что пару секунд мне кажется, будто я продрых десять часов и не попал на самолет. Но бросив взгляд на кухонные часы, я вижу, что даже нет двух, и пока еще суббота. Значит, я спал всего несколько часов, и в пять меня в аэропорту будет ждать Алдус.

А Мия еще не проснулась, она дышит глубоко и тихо посапывает. Она кажется такой умиротворенной и знакомой. Даже до начала бессонницы я засыпал с трудом, Мия же всегда несколько минут читала, потом поворачивалась на бок и сразу отключалась. Прядь волос упала ей на лицо, и ее кончик затягивает в рот и выталкивает обратно с каждым вдохом и выдохом. Я, даже не задумываясь, наклоняюсь к ней и убираю волосы, случайно коснувшись пальцем ее губ. И это кажется таким естественным, как будто и не было последних трех лет, и меня почти охватывает искушение гладить ее щеки, подбородок, лоб.

Почти. Но все же не совсем. Я вижу Мию как через призму, во многом это та самая девушка, которую я знал, но что-то изменилось, в самой перспективе, так что теперь мое стремление дотронуться до нее спящей не романтично и не мило. Я похож на сталкера.

Распрямив спину, я потягиваюсь. Думаю, что надо бы ее разбудить, но не могу себя заставить. Так что я начинаю ходить по дому. Когда мы вошли, мне было настолько не до того, что я ничего и не заметил. А теперь я понимаю, что он каким-то странным образом похож на тот дом, в котором Мия выросла. На стене та же самая мешанина фотографий – Элвис на бархате, постер 1955 года с рекламой ежегодного чемпионата США по бейсболу с «Бруклин Доджерс» и «Нью-Йорк Янкис», такие же мелочи – например, гирлянда в форме перчиков на дверном проеме.

Ну и везде фотографии – на стенах, на полках и всяких прочих поверхностях. Их сотни, включая даже те, которые когда-то, видимо, и висели у них дома. Свадебный портрет Кэт с Дэнни; Дэнни в кожаной куртке с шипами и крошкой Мией в одной руке; восьмилетняя Мия с широченной улыбкой стоит, вцепившись в виолончель; Мия с Кэт и крохотный, еще весь красный Тэдди через несколько минут после рождения. Есть и тот душераздирающий кадр, где Мия читает Тэдди, на который в доме ее бабушки я даже посмотреть себя заставить не мог, но здесь почему-то мне от него не так ужасающе больно.

Я прохожу по небольшой кухне, которая представляет собой настоящую портретную галерею: ее бабушка с дедушкой у многочисленных оркестровых ям, тети, дяди и двоюродные братья с сестрами в горах Орегона или с кружкой пива, куча снимков Генри, Уиллоу и Трикси, и какого-то мальчишки, наверное, Тео. Есть школьные фотки Мии с Ким, а еще на одной они на вершине Эмпайр-стейт-билдинг – болезненное для меня напоминание о том, что их отношения не пострадали и у них есть какая-то общая история, о которой я уже ничего не знаю. Еще на одном снимке Ким в бронежилете, спутанные волосы развевает пыльный ветер.

Еще тут есть портреты нарядных музыкантов с тоненькими бокалами шампанского. Мужчина с яркими глазами и копной непокорных кудрей, он одет в смокинг и держит в руках дирижерскую палочку, потом он же дирижирует группой жалких на вид детишек, потом снова он – с потрясающе красивой чернокожей женщиной, целует уже не жалкого ребенка. Должно быть, это Эрнесто.

Я выхожу в сад, чтобы выкурить свою «утреннюю» сигарету. Хлопаю по карманам, но нахожу в них лишь кошелек, солнцезащитные очки, чужой айпод, свой стандартный набор медиаторов – неотъемлемая часть моего гардероба. Я вспоминаю, что, наверное, оставил сигареты на мосту. Ни курева, ни таблеток. Похоже, сегодня тот самый день, когда надо завязывать с дурными привычками.